«Семь дней в Новосибирске», 1998
Утром в церкви после воскресной мессы мне на глаза попалась долговязая нескладная фигура отца Эндрю.
Молодой священник-иезуит только что приехал из Ирландии, чтобы служить в Сибири. Вот уже месяц он старательно изучал русский язык и робко знакомился с сибирскими католиками.
С трудом, но понял, что я его приглашаю в оперу. Страшно обрадовался.
– Опера! В Ирландии это отшень, отшень дорого! Я хотеть.
…Наши места оказались в первом ряду, в самом центре. Слева и справа от нас торжественно сияли бриллианты. Эндрю пребывал в полном восторге.
– Я никогда не сидеть в первый ряд! В Ирландии это отшень, отшень дорого!
И тут как началось!.. Шостакович, похоже, решил без прикрас отобразить жестокие нравы мракобесной России ушедшего века и ее необаятельных жителей. И ему это удалось…
«…Толпа возбужденных мужиков, кричит женщина, припертая метлой, связанные руки, самозабвенно стонет Сергей-насильник, и музыка – просто «фашистское нашествие»!
А вот сцена наказания Сергея: толпа возбужденных мужиков, кричит Катерина, припертая метлой, связанные руки, стонет под бичом Сергей и музыка – «фашистское нашествие». Изнасилование симметрично экзекуции, только детали перетасованы, как карты в колоде…»
«Семь дней в Новосибирске», 1998
…Первое действие открывалось сценой группового изнасилования дворовой девки в реальном времени. И Шостакович, и немецкий режиссер решили зрительный и звуковой ряд с поистине кинематографическим натурализмом. Крики, женский визг, неприличные позы, глумливые лица – вот с чего для бедного отца Эндрю началась Россия. (Я уже не говорю об обете безбрачия, который молодой католический монах недавно возложил, вовсе не собираясь смотреть никакой порнографии, даже в виде оперы).
«Надеюсь, он не воспримет это как провокацию с моей стороны…» – забеспокоилась я, в ужасе следя за движением очереди поющих насильников. Эндрю сидел, широко открыв глаза и рот.
Я испытала облегчение, когда насильники вместе с жертвой покинули сцену. Но, увы, легче не стало.
Появилась Катерина Измайлова. В короткой белой рубашке и красных чулках весь акт кувыркалась она с любовником Сергеем на гигантской кровати посреди сцены, и оба эротично пели. Кровать была застелена простыней цвета крови…
«…Катерина – простоволосая, в нижней рубахе, в красных чулках без башмаков. Кричит, вырывается, хватается за метлу. Ведьма она, считают немецкие режиссер и художник. И композитор тоже: когда Катерина крестится, в оркестре гром и молния.
Да мы и сами видим: ведьма как есть! Вот она катается по полу, полная плотских желаний, и ноги в красных чулках магически приковывают к себе взоры. А через некоторое время точно так же катается отравленный ею, умирающий свекор Борис Тимофеевич. А вот Катерина катается по полу в объятиях Сергея: «Ну, целуй меня до крови!» А в это время на кровати, поперек постели красного цвета, лежит тело задушенного ими законного мужа Зиновия Борисовича…»
«Семь дней в Новосибирске», 1998
«Красная кроватка» – неплохое название для рецензии», – осенило меня.
На отца Эндрю я боялась смотреть.
Наконец-то антракт. Включили свет. Эндрю вытер пот со лба. Жалобно улыбнулся мне:
– Я никогда не видеть такой оперы…
«…Убийство как извращенный секс – вот какая идея проходит сквозь сибирско-германский спектакль красной нитью. Да-да, красная в буквальном смысле. Красная постель, красное купеческое платье – белая фата, белая рубашка – красные чулки…»
«Семь дней в Новосибирске», 1998
С трудом, но пережили мы со святым отцом еще три действия. Ни о какой рецензии я уже не помышляла, решив специально сходить на спектакль еще раз, уже без католических священников. То, что опера замечательная, постановка классная, мне было видно невооруженным глазом. Но отец Эндрю, едва получив свое пальто назад, рванул из оперного театра так, будто за ним гнались все эти насильники и бабы в красных чулках.
«…Бог с дьяволом борются, говорил Достоевский, а поле битвы – сердце человеческое. Способна ли опера при помощи столь ограниченных средств и груза условностей поднимать такие глобальные вопросы – о любви, о вере, о смерти, о «загадочной русской душе», которая так истово верит и так страшно грешит? Оказывается, да! Не верите – сами посмотрите!»
«Семь дней в Новосибирске», февраль 1998
…На следующий день в киностудии я чуть ли не со слезами на глазах рассказала эту историю отцу Войцеху и брату Дамиану, тоже иезуиту.
– Надо же быть настолько испорченной, чтобы такого святого человека, как Эндрю, повести в оперу, – сурово отчитал меня брат Дамиан, а у самого чертики в глазах прыгали.
Отец Войцех открыто хохотал. Эти двое в прошлом работали на Польском католическом телевидении, поэтому начисто утратили всяческую застенчивость. Не то что стерильный отец Эндрю.
…Дамиан не забыл этой истории. Когда через много лет к отцу Эндрю приехали гости из Ирландии, и тот размышлял, чем бы их развлечь, Дамиан ехидно предложил:
– Эндрю, своди-ка их в оперу.
На что Эндрю в ужасе замахал руками:
– Нет, нет, только не в оперу!..
Артистическая натура
Имена изменены, а все образы собирательные
На троллейбусной остановке я наткнулась на загадочный плакат.
Крупным планом лицо молодого мачо с гипнотизирующим взглядом – и подпись: «аудиальная визуализация». Я долго обалдело пялилась в фотографию, пытаясь определить, что рекламирует этот стильный светлоглазый красавец.
То ли приглашает на сеансы гипноза?
Может, торгует видеоаппаратурой?
Или это шоу чернокнижника чтением мыслей на расстоянии и с раздеванием?
…Едва успела я снять пальто в редакции, как герой с плаката соткался из воздуха прямо в офисе, да не один, а с таким же странным малым с цепким взглядом.
Но выяснилось, что это не «шайка гипнотизеров», а певец со своим продюсером. Следовательно, тот плакат рекламировал какое-то продвинутое шоу нового типа. Материализовавшихся незнакомцев направили ко мне, как к музыкальному обозревателю газеты.
Мы сели за низким столиком в углу редакционной комнаты. Красавец-тенор протянул мне пачку буклетов со знакомой фотографией. Не могли бы Вы проанонсировать наше шоу? Почему бы и нет, это моя работа.
В ходе беседы мы познакомились поближе. Оказалось, мы земляки. Они из моего родного города Томска. Святое дело – помочь томичам.
– Как, как Ваша фамилия? – всмотрелся в визитку Продюсер. – Сквирская? Это не Ваш отец живет в центре? Я недавно был у него.
Лучше бы он этого не говорил. В доме моего папы всем бандитам, прохиндеям, авантюристам как медом намазано. Увы, это не лучшая характеристика для человека – водить знакомство с моим обожаемым, несмотря ни на что, папашей. Лично я предпочитаю держаться от него подальше – хотя бы километров на триста.
Я переключилась на главного «героя-любовника»:
– У Вас тенор, наверное? Где учились?
Оказалось, Виктор Сыченко закончил медицинский институт, а потом занялся бизнесом по-крупному. Оказалось, он и есть владелец одной из самых раскрученных и скандальных томских фирм, что у всех в городе на слуху. Так наш тенор – богатенький Буратино! И при таких деньгах он еще и поет? О да, в этом году он заканчивает Новосибирскую консерваторию.
Так тут не анонс – роман в пору писать, до того все увлекательно и небанально.
