Самоуверенность и привела к тому, что решение о переходе от одного занятия к другому можно принимать без оглядки на последствия и столько раз, сколько по капризу и бездумно придет ей в голову.

Тишина снаружи была серого цвета. Дождь и ветер утихли, но даже это обстоятельство не остановило упрямого представителя совета квартиросъемщиков Башни Пинскера от непрерывных звонков на мобильник Яари с требованиями, чтобы тот предпринял необходимые меры, способные устранить завывания ветра в лифте. Он все звонил и звонил, пока Яари не понял, что лимит его терпения полностью истощился. Но вступать в дебаты о пределах ответственности перед жильцами ему совершенно не хотелось, и он, собрав остатки политкорректной вежливости, осведомился у собеседника, может ли тот объяснить факт, что на большом дереве, стоящем уже много лет во дворе напротив его окна, в данную минуту ветер не только не буйствует, но даже не пошевелит одним листом…

– Одним листом? – представитель квартиросъемщиков рассмеялся. – Может быть, у вас, мистер Яари, вообще ничего не шевелится. Что же до ваших лифтов… Им не нужно никакого ветра, чтобы скрипеть, греметь и завывать. И знаете почему? Да потому что все эти звуки они производят собственными силами. Вот так.

Яари (правда несколько искусственно) тоже рассмеялся и повесил трубку, ограничившись неопределенными обещаниями.

Было уже почти девять, а Моран все не появлялся. Яари позвонил ему на мобильник, но услышал только голос оператора. А поскольку он знал, что невестка, без сомнения, еще погружена в сон (а спала она крепко), то он набрал номер их квартирного телефона – с тем же результатом. Больше выбора не было, он вынужден был позвонить на мобильник своей невестки, где вежливый, но безразличный голос оператора посоветовал ему перезвонить чуть позднее, или оставить сообщение. Впрочем, через две минуты невестка позвонила сама, и голос ее был слегка сконфуженным.

– Я не виновата, правда. Никак не проснусь. Извините.

– Извини и ты меня. Но Моран…

– Ах, да… И Моран тоже. Совсем забыла, он просил сообщить вам, что его не будет…

– Как это?

– Он с утра отбыл на резервистский сбор.

– Резервистский сбор? После всего, что он мне сказал… Что с тех пор изменилось? И зачем он это сделал?

– Мне кажется, ему пришлось это сделать, потому что они поймали его.

– Кто такие – они?

– Военная полиция.

– Военная полиция? Она еще существует?

– По-видимому, да.

– Черт побери, я его предупреждал. Но он уверял меня, что они про него забыли.

– Они не забыли.

– А ты, Эфрати, ты тоже, прости, не без греха в этом деле. Ты должна была предусмотреть подобный поворот и не провоцировать его.

– Ну, Амоц, спасибо. Теперь ты нашел виноватого, – отбрила она свекра, как если бы ее красота была стопроцентной гарантией ее невиновности. – При чем тут я? Откуда в вас сидит такая уверенность, что он посвящает меня в свои маленькие проделки?

– Ладно… прости. Так что мы сейчас имеем? Он срочно нужен мне на работе.

– Если он действительно нужен вам, вы придумаете, как его найти.

– Ну а дети, Эфрати? – смягчаясь, спросил он. – Как дети? Наверное, тебе нужна помощь, чтобы разобраться с ними?

– Помощь? Конечно, нужна. У меня назначена тренировка на сегодняшний вечер, которая закончится очень поздно. Это на севере… Моя мать обещала заночевать у нас дома, но если Нади снова заснет во время урока, она не хочет принимать на себя все последствия подобного скандала.

– Ну, а я-то планировал этим вечером зажигать с вами свечи.

– Это было бы отлично… И мы сделаем так: вы вдвоем отправляетесь к моей маме, зажигаете с ней свечу и немного поможете ей. Ребята будут счастливы тоже… А если мама слишком устанет, может быть, вы с Даниэлой найдете силы забрать их к себе домой – пусть они эту ночь проведут ту вас.

– Да… Конечно… Хотя нет, послушай, Эфрати, теперь я забыл. Разве я не говорил тебе, что Даниэла еще вчера улетела в Африку?

– Действительно… Я никогда не думала о вас по отдельности, вы всегда нечто неразделимо единое, поэтому совершенно забыла о ее поездке.

