И хозяин смотрит на это сквозь пальцы. Но правила внутреннего распорядка таковы, что выходить на площадь они могут только через первый этаж. Правила внутреннего распорядка категорически запрещают строить дополнительные лестницы, поэтому, хотя выход в другой мир они себе сделали в наших правилах это обозначено как дополнительные окна, - а лестниц им не дают. Вот они и вынуждены выходить с верхнего этажа прямо на улицу. И знаете, были уже падения. Со смертельным исходом.

- Конечно, многое нуждается у нас в перестраивании, - продолжал провожатый. - Например, почему девушка из нашего дома не может выйти замуж за парня из соседнего? Или почему в наш дом запрещено вносить какие бы то ни было предметы, даже самые необходимые, без согласования с хозяином.

- А выносить? - тупо спросил я.

- Что вы, тем более. Вы сегодня видели, в каком я был маскараде в кафе на площади. Это одежда жителей самой большой квартиры. Я-то на нее заманиваю посетителей. Стало быть, это служебное облачение, нечто вроде тоги.

Я снова почувствовал неприятный запах, хотя, вообще говоря, мог бы уже привыкнуть. Задергался нос и у моего спутника.

Но тут я его перебил:

- А зачем вообще все это понадобилось бывшему хозяину? Почему? Вы что, все на него работали?

Да нет, конечно, мы вообще почти все при нем не работали. Но кое-кто работал. Например, всех тех, кто хотел работать и искренно собирался сделать наш дом островом благоденствия, старый хозяин немедленно отправлял в подвал, и они там работали, и, судя по всему, хорошо, потому что у нас всегда было что есть и пить, надеть на себя. При старом хозяине еще десять домов вокруг нас были примерно такими же. Но сейчас, сами понимаете, простой народ не видит своего счастья. Им бы только электричество зря жечь да нажраться водки. А об идее никто из них не думает.

- Скажите, а из окон дома видна площадь?

- Для вас - конечно. Вот только сейчас отогну немного эту штору - она немного заржавела. Нет, эта не двигается, давайте поднимемся еще на один этаж выше.

Поднимаясь еще на один этаж, мы отчетливо услышали неприятный, теперь уже пьянящий запах.

- Минуточку, - сказал он. На этот раз штора подвигалась легко. - Вот наша площадь. А в общем при старом хозяине нам жилось лучше, - мечтательно сказал провожатый. - Сейчас все как-то не так. И стены облупились. И пол видите - проваливается, и воняет какой-то гадостью.

- Да, - сказал я с чувством, но продолжить не успел. Снова раздался истошный крик. Не было сомнений - кричала женщина. Что она кричала - понять было трудно, но что-то такое про насильников. Я сперва, было, подумал, что совершается одно из тех развлечений, которые, по словам провожатого, производятся ныне бесчисленными злоумышленниками, но не успел поделиться своими соображениями, потому что он был занят. Он подошел к пролету лестницы, разинул рот и в пролет гаркнул:

- Дуреха! Заткнись сейчас же, хозяина нет, и он будет только через неделю. Оставь свои сказки до его приезда.

- Тоже вот форма заработка, - сказал он, кончив ее воспитывать и подойдя ко мне. - Дело в том, что наш хозяин, когда мы на общей кухне решали выдвинуть его в старшие по дому, всем нам доверительно сказал, что он не любит предыдущего хозяина. И, естественно, нашлись люди, а их больше половины дома, которые начали громко клясть старого хозяина, надеясь, что новый их к себе за это приблизит, потому что приближенные к хозяину всегда сытнее и вкуснее ели, и вообще у них было много всяких других благ. Тогда на той же кухне мы выбрали ему помощников. Немногим больше половины всех жильцов. А те, которые не успели к куску хозяйского пирога, продолжают и сейчас кричать об отсутствии демократии при старом хозяине, надеясь, что новый их приблизит, а ему уже все равно. Раньше надо было кричать.

Мы немножко прошли еще по коридору, поднялись по винтовой лестнице. Причем я заметил, что чем выше мы поднимаемся, тем лестница становится хоть чуточку почище, а стены верхнего коридора показались мне не такими уж обшарпанными.

