... Комсорг батальона Константин Павлищев с группой бойцов в числе первых форсировал Днепр. Это был его последний бой. А послали его тогда потому, что молодые бойцы его любили и шли за ним, не медля ни секунды. А дело и решали секунды. Когда у западного берега Днепра перевернулся плот и бойцы под свистящим свинцовым дождем оказались в воде и тонули, комсорг прекрасный пловец помог многим из них выбраться из воды. Все остались в живых, хотя это и бывает только в рассказах и кино, но так было...

К наградному листу нужна биография. Что ж, родился Константин на родине Гоголя, в Сорочинцах. Его отец был оперуполномоченным ОГПУ, и когда пришли однажды ночью расправиться с его семьей и с ним самим бандиты и кулаки, то он спрятал жену с полугодовалым сыном с стог сена, а сам отстреливался до последнего патрона. Но... последний патрон не понадобился. Не устояли бандиты, бежали. Оперуполномоченный Павлищев до старости носил этот патрон на брелоке для ключей, а сына своего учил быть храбрым, смелым, не бояться смерти.

И вот когда Стефан Павлищев был уже третий год на фронте, а семья его: сын, дочь и жена, - эвакуированные с Украины, жили в Сибири, нагрянуло Косте семнадцатилетие и, не спросясь матери и военкома, удрал он из дома, правдами и неправдами добирался до действующей армии. И вскоре стал комсоргом батальона с комсомольским билетом в кармане и свидетельством о спортивном юношеском разряде.

Батальон Павлищева не отступал ни на вершок. И, как сотни других таких же батальонов и полков, гнал немцев с Украины. А если вы знаете плакат, на котором изображен комиссар, поднимающий роту в атаку, то вот этот комиссар, и есть Костя. Спортивный, поджарый, он падал, обманывая пули, но мгновенно вскакивал и, махнув бойцам, поднимал их, было залегших, вперед.

...Крик "ура" оборвался в госпитале. Нет, не поведет больше Костя в бой бойцов. Пронзительная боль сковывала всю левую руку и заканчивалась прямо в сердце. Болело предплечье, и тикали где-то оставшиеся на поле боя, там, в Заднепровье, вечные часы, живые на мертвой руке.

...А троллейбус, давно застрявший в потоке машин, потрескивал от жары, и сама езда и воспоминания утомляли Константина Стефановича. Болело предплечье.

"Будет дождь", - решил он.

А тогда, в сорок пятом, когда он с матерью и сестрой вернулся на пепелище и надо было отстраивать жизнь заново, пошел он в районный комитет партии. Ему, молодому кандидату в члены КПСС, надо было найти дело по душе, сложное и ответственное, чтобы он чувствовал себя нужным как в бою.

Секретарь райкома сказал: "Поможем, в стране не хватает юристов, прокуроров, иди-ка ты, братец, в прокуратуру. Там нужны люди смелые, принципиальные, бескомпромиссные в борьбе с теми, кто мешает налаживать мирную жизнь в освобожденных от фашистских войск районах".

Самое это слово - "прокурор" - было непонятным Косте, он даже сперва было возроптал, но потом, чтобы не подумали, что он испугался трудностей, смирился, а через несколько месяцев сидел уже следователем в своем же районе. С шестисотрублевым окладом по послевоенным деньгам.

Отец с войны не вернулся, хозяйство было у них крохотное, да и мать жила в деревне, а Костя в райцентре, кое-когда с попуткой, больше гужевой, навещал он мать.

О женитьбе Костя с матерью не говорил, а она не намекала, думала, как у него - инвалида - сложится дальше жизнь.

Но однажды Костя навестил ее не один и приехал не на машине и не на телеге, а пришел пешком за двадцать верст, держа за руку румяную девушку.

На свадебном столике были горилка, картошка, кое-какие овощи. Костя на свою свадьбу пришел последним и вынул из старой солдатской вещевой сумки редкое по тем временам лакомство: целую буханку хлеба. Буханка в те годы на рынке стоила двести рублей...

- Хлеба бы не забыть купить, - подумал Константин Стефанович и снова повернул лицо в сторону сидящего напротив него человека. Тот, не отрываясь, разглядывал Павлищева. И его лицо еще раз показалось Константину Стефановичу знакомым, только если и видел он его когда-то, то очень давно, и тогда оно было без морщин.

... Прокурор района, где работал Павлищев следователем, сидел в своем кабинете и курил одну папиросу за другой. Собственно, кабинетом его апартаменты назывались условно. Перегороженный листом фанеры угол комнаты со столом. На столе лежала толстая папка, на которой было написано: "Дело по обвинению Василия Игнатьевича Кузнецова", а чьей-то рукой довоенной давности надписано поперек: "Кличка - "Кузнечик", дважды судимый". Папку эту только что принесли ему из милиции. Кузнечик совершил новое преступление.

Поручить это дело прокурор мог только следователю Павлищеву. И хотя следователь был молод и неопытен, а преступник - матерый, другого следователя у прокурора не было.

И вот...

Надо было доставить преступника в прокуратуру.

Ночной прохладой веяло от сорочинских бесчисленных лип, в тихом шуме черного ветра не видно было ни только что задержанного подследственного, ни даже самих лиц, ни дороги. Пистолет в своей руке следователь тоже не видел, но вот под ногами запело кем-то брошенное вчера на дороге кровельное железо - признак того, что он идет по той темной улице правильно. Через несколько минут блеснул вдалеке огонек прокуратуры.

Только когда дошли, подумал следователь о том, что рисковал многим, может быть и жизнью, преступник мог пойти на крайнюю меру, попытаться бежать в кромешной темноте (тогда улицы не освещались), применить к нему силу.

При тусклой лампочке в кабинете прокурора, где следовало снять допрос, Павлищев увидел, что сидит перед ним детина огромного роста, сильный, откормленный лошак. Павлищев достал из стола старое дело Кузнечика и принялся его перелистывать, бросил настороженный взгляд в сторону сидящего перед ним громилы и подумал:

- Что ему стоит сейчас расправиться со мной, инвалидом, наверное, он так и сделает.

Бандит перехватил взгляд Павлищева, но никак не отреагировал.

А теперь, тридцать с лишним лет спустя, в обыкновенном московском троллейбусе на Константина Стефановича смотрели те же настороженные глаза. Смотрели пытливо и испытывающе.