Дефне хмыкнула и с иронией взглянула на Омера.

— Ну, возможно, у тебя есть где-то и другие дети? Ты не узнавал?

— Дефне, мне было очень трудно рассказать тебе это. Не добивай меня и не зли.

Они молча сидели напротив друг друга, оба опустошенные и одновременно взвинченные этими откровениями. Наконец, Омер спросил:

— Теперь ты все знаешь, абсолютно все, и про Рим, и про других женщин, их было не так много, как ты, возможно, себе воображаешь. Ты этого хотела, полной правды, безусловного доверия? Ну и как… Тебе стало легче? Ничего не скажешь мне теперь? А может, все-таки, было бы лучше оставаться в неведении?

— Скажу… Скажу, что мне очень жаль маленькую Луизу. А все остальное… Образ безупречного Омера Ипликчи, его нравственные устои, какими я их помнила, совсем не вяжутся с этими поступками, словно в тебе живут два человека. А впрочем, я не должна была ставить тебя тогда на пьедестал, ты просто человек со своими недостатками и пороками, как и все мы. Сам-то ты как с этим миришься и живешь с таким грузом?

Она внимательным, ищущим взглядом всмотрелась в его лицо, подождала, ожидая ответа, но так как его не последовало, она спросила:

— Многие знают об этой истории?

— Очень ограниченный круг людей, я даже Синану не рассказал, но обязательно сделаю это по возвращении.

Дефне очень хотела взглянуть на фотографию его дочери, появившейся на свет через несколько месяцев после рождения Мерта. Поколебавшись, она спросила:

— У тебя есть ее фотография?

Он кивнул, достал телефон и, найдя снимки, протянул ей. Фотографий было немного, на одной новорожденная девочка была на руках молодой миловидной женщины, темноволосой, смуглой, цвет глаз было не разобрать, они были опущены вниз на ребенка. На других фотографиях была только малышка, руки матери поддерживали ее. Хорошенькая, темноволосая, с большими светлыми глазами она улыбалась еще беззубым ртом. Весь ее короткий путь взросления уместился в семь фотографий, на последней бледное личико малышки безучастно смотрело на фотографа, и было видно, что ей нездоровится. Дефне, потрясенная до глубины души, сдержаться не смогла, она закрыла лицо руками, пытаясь скрыть слезы, и сидела так долгое время, потом почувствовала, как стекло коснулось ее ладоней, Омер протягивал ей стакан с водой. Она сделала несколько глотков и, посмотрев на него влажными от слез глазами, сказала:

— Мне ее очень, очень жаль, я сочувствую ее матери и тебе, потерять ребенка ‒ это незаживающая рана на всю жизнь.

Наклонясь, Дефне коснулась его руки, он взял ее руку в свои и приложил ко лбу, ей было не очень удобно находится в таком положении, но руки она не отняла, потом, откинувшись назад, уточнила:

— Ты улетаешь завтра?

— Да, поздно вечером. Я хотел бы этот день провести с Мертом, проститься и переговорить с тобой напоследок.

— О чем?

— О нашем будущем.

Она удивленно взглянула на него, недоверчиво спросив:

— Все еще? Думаешь у нас есть общее будущее