Повествование от первого лица имеет серьёзный недостаток: уж если эта писанина существует, стало быть, автор в момент написания был жив, более-менее здоров и находился в здравом рассудке. И что бы он там ни мудрил со своими нудными опасностями и приключениями, всё это он уже преодолел и вышел сухим из воды. Это в лучшем случае, а в худшем, он и вовсе всё выдумал.

Так, во всяком случае, должен рассуждать искушённый читатель. Я с такой точкой зрения полностью согласен, но в моём случае присутствует один маленький нюанс, который несколько меняет дело.

Суть в том, что на протяжении всех описанных событий (да и какое-то время после), я постоянно сомневался не только в здравости своего рассудка, но и в том, жив ли я вообще. Одно время я был почти убеждён, что умер, но другие участники этой истории переубедили меня. Спустя время я смирился, что случившееся не имеет ни к смерти, ни к умопомрачению никакого отношения, и рискнул поделиться пережитым.

Перед вами плод этих усилий. Исходя из определённых этических соображений, я не имею права привести здесь материальные доказательства, подкрепляющие мою историю. Не спорю, меня можно упрекнуть в художественном приукрашивании некоторых деталей. Однако смею вас уверить, что истории, которые рассказывают нам многие политические деятели и средства массовой информации, искажают реальность в значительно большей степени, причем злонамеренно.

Да, и ещё. Упаси вас бог подумать, что мне хотелось во всё это вляпаться.

Но меня никто не спрашивал.

«Если какая-нибудь неприятность может случиться, она непременно случается».

Закон Мёрфи

Лекция по философии подходила к концу. Я сидел в аудитории №42, мой взгляд рассеянно блуждал по силуэтам однокурсниц. Настроение было отвратительным. Существо, которое отравляло мне жизнь, принадлежало к женскому полу, имело стервозный нрав, было на несколько лет младше, но могло дать мне приличную фору по части практицизма и житейской мудрости. А поскольку у меня наблюдался явный дефицит не только этих качеств, но и денег, это существо, поморочив мне голову, объявило о своём суверенитете. Причём обставило это так, что я не мог взять в толк, то ли меня бросили, то ли я, то ли ничего существенного не произошло и между нами всё, как раньше. Некоторые женщины умеют так, да. Звали это создание Татьяной Солодовниковой.

Я еще раз прокрутил в голове цепь событий и обстоятельств, приведших к нашему разрыву, отогнал мрачные мысли и попытался прислушаться к голосу лектора. Профессор Вритрин бубнил что-то маловразумительное. Какие-то стишки.

– Раз уж мы на этом акцентируем внимание, вот еще одна цитата из «Упанишад», – сказал он, подыскав подходящее, по его мнению, четверостишие.

«Кошмар, – подумал я. – Он до сих пор мусолит «Ригведу». А я все прослушал. Не дай Бог завтра на экзамене мне попадется именно эта тема!».

– «Тот, кто знает знание и незнание,

И то, и другое вместе,

Тот переступая смерть, благодаря незнанию,

Обретает бессмертие, благодаря знанию».

Профессор изрек цитату, пристально глядя мне в глаза. Взгляд у него был какой-то странный: дикий, цепкий и полный энергии, почти звериный. Чему-то внутри меня стало неуютно, и я сделал вид, что пялюсь в конспект, но профессор явно не желал оставить меня в покое.

– Неплохая мысль для древних, верно, Гордюков? Кажется, в наши дни одинаковые по сути утверждения можно обнаружить сразу в нескольких направлениях философии?

«Чего это он сегодня ко мне привязался?» – подумал я, но так и не смог припомнить, чем мог ему насолить. Лекции я пропускал редко, контрольную сдал одним из первых. Меня могла подвести только пагубная привычка вступать с преподавателем в полемику.

– Пожалуй, – буркнул я, скривив рот в вымученной улыбке. – Для древних мысль просто изумительная. Вот только современному цивилизованному человеку трудновато снизойти до их ментального уровня, чтобы всю глубину этой первобытной премудрости постичь.

