© Филенко В., текст, 2017

© Оформление. ЧУП «Книгосбор», 2017

© Оформление и распространение e-book, ТОО «Электронная книгарня», 2018

Рубик звонит в дверь – звонок высоко, приходится прыгать, палец соскальзывает, поэтому трель выходит отрывистой, нервной, с одышкой («кто там – доставочка»). Дверь открывает худая блондинка с гигантской каменной грудью и висящей на нижней губе сигаретой. Она неприветливо щурится сквозь дым и выжидающе молчит. Рубик воздевает вверх коробку и планшет с ведомостью – двумя руками, как в молитвенном экстазе, в каждой по дару. Блондинка выводит на планшете ряд резких узелков, её ноздри хищно раздуваются, как капюшон кобры. В глубине квартиры что-то падает и бьётся, на последнем узелке ручка с визгом рвёт тонкую жёлтую бумагу, дверь с грохотом захлопывается перед носом Рубика. Рубик думает: «вот бы там была бомба, да, да, маленькая бомба», смотрит на облупившуюся краску, зачем-то ковыряет её ногтем и тихонько говорит «ппааххх», затем садится на велосипед и едет дальше – вниз по улице. Впереди ещё пять адресов, в корзине на багажнике – пять свёртков.

Рубику нравится его работа: знай себе крути педали да стучись в двери, где тебе пусть и не всегда рады, зато всегда ждут; раздавай конверты, коробки, пакеты (большие и малые – как медведицы) – и думай, что там внутри – в конвертах, коробках, пакетах, а главное – за дверями, дальше которых его никогда не пускают. Каждая доставка – целая жизнь.

Вот дубовую дверь с номером сорок два распахивает гранд-дама, древняя, как ящер, сморщенная, как урюк; из-за двери тянет вишнёвым пирогом и сыростью. Гранддама степенно выводит величавую подпись с вензелями, снисходительно кивает и запирается в своём двухэтажном пенале с наверняка затёртыми обоями и окнами, наглухо закрытыми бархатными портьерами, – там она дрожащими артритными пальцами вскрывает конверт и вытаскивает любовное письмо от такого же древнего ящера (да, да), с которым делит сладкую горечь невозможности будущего последние сорок лет. Рубик цыкает велосипедным звонком и лихо мчит прочь от ящеров, их усохших соблазнов и вишнёвого пирога.

Железную дверь без номера открывает слепой мужчина. Рубику приходится вставлять ему карандаш в пальцы и прижимать руку к планшету, чтоб подпись была ровной. Мужчина рассеянно улыбается, глядит поверх Рубика и норовит погладить его по голове («славный малый, ты очень славный малый»). Рубик не считает себя славным, прикосновения слепца ему неприятны, зато можно заглянуть за спину и жадно рассмотреть прихожую: темно-серые стены, густо увешанные женскими портретами и трофейными рогами. Все рога разные, женщина – одна: яркая брюнетка с капризными наливными губами, изогнутыми в презрительной усмешке. Мужчина берет в руки тяжёлую коробку в крахмалистой упаковке, нежно ощупывает её и трясёт, снова улыбается: внутри гулко катается что-то надёжное. Рубик засовывает нос ещё дальше за порог и видит огромный холл. Его стены также плотно покрыты портретами и рогами – словно безумный мох, они уходят вверх, на второй этаж. Рубику нравится думать, что в коробке лежит большой костяной шар для боулинга – хозяин будет запускать его в пустой холл и доверчиво идти за ним на звук, потому что куда же ему ещё идти. Железная дверь тихо щёлкает языком, Рубик стоит перед ней ещё минуту и уходит – сегодня коробка не будет открыта, он это знает.

Железные двери, деревянные, обитые дерматином (с поролоном и без) и со стеклянными вставками, с почтовыми ящиками и мутными глазками, медными табличками с именами и неряшливыми безымянными цифрами, богатые, бедные, надёжные, худые – каждый день они открываются Рубику ненадолго и лишь для того, чтобы жадно поглотить коричневые свёртки из его рук. Конечно, ему хочется прежде заглянуть в них, но откуда-то он и так знает, что внутри, а то, что кроется за дверями, интересует его гораздо больше. Рубик воображает себе, как его приглашают в дом, предлагают присесть, выпить чаю, принимают пальто и фуражку, спрашивают имя, учится ли он, где его родители, есть ли у него девушка и был ли он уже в новом кинотеатре на площади, но дальше «хорошего дня» он никогда не заходил.