И хотя Ирми знал, насколько была она измучена и изнурена волнениями и тревогами дня минувшего, это не показалось ему достаточным основанием для того, чтобы навести порядок в своем крошечном чулане, а посему на долю ее чемодана выпала роль платяного шкафа. Только платье в африканском стиле, на покупке которого Амоц настоял три года тому назад на рынке Дар-эс-Салама, и которое ей никогда не пришло бы в голову надеть в Израиле, удостоилось чести висеть в полный рост поверх цвета хаки одеяния ее зятя, чтобы избавиться от складок и, наконец, здесь, в естественной его среде обитания, послужить хозяйке.

Древние ставни открылись с ожидаемым скрипом, обнаружив за окном ландшафт, состоявший из невысоких красноватых холмов, поросших стелющимися по земле, но обильными зарослями овощей. Густая придорожная листва, сопровождавшая ночное путешествие вокруг вулкана Морогоро, здесь отсутствовала, и перед взором гостьи предстал вид зеленый и благоухающий, но с дыханием близкой пустыни. Неподалеку от въезда на ферму она заметила два грузовых «лендровера», стоявших среди тракторов; одна из машин напоминала ту, на которой она приехала накануне.

Не торопясь, Даниэла спустилась на первый этаж, и моментально попала в водоворот человеческой активности, сопровождаемой пением женщин, шумом льющейся воды, грохотом посуды и кудахтаньем кур. Огромных размеров комната была заполнена грудами кухонной и столовой посуды, липкой и покрытой слоем пыли, ночью вернувшейся с места раскопок; пластиковые контейнеры, тарелки и чашки, курганы из ложек, вилок и ножей, – все это было сброшено в мойку, где им предстояло отмокнуть. Рог изобилия представал взору на обеденных столах, поражая воображение горами свежих овощей, коричневыми яйцами, свежеиспеченным хлебом, кусками окровавленного мяса и живой, еще подрагивающей рыбой. На одном из столов высилась клетка, заполненная курами, а к входным дверям привязана была большая черная коза с козленком, вероятно, тоже приготовленными на убой.

Печи пылали вовсю, нагревая сверхъестественных размеров горшки, чайники, а позади них – сковородки с длинными ручками; и над всем этим царили темнокожие мужчина и женщина в белых одеяниях, похожих на древнеримские тоги, в поварских колпаках на головах; они разделывали рыбу, отрубали огромные куски мяса, варили, жарили и тушили… Во всем этом Ирми принимал самое деятельное участие, но не как повар, а как закупщик или снабженец. Водрузив на себя помятый колониальный шлем, он сидел за столом перед старомодными весами, рядом с которыми валялись банкноты и монеты, и тщательно составлял опись покупок, поступивших на кухню, подолгу разглядывая каждый счет, подлежащий оплате. Всем своим видом он наглядно демонстрировал правильность выбора, сделанного пригласившей его на работу администрацией, утверждая авторитет белого человека, пусть старого, но надежного и упрямого, неуклонно противостоящего многообразным соблазнам Африки.

– Ну, ничего не скажешь, ты крепко поспала, – почти без иронии поприветствовал он свояченицу, прилетевшую, чтобы умерить страдания от потери, но провалившуюся в мертвецкий сон, словно студентка, дорвавшаяся до каникул. Потом он позвал Сиджиин Куанг, медсестру, которая нарезала круги вокруг плиты, надзирая за поварами и заботясь, кажется, более всего о выполнении ими требований кулинарной гигиены. Ее он попросил позаботиться о гостье и принести то, что ей больше понравится из меню – то, что будет подано на обед или на ужин.

Еда для базового лагеря готовилась здесь, затем ее перекладывали в пластиковые контейнеры и посылали на место раскопок. Команда трудившихся там ученых-антропологов была невелика – десять человек, все – африканцы. Большинство из них – уроженцы этого региона. Профессионального опыта они набирались в экспедициях, организованных европейцами для совместных изысканий в Кении, Эфиопии и Южной Африке, после чего возглавляли собственные раскопки. Помогали им в этом рабочие, прошедшие соответствующую школу, предпочтительно в районе проживания местных племен; идея состояла в том, чтобы этнические и лингвистические связи между учеными и их рабочими способствовали скорейшему разысканию артефактов, рассказывающих об их предках.