С соседних мест послышались приглушенные смешки, и я раздумывал, отнести мне их в адрес моей мимики или в адрес выданного мной словесного шедевра.

Профессору мой тон явно не понравился, судя по тому, что его мысли потекли в русле, не сулившем ничего хорошего. Вритрин снял очки и, протирая их носовым платком, осведомился, отчего это мой приятель Александр Юдин игнорирует его предмет, будто бы сдача экзамена его не волнует.

Я, признаться, не знал, что ответить, но надо было как-то выкручиваться:

– По-моему, он болеет. Ему назначили физиопроцедуры, и он, кажется, как раз в поликлинике.

Вритрин понимающе кивнул:

– Судя по вашему виду, Гордюков, с вами тоже не все в порядке. Взгляд совершенно отсутствующий, а лицо такое, будто вы всю ночь… – он помолчал секунду и добавил: – Вагоны разгружали.

Следующая волна смешков совпала с выкриком о том, что пара закончилась, и студенты, дружно снявшись с мест, потянулись к выходу из аудитории. Я бы с удовольствием последовал их примеру, но профессору явно чего-то от меня было нужно, и я терпеливо ждал, что он скажет дальше.

– Встретимся завтра на экзамене, – бросил он вслед уходящим и вновь повернулся ко мне.

Сегодня с профессором творилось нечто необъяснимое. Обычно он зануда, а сегодня больно красноречив, цитатами вдохновенно сыплет. Пьян, что ли? Не похоже. Он не выпившим казался, а, скорее, походящим на кроманьонца, репродукция которого находилась в одной из аудиторий корпуса истфака. Такой же коренастый, сутулый и волосатый. Сними с него очки и костюм, так получится истая копия.

Вритрин повел своими мощными кустистыми бровями, выпучил на меня водянистые глаза и ни с того, ни с сего завел разговор на тему, ничем не связанную с предыдущей.

– Завтра – день летнего солнцестояния, – доверительно промолвил он. – Сохранившиеся обряды, приуроченные к этому времени у многих современных народов, – это следы более древней культуры, более древних верований. Несколько тысяч лет назад в нашей местности появились прародители большей части нынешних народов Евразии. Для них это было особое время, когда могли происходить различные чудеса. Это было время великого ритуала!

– Игорь Семенович, но я-то здесь причем?

Профессор смутился и продолжил несколько смущенным голосом:

– Не знаю… Я просто посмотрел на выражение вашего лица, и мне показалось, что… Я только хотел спросить, не ощущаете ли вы особое напряжение, разлитое в воздухе? Мне, например, просто не по себе!

Вритрин улыбнулся, хищно оскалив зубы, и мне тоже стало не по себе. «Все-таки пьян», – решил я и скорчил серьёзную мину, сдерживая улыбку.

– По-моему, все нормально, – ответил я.

Казалось, профессор сомневается. Он некоторое время изучал меня взглядом, который, если мне не померещилось, стал мерцать, будто кошачий в темноте, а затем вздохнул и отвернулся.

– Жаль, – проронил он. – Тогда извините, что задержал.

Вздохнув не менее горько, чем Вритрин, я стал собирать вещи, прислушиваясь одновременно к тому, что он, почесывая бороду, мычал почти про себя о циклической природе времени, культе предков и ритуале возвращения космоса в изначальное состояние. А когда я выходил, он стрельнул в меня пугающим звериным взглядом и сделал жест, как будто бы хотел избавиться от назойливого насекомого, обитающего под одеждой.

Узрев такое, я скоренько хлопнул дверью и заспешил прочь. «Плохи дела, – подумал я. – Как бы наш философ не чокнулся. С ними такое, говорят, бывает».

Завтра – экзамен, но ни о какой подготовке думать не хотелось. Большинство людей стараются прогнать тоску любыми доступными способами, а вот я, когда в груди ноет, испытываю даже некое вдохновение. Но на сей раз муки были чересчур уж велики, и я решил прибегнуть к испытанному способу снятия стрессов: поесть.