Первое время Максим бодрился, настраивал себя на негатив по отношению к Лилии, к Виринее, к неведомой Княгине, проще говоря, проклинал всю эту компанию на чем свет стоит. Он пытался с головой уйти в дискотечную жизнь. Однако жизнь эта – еще недавно такая желанная, недосягаемая, стала приедаться. Дальше – хуже. С беспокойством Максим заметил, что в его душе происходят как будто духовные ломки от отмены занятий, подобно тому как наркомана корежит без дозы. Мозг требовал гипнотических сеансов, как допинга.

У Максима появился страх одиночества. Он стремился всегда находиться в обществе – дискотечников, Эрики, сестры, бабушки. Не помогло. Больше того, люди стали раздражать его. Хотелось укрыться в своей тоске, как в скорлупе. Тогда он перестал ходить в дискоклуб, к Эрике, к друзьям. После школы сидел дома, закрывшись в своей комнате.

– Макс, что ты целыми днями делаешь у себя? – как-то раз спросила Женя.

– Сплю, – равнодушно ответил он.

Она удивленно взглянула на него. А он действительно спал. Ему снились красочные, яркие сны. Во сне он жил – то парил над землей в виде орла, и, словно наяву, радостно переживал ощущение полета – простор бескрайних небес, упругую воздушную струю под распростертыми крыльями, чувство безграничной свободы… То он представлял себя царем: его окружала восточная роскошь дворца, мановением руки он посылал безропотные полки в бой, на смерть, вокруг него увивались одалиски – все похожие на Ингу, чувственные, с жаркими обнаженными телами… Да, вот это была настоящая жизнь. А проснувшись, он готов был выть от тоски и безысходности. Однако целые сутки не проспишь. Тогда Максим пошел на хитрость: он стал вытаскивать у бабушки снотворные таблетки, выпивал несколько – и спал, спал, спал. Разумеется, бабушка забеспокоилась. Пришлось соврать, что у него бессонница: всю ночь глаз не может сомкнуть, а днем, понятное дело, сонливость. Бабушка заявила, что это на нервной почве и стала давать ему успокоительные. То, что количество таблеток уменьшилось, она не заметила.

И однажды, проснувшись, как обычно, в дурном настроении, он подумал: «А не выпить ли мне столько снотворного, чтобы заснуть и уже никогда-никогда не просыпаться?» И эта мысль показалась ему необычайно соблазнительной! Дома как раз никого не было – бабушка и Женя ушли в кино. Максим вытащил аптечку, выгреб оттуда все снотворные таблетки, и, запивая водой, проглотил около десятка. Бумажки выбросил в мусорное ведро, вернулся в свою комнату, накрылся с головой пледом, свернулся калачиком – и почувствовал себя таким беззащитным в этом огромном мире, словно он птенец – слабый, голый и слепой, вернувшийся калачиком в хрупкой скорлупе – его защите. Максим закрыл глаза – и провалился в сон.

…Проснулся он оттого, что бабушка трясла его за плечо и встревожено повторяла:

– Максим, ты выпил все таблетки?

– Что? – пролепетал он заплетающимся языком.

– Ты что – выпил все таблетки? Снотворные! Я в мусорном ведре нашла пустые упаковки!

– Ну, выпил, – промямлил Максим, решив, что отпираться бесполезно. Тоже – конспиратор: если бы он уничтожил бумажки, бабушка решила бы, что он уже лег спать – и не потревожила бы его. Тогда он уже наверняка не проснулся бы. А так – приходится врать, изворачиваться, при этом так хочется спать… Язык еле шевелится во рту и веки тяжелые.

– У меня бессонница, – лепетал он. Вспыхнул электрический свет, бабушка наклонилась над ним. Рядом стояла, сжавшись от страха, Женя и переводила недоумевающий взгляд с брата на бабушку.

– Все ясно! – заявила бабушка дрожащим голосом. – Он отравился! Максимушка, зачем ты сделал это? Разве тебе плохо живется?! А как же мы с Женей?

Женя все поняла и заплакала.

– Не реветь! – взяла себя в руки бабушка. – Неси тазик и чайник с кипяченой водой. Будешь ему желудок промывать. А я вызову скорую.

Женя вытерла слезы, убежала, тут же вернулась, поставила около кровати тазик и налила из чайника воды в стакан.

– Пей!

– Не буду! И вообще – оставьте меня в покое! Дайте помереть спокойно!