Наконец мы очутились на каком-то балконе, под звездами, откуда великолепно была видна площадь, прогуливающиеся по ней веселящиеся люди. Едва я вступил на этот балкон, как тотчас же почувствовал ощутимый удар по голове. Было страшно больно. Предмет, ударивший меня, был, видимо, очень большой и тяжелый, но не металлический. Придя в себя, я ощупал голову, потом нагнулся и пошарил вокруг себя. То, что я нащупал, привело меня в замешательство. Это была упакованная в целлофан мороженая курица.

4.

- Не удивляйтесь, - сказал мне провожатый, - это из соседних домов кидают нам еду. Я привел вас сюда, чтобы показать это. Ведь это свидетельствует о почтительности к нам наших соседей. Однако, что же это все-таки за запах? - отвлекся провожатый, прерывая тем самым нашу беседу, и засветил огонек, чтобы, видимо, получше разглядеть, откуда доносился странный запах.

В ту же секунду я ощутил, что я падаю, увидел страшную вспышку огня, которая меня и ослепила. Я заткнул нос и уши, зажмурил глаза и куда-то провалился, больно ударившись об острые выступы бревен и изорвав, конечно, свой костюм. Через некоторое время рядом со мной шлепнулся провожатый. Лицо его было окровавлено.

- Живы? - с чувством спросил он.

- Почти, - сказал я.

- Это у нас газ взорвался, трубы прогнили.

- Послушайте, - сказал я, немного придя в себя, - ведь это все театр абсурда, не правда ли? Парк ужасов? Я, наверное, выпил много пива, и все это мне кажется.

- Не время разговаривать, - сказал провожатый, - я должен вас отсюда вывести, пока весь дом не взлетел на воздух.

При этих словах я тотчас же вскочил, но немедленно сел на место: я видимо вывихнул ногу.

- Да пойдемте же, - потащил меня провожатый, и, несмотря на страшную боль, я вынужден был следовать за ним.

Я не мог идти так быстро, как он, а в сэкономленное время старался анализировать и задавать вопросы.

- А почему мы должны еще раз взорваться? Ведь взрыв уже был. Надо просто больше не зажигать огня.

- Прорвана газовая труба, - сказал он, буквально выволакивая меня из полуобвалившегося коридора. А внизу, там, у самого саркофага, где мы входили в дом, горит вечный огонь. Мы не можем его погасить - это наша традиция. Предотвратить взрыв не может вся наша идеология, - заключил он.

- А как же остальные люди? Я надеюсь, они эвакуированы?

- Конечно, эвакуированы! Они все находятся на крыше! - сказал он так, как будто я спросил какую-то глупость.

- А на площадь их никак нельзя вывести?

Он не ответил. Мы были уже у самого выхода. Я мельком взглянул на саркофаг, и, признаюсь, была у меня мысль как бы нечаянно погасить этот неуместный вечный огонь. Но меня опередили.

В шикарном костюме в прихожую ворвался какой-то человек, который держал за руку разодетую повизгивавшую дамочку. Он подбежал к вечному огню и вместе со своей дамочкой принялся затаптывать вечный огонь.

- Хозяин, - удивился провожатый, - вы потрясаете устои.

Больше я ничего не успел разглядеть. Провожатый выволок меня на улицу. Я надеялся наскоро распрощаться и скорее уйти домой, нимало не заботясь о том, что вид у меня в изодранном костюме, мягко выражаясь, был неприличным и запах, исходивший от меня, был наверное таким же.

Но уйти мне не удалось. Началась длительная процедура выяснения теперь уже с тем же человеком с ружьем, как мне понравилось мое путешествие по дому, потом началась процедура высекания искры для запаливания мазутной коптилки, и, пока сверялась фотография с моей уже теперь не похожей на меня физиономией, я стал свидетелем еще одного весьма любопытного факта. А именно: хозяин дома со своей дамочкой (вероятно, он никак не мог существовать отдельно от нее), взобравшись на крышу, произнес пламенную речь, обращаясь к жильцам дома, но не забывая поглядывать слышно ли его с площади. Он стоял спиной к своим жильцам, и поэтому я могу засвидетельствовать, что слышно было превосходно. Дамочка, видимо она была его женой, подсказывала ему слова.