– Забавный этот ваш старичок, – сказала она, немного помолчав.
– Отец Маркелл? – уточнил Макаров.
– Да, этот постник. А ведь он, милостивый государь, меня в чувство привёл.
Вот даже помолиться захотелось. Я, вы знаете, в детстве мечтала стать монахиней. Забавно… Маменька каждый раз в шок приходила, когда я об этом заговаривала. А выросла – вот, стала доктором… Всё-таки есть в наших этих русских старичках что-то такое.., – сказала она вдруг без всякого перехода. – Не знаю, как сказать, а всё же верю, что они и исцелить могут и вообще.., совет дать что ли, рассудить что да как. Как это выходит – не знаю.
– Так молитвенники они, – спокойно рассудил Макаров, – постники большие. Хотя про житьё своё он нам не из бахвальства рассказал.
– Я поняла, – подхватила его мысль Мария Власьевна, – это – такой способ психологического воздействия – гипноз по-научному. Я читала, как врачу мне положено это знать.
При этих словах Макаров улыбнулся, слова образованной докторши показались ему наивными.
– Все мы молимся, – продолжала она, – в церковь ходим…
Ну вот я, например, – сколько лет училась, занимаюсь наукой, а он, поди, Маркелл-то ваш, едва грамоте обучен, а вот меня взял и «огладил», словно лошадь. Где всё моё образование? Я ведь несравнимо больше его знаю, больше понимаю: нервная система там, рефлексы всякие.., а?
Макаров ответил не торопясь, с расстановкой:
– Так молиться – мы все молимся – это верно, а вот веруем ли?
– А он? – откликнулась Мария Власьевна.
– А он верует. Верой и спасается.
– Мда..? – Мария Власьевна задумалась. – Так ведь нам, образованным людям – это как же? Мы ведь всё изучаем, препарируем, исследуем. Нам верить на слово нельзя. Вера – это ненаучно…
– Ну вот вам и ответ, – сказал серьёзно Макаров.
– Да? – удивилась Мария Власьевна, и вдруг рассмеялась, – а вы Макаров – фрукт, нет – фруктус вульгарис! Да – типичный фрукт, а? – говорила она весело.
– Как изволите, – буркнул Макаров.
– Ну, вы не обижайтесь, – Мария Власьевна взяла его за плечо, – вы, я вижу, тоже не промах. Вы, судя по всему, уже служили?
– Так точно…
– И воевали?
– Так точно…
– Какой вы, «так точно, так точно». Честное слово – мне нравится эта ваша солдатская выправка, однако солдафонщиной от вас не несёт. Вы какой-то… человечный, что-ли. Ну, и как воевали?
– Два ранения, вот в санитары списан.
– Нет, я про успехи?
– А… Имею солдатского «Георгия» 1-й степени.
– Вот – я так и знала! – с каким-то даже детским восторгом констатировала Мария Власьевна.
Я так и думала, я знакома с многими военными… офицерами. Какой-нибудь угрюмый молчун, даже застенчивый, слова из него не вытянешь, кажется серым и вообще… А глянешь на параде, o mon Dieu! – свободного места на груди нет – всё в орденах! Вы, Макаров, из тех же – из героев!
Макаров поёжился.
– Какое там. Мы приказ сполняли, присягу. Эдак кажный герой. Герой – это когда погиб, когда насмерть, а у солдата доблесь22.
– А «Георгий»? – удивилась Мария Власьевна.
– Что ж «Георгий».., – пробурчал Макаров. Он всё больше и больше смущался. Мария Власьевна в силу своей образованности или особого темперамента вдруг возымела над ним власть и авторитет. Бабского руководства Макаров не то что не признавал, но даже не знал. А тут вдруг… Это было для него ново.
– Энта от Государя, за службу.
– Ишь вы, – опять восхитилась Мария Власьевна. – Нет, Макаров, вы явно фруктус! Как это вы с женой-то, неужели так вот.., или всё же, как на фронте – вперёд, в атаку! А, Макаров? Вы слыхали про наших донцов, про Кузьму Крючкова?
– М-м..? – вопросительно ответил Макаров.
– Как же, – удивилась Мария Власьевна – Недавно было:
утром четверо донских казаков в районе Кальварии выехали в разведку. Ехали вначале низиной, а когда стали в гору подниматься, столкнулись с немецким разъездом. Представляете, четверо донцов, а немецких кавалеристов двадцать семь человек! Так верите-ли: немцы только завидели наших казаков, стали поворачивать коней! До чего грозны для них казаки! Только офицер немецкий, видимо, поняв, что казаков всего четверо, приказал атаковать. А наши даже не дрогнули, и, не задумываясь, кинулись на немцев. И представьте – с ходу уложили несколько человек! Однако на каждого казака набросились по несколько немецких кавалеристов. Козьму Крючкова окружили аж одиннадцать немцев! А он только успел пересчитать всех и в атаку. Вскинул винтовку и р-раз – второпях перекосило патрон. А немец его по пальцам рубанул. Тогда он выхватывает шашку – вот оружие казака, и бросается на врагов. Они его достать пытаются – ранят, да за каждую рану жизнью платятся, кто приблизился к Крючкову, тот уже с жизнью простился. Тут он и вовсе схватил немецкую пику и ею остальных и уложил, представляете? А в это время его товарищи добили других немцев. Двадцать четыре трупа немецких кавалеристов остались лежать!