(Впрочем, однажды молодая женщина улыбнулась ему, принимая большой хрустящий свёрток, и Рубик долго кружил по кварталу, дрожа от возбуждения и ударов брусчатки по колёсам, пытаясь успокоиться, и думал: «там должно быть платье, пожалуйста, длинное шёлковое платье», а через три дня снова увидел её выходящей из дома. На ней было шёлковое платье (новое ли – непонятно, не разглядеть) и длинные перчатки по локоть, за который её цепко держал мужчина средних лет. И Рубик потом долго ещё ждал посылки на их адрес, мстительно представляя себе, что в ней окажется мышеловка, которая сработает, как только один из них откроет пакет, но больше им посылок не было; а ещё – совсем недавно – он долго стоял в темной прихожей и мялся с ноги на ногу, ожидая, пока выйдет хозяин, и даже почти прокрался на свет из тёплой кухни, где на порог выскочила толстая женщина в чёрном платье и замахнулась на Рубика тряпкой, но тут заметила коробку в руках и почти ласково вытолкала его на улицу громадным животом. Там Рубик твёрдо решил, что в коробке должны были быть чашки, тонкие дорогие фарфоровые чашки, и тут же услышал за дверью звон).

Под Рубиком уютно стрекочут спицы, в корзине подрагивает последний свёрток на сегодня, отвезёт его – и можно будет отправиться к себе, перед сном представлять все дома, в которых так и не побывал. Библиотека в доме лысого старика, которому привёз складную удочку, нежная гостиная в мансарде непрерывно кашляющей женщины, расписавшейся за спортивный купальник, просторная кухня в доме толстухи, пахнущая корицей и дегтярным мылом, – и везде он желанный гость и добрый друг. Рубик оставляет велосипед у шлагбаума и долго идёт к тяжёлой двери мимо железного забора, за которым с лязгом цепей и зубов мечутся породистые церберы. От коробки в руках неприятно пахнет – кажется, рыбой. Рубик думает о том, что рыбу посылают мафиози, когда хотят предупредить о скорой смерти за дело, слушает остервенелый лай псов и с нервным смешком думает, что посылка наверняка по адресу. Бронированную дверь открывает рыжая женщина в брюках, её щёки и руки в муке. Из-за её спины выскакивает кряжистый лабрадор и валит Рубика на пол, как кеглю. Женщина хохочет, поднимает его, скороговоркой выпаливает: «простите, заходите, что же вы стоите, холодно, Лорд, фу!» и затаскивает Рубика внутрь, ведёт длинным коридором в большую светлую столовую, усаживает за стол, спрашивает, будет ли чай (что за глупости, конечно, будет), и уходит, оставляя его одного. Рубик ошалело осматривается (так далеко он ещё не заходил и не знает, куда себя деть: белокипенная скатерть на столе (впрочем, с деликатным рубиновым пятном – от вина или варенья), бесконечно длинные стеллажи с книгами (засунутыми кое-как – их явно читают), картины, пластинки, игрушки на полу, цветы в вазах – всё это кажется Рубику таким живым, знакомым и одновременно далёким в своей несбыточности, что ему хочется упасть на пол и плакать, уткнувшись лицом в длинный мех шерстяного ковра). В столовую возвращается женщина, её щеки всё ещё в муке, но руки чистые. Она несёт поднос с фарфоровыми чашками (должно быть, точно такими же, как те, что разбились на кухне, куда Рубика когда-то не пустили). За чаем она спрашивает про родителей (нет), про девушку (нет), про учёбу, дела и кинотеатр (нет, нет, нет). За стенкой хлопает дверь, и в столовую входит смуглый мальчик лет шести, а за ним такой же смуглый мужчина, он говорит: «всем привет, у тебя лицо в муке».

«Правда?», удивляется женщина и добавляет: «а у нас гости», тянет всех к столу и говорит: «давайте пить чай, это Рубик, он принёс нам посылку, кстати, где она, Лорд? О нет, Лорд», и снова убегает, а Рубик сидит за столом, тихо пьёт остывший чай, шевелит пальцами наконец согревшихся ног и думает: «какие к чёртовой матери мафиози, господи», а через три дня он останавливается у газетного киоска, пытаясь выкорчевать из жирной цепи складку брюк, видит заголовок: «молодой бизнесмен найден мёртвым на берегу городского канала» и фотографию на первой полосе. Лицо Рубика пылает, он с силой рвёт ткань, выкидывает из корзины конверты, коробки, пакеты. И бесконечно долго крутит педали, думая: «там должна была быть ошибка, пожалуйста, большая, большая ошибка».