Но была и другая сторона жизни Гельца. Никогда не отличавшийся послушанием, он не поддержал тельмановское руководство КПГ, и искал, уже в московской эмиграции, таких же оппозиционеров. 5 марта 1933 года в Москве на квартире супругов Германа и Эльзы Таубенберг Гельц присутствовал на встрече немецких коммунистов. Товарищи по партии собрались для того, чтобы послушать по немецкому радио результаты выборов в рейхстаг. На встрече был и Эрих Волленберг, немецкий коммунист, занимавшийся в партии военной работой, критически относившийся не только к руководству КПГ, но и к Сталину и другим советским вождям, которых он знал лично. О собрании стало известно ОГПУ.
В сентябре 1933 года в советских газетах появились некрологи Гельца, утонувшего 15 сентября в реке Оке во время своего пребывания в Горьком. По свидетельству перебежчика В. Кривицкого, работавшего в то время в ИНО ОГПУ и лично знакомого с Тельцем, последний хотел выехать за границу, что и послужило причиной его ликвидации чекистами. Вопрос об обстоятельствах гибели Макса Тельца остается открытым. Следует отметить, что Волленберг в 1934 году, используя иностранный паспорт, сумел выехать из СССР, где был позднее объявлен троцкистом и фашистским агентом, а их единомышленница Ценцла Мюзам, вдова убитого нацистами в концлагере поэта-анархиста Эриха Мюзама, приехавшая в 1936 году из Праги в Москву, была арестована НКВД.
Впрочем, целью спецопераций были далеко не только разведчики-«невозвращенцы» и отклонившиеся от «генеральной линии» иностранные товарищи. Так, в ноябре 1936 года ИНО НКВД, возможно, готовилась операция против бывшего председателя Учредительного собрания Виктора Михайловича Чернова. Будучи весьма популярным революционером, защищающим в первую очередь интересы российских крестьян, он не принял взятого большевиками курса, и, находясь в эмиграции, начал искать пути «исправления ошибок революции». Несколько раз он писал Сталину, а в ноябре 1926 года в Праге даже встречался с его личным посланником и вел переговоры по поводу своего возможного возвращения в СССР. Однако, посчитав, что его просто хотят заманить в Москву и расстрелять, от дальнейших контактов с советскими представителями Чернов отказался.
В дальнейшем Чернов возглавил «конструктивное» крыло эсеров и начал искать альтернативу большевистской политике в России. Благодаря его усилиям в конце 20-х годов стала выходить газета левых эсеров «Знамя борьбы», в которой печатались такие острые статьи, как «Голос революционеров из российских тюрем», «О причинах кронштадтского восстания», «О задачах левонародничества» и другие, получившие широкий резонанс среди русских эмигрантов. Но с началом в СССР коллективизации Чернов почувствовал за собой слежку со стороны агентов ОГПУ. Вот что пишет об этом Д. Волкогонов:
«Из архива ИНО ОГПУ явствует, что за Черновым следили сразу несколько агентов: „Лорд“, „Лоуренс“, „Лука“, „Сухой“. В сводке „Лорда“ от 30 ноября 1936 года подробно рассказывается, например, как с помощью дворника Г. Фурманюка установлено постоянное наблюдение за квартирой В.М. Чернова по улице короля Александра, 17, в Праге.
Подробно описываются соседи, окружение, подходы к дому, пути быстрого ухода из квартиры. Видимо, готовилась „акция“, но Чернов почувствовав неладное, выехал из города»[149].
Благодаря тому, что Чернов вовремя сменил место жительства, ему удалось избежать гибели от рук советских агентов. А вот невозвращенцу Дмитрию Навашину повезло меньше, и в январе 1937 года он был убит в Париже в Булонском лесу. Это убийство, как и похищение генерала Кутепова, так и не было раскрыто французской полицией, что породило несколько версий гибели Навашина. А поскольку в советской и российской прессе о Навашине публикаций практически не было, то мы посчитали необходимым рассказать об это деле как можно более подробно.
Дмитрий Сергеевич Навашин родился в 1889 году в семье известного киевского профессора-ботаника, специалиста в области цитологии и эмбриологии. Решив в молодости стать юристом, он начал изучать юриспруденцию в Киевском университете святого Владимира. Тогда же он увлекся поэзией и приобрел некоторую известность как молодой поэт-символист. Позднее, уже будучи в Москве, он посещал московский Литературно-художественный кружок, где иногда читал свои стихи. Сохранилось даже письмо Валерия Брюсова Андрею Белому, написанное 4 апреля 1909 года:
«Дорогой Борис Николаевич!
Позвольте рекомендовать вам Дмитрия Сергеевича Навашина, молодого поэта, который читал мне свои очень интересные стихи и сказки. Надеюсь на ваше к нему внимание. Ваш всегда Валерий Брюсов».
Впрочем, Андрей Белый довольно сдержанно отзывался о произведениях Навашина: «…единственное их достоинство, — писал он, — та юная свежесть, которая присуща и многим другим начинающим, не попавшим однако на страницы „Северных цветов“».
Несмотря на поэтические упражнения, Навашин не забывал и о грубой прозе жизни. После окончания университета он некоторое время работал помощником присяжного поверенного в Москве, а затем поступил на службу в Петроградское отделение Главного управления Красного Креста на должность представителя Союза городов. Перед Первой мировой войной ему удалось сколотить некоторый капитал на финансово-промышленных операциях в Сибири, а когда начались боевые действия, его направили представителем Красного Креста в Копенгаген. В 1916 году он вернулся в Россию и тогда же вступил в масонскую ложу «Астрея», оставаясь с тех пор до самой смерти в радах «вольных каменщиков».
Когда произошла Октябрьская революция, Навашина чуть было не расстреляли. Как позднее рассказывал он сам, в связи с покушением 30 августа 1918 года на Ленина, совершенного Ф. Каплан, его арестовала ВЧК. Однако после того, как он пообещал чекистам «чудодейственные» планы экономического и финансового возрождения России, его под честное слово отпустили домой. И тогда он во избежание неминуемого расстрела немедленно бежал в Стокгольм. Но весной 1921 года Навашин неожиданно возвратился в Советскую Россию, где при содействии Л. Красина начал работать в наркомате внешней торговли. А затем после короткой командировки за границу его назначают директором Промбанка, которым он руководит в течение трех лет.
В начале 20-х годов Навашин был направлен в командировку в Париж. Официально он занимал должность технического советника торгпредства СССР и вице-директора (а позднее и директора) советского банка «Банк де Пэи дю Нор» на авеню де л’Опера, через который шла вся франко-советская торговля. Но кроме того, он являлся информатором ИНО ОГПУ и, как сейчас говорят, «агентом влияния». Вот что, например, пишет об этом в своих мемуарах Г. Беседовский:
«Помимо секретных сотрудников он (сотрудник парижской резидентуры ИНО ОГПУ Янович, он же 3. Волович — авт.) пользовался услугами некоторых чиновников торгпредства и банка, по роду своей деятельности встречавшихся с разными французскими политическими деятелями. Эти чиновники, под страхом увольнения, обязаны были представлять ему подробнейшие сообщения в письменной форме обо всех своих разговорах с иностранцами. Среди лиц, писавших такие сообщения, был и директор советского банка в Париже Навашин»[150].
Надо отметить, что Навашин был достаточно ценным «агентом влияния», особенно в области экономики и финансов. Приехав в Париж, он на короткое время вернулся в масонскую ложу «Астрея», в которой состоял в России в 1916–1917 годах, однако затем перешел во французе кую ложу. Так что неудивительно, что вскоре у него завязались громадные связи во французских деловых и политических кругах. Среди его ближайших друзей были не только масоны Великого Востока и видные банкиры, но и министры и сенаторы Франции, например, министр путей сообщения Анатоль де Монзи, благодаря которому он вошел в местную ложу. При этом вокруг Навашина, по словам де Монзи, крутились десятки дельцов, занимавшихся учетом советских векселей на крайне выгодных для них условиях, поскольку в те годы советские векселя не учитывались в Банк де Франс. Не забывал Навашин и о научной деятельности, и, живя в Париже, выпустил две книги по политэкономии на французском языке, а также периодически публиковал статьи во французских журналах.