– Да ты что?! – закричала Женя и опять заплакала. – Макс, что случилось?

Видеть слезы любимых людей было, конечно, невыносимо, и Максим размяк – выпил воды, склонился над тазом. Скоро приехала скорая, его подхватили подмышки и, поскольку ноги заплетались и не слушались, поволокли в машину.

Не прошло и часа, а он уже лежал под капельницей.

Пробуждение было страшным. Никакое похмелье не шло в сравнение с тем, что он ощущал после отравления. Он застонал и отвернулся. Неужели жив останется? Тем не менее пробуждение состоялось. Возле его постели кто-то вполголоса разговаривал:

– Кажись, очнулся.

– Оклемается, молодой еще.

– Говорят, самоубийца.

– Да ну! Токсикоман.

– Это еще что?

– Это который таблетками догоняется. Что поделаешь – сухой закон, водяры не достанешь, вот ихний брат и жрет дурь всякую.

– Эт точно – не достанешь. Я, Михалыч, за ней, за родимой, за два часа очередь занимаю. Ну, в час окошко в нашем магазине открывается, так я в одиннадцать уже на посту. А иначе бесполезно – уже за полчаса народу столько собирается, что становится ясно – на всех не хватит. Ну, и как водится – без драки никак. Хоть и милиция дежурит, разнимает, все равно все перемашутся. После того, как мне зуб выбили, решил плюнуть на это дело и перейти на технический спирт. Благо шофером работаю, этого добра у нас навалом.

– Да ты везучий, Колян. Технический спирт – это по-джентльменски.

– Ага… Только вот я сюда из-за него и попал.

– Ишь ты… Перепил поди.

– Спирт бодяжный попался.

– А! Ну, все равно, тебе позавидовать можно. Я вообще всякую дрянь жру. Раньше, пока тройной одеколон еще продавали, его употреблял. А как и одеколон из магазинов пропал – перешел на стеклоочиститель.

– Ну, эт ты, Михалыч, слишком.

– Да прям! До сих пор с рук сходило – у меня, вишь ли, желудок луженый. Но, видно, и желудок не выдержал, раз я сюда угодил.

Максим повернулся, чтобы посмотреть на этих отъявленных алкоголиков. На двух соседних кроватях сидели два мужика лет пятидесяти в трико и майках.

– Что, оклемался? – спросил один из них, широко улыбаясь. – Мы, сынок, переживали за тебя. Жалко, если б помер, молодой еще. Жить да жить.

– Ты это – таблетками-то сильно не увлекайся, надо догнаться – лучше пей, оно как-то здоровее.

Максим перевел взгляд – и ахнул:

– Ой! Негр! Иностранец!

В самом деле, на кровати, которая стояла чуть поодаль, лежал под капельницей человек с темно-коричневой кожей. Мужики загоготали.

– Да нет, это не негр, – просмеявшись, сказал один, – это тоже потравленный – краски напился, морилки.

Два дня Максим пролежал в токсикологическом отделении с жертвами сухого закона.

И вот он дома. Еще слаб, лежит на своем диване, закутавшись в уютный клетчатый плед. Рядом бабушка. Читает нотации:

– Ну, и что на тебя нашло? Голодаешь? Работой тебя изнуряют? Может быть, дома у тебя нет?

– Ай, бабушка, если бы все было так просто…

– Видишь вот эту бумажку? Это в больнице мне дали, направление в психушку.

– Почему в психушку?

– Потому что в нашем обществе считается, что тот, кто недоволен жизнью – тот психически ненормальный. И вот что я сделаю с этой бумажкой, – бабушка разорвала ее. – Вот. Я схожу в школу, скажу Тамаре Юрьевне, что ты чего-то наелся, провалялся с расстройством желудка. А ты, дорогой мой, знай: ты должен быть мужественным! Никакие неприятности не должны сломить тебя! А как мы жили, вернее, выживали, во время войны? Было голодное время, мы просыпались уже уставшие в пять утра, работали на станках под открытым небом в лютый мороз. Целый день, до самой ночи. Когда смеркалось, при свете фонарей. Голодали… Но этот труд доставлял такую радость! Домой не хотелось уходить, хотя падали с ног от усталости. Работали – и пели. И я все время думала, что вот этот снаряд, и следующий, и сотый, и тысячный – попадет в фашистов! И приблизит победу! И это придавало мне силы. А ты?