Даже в сумерках было видно, как горят глаза Марии Власьевны, рассказывавшей Макарову о геройстве донских казаков так, словно она и сама скакала вместе с ними в атаку. Такое восторженное отношение к войне Макаров встречал только у детей.
– Сам Крючков получил шестнадцать ран, – продолжала Мария Власьевна, – незначительных, а его лошадь одиннадцать. Шесть вёрст назад проскакали. Первого августа сам генерал Ранненкампф специально прибыл в Белую Олиту, снял с себя георгиевскую ленточку и приколол на грудь Крючкову. Представляете, Макаров?! – восторженно закончила Мария Власьевна.
– Это тот казак, что на плакате, по нескольку немцев на пику насаживает? – поинтересовался Макаров.
– Да, он самый, Козьма Крючков!
– Ну, то плакат, – махнул рукой Макаров, – агитация…
– Нет, но одиннадцать немцев, – не сдавалась Мария Власьевна. – Признайтесь, Макаров, и вы из таких же героев, из русских богатырей, а?
Макаров смущённо молчал.
– Да вы женаты ли? – продолжала веселиться Мария Власьевна.
– Так точно…
– Та-а-к.., точно, – сострила Мария Власьевна, – и дети есть?
– Трое…
– Вот! – Она уже чуть ли не смеялась. – И здесь напор и натиск, а с виду… Мда.., – она вдруг задумалась, замолчала, так что Макаров даже покосился в её сторону. – А у меня муж погиб, перед самой войной.., – сказала она неожиданно, – только одного ребёнка и родила…
Макаров переступил с ноги на ногу:
– Жалко, – сказал он.
– Нет-с, не жалко, – сказала Мария Власьевна, в голосе её появилась жёсткость.
– Le mari-le cochon.., впрочем, вы же не понимаете… Подлец он был. Завёл женщину на стороне, она ребёнка от него родила. – Макаров молчал, поражённый откровением докторши. – Нет, – рассказывала Мария Власьевна, – поначалу мы жили хорошо. Я из семьи потомственных военных, дед мой был полковником, погиб в кампании 1812 года. Отец – генерал в отставке. А вот муж был товарищем прокурора. Надоела военная обстановка с детства, армейские порядки. Решила пожить «по-человечески». Я замуж вышла в восемнадцать. Жили мы замечательно, ездили по заграницам, отдыхали, жили для себя. Дочь я родила уже после двадцати пяти, пожили в своё удовольствие. Муж меня любил. И вдруг, лет пять назад, заговорил об эмансипации, о вымирании института семьи, о свободной любви – это в тридцать-то пять лет! – Макаров слушал, смущённо опустив голову. Но, видно, темнота и ему, и Марии Власьевне давала некую свободу и располагала к откровению, оттого что ни он, ни она не видели глаз друг друга. – Я воспринимала всё это, – продолжала Мария Власьевна, – как философские рассуждения нового толка, как модную теорию, как новые веяния. Я никогда не предполагала.., я, вероятно, безнадёжно устарела… Он влюбился, как студентишка. Какая-то из модных, суфражистка со смазливой мордашкой, дворяночка, отрекшаяся якобы от родителей. Из «милости только», как я узнала потом, принимавшая ежемесячное пособие от отца, такое, что позволяло ей быть независимой, содержать студентов, нелегальную организацию, издавать газету… Он таскался с ней повсюду. Какие-то эзотерические общества, футуристические кружки, собрания новомодных сумасшедших поэтов, организации купальщиков в голом виде. Она забеременела от моего… мужа, потом родила, её с сообщниками арестовали. Муж растратил казённые деньги, ему грозил суд, он запил, пьяный попал под трамвай, а может и сам бросился… – эзотерика всё допускает. Пожалуй, мне и вправду было лучше в монастырь пойти, – заключила она. – Вы знаете, в Петербурге в первые дни войны сбросили Диоскуров с кровли германского посольства, – она взглянула на Макарова и пояснила, – это такие стальные гиганты, ведущие под уздцы коней – два брата – бессмертный Кастор и смертный Полидевк, мифологические сыновья бога Зевса и Леды, сверхлюди, полубоги – такие вот символы тевтонского превосходства, исключительности немецкой расы, – она ещё раз взглянула на Макарова. – Языческие божки. Город переименовали в Петроград – на русский манер.., но почему-то «санкт» – то есть «святой», святость – пропала из названия. А может, и из города… Был град Святого Петра апостола, стал город Петра, какого? Петра Первого, того, что патриаршество упразднил? Вот теперь, говорят, в столице вся интеллигенция занимается столоверчением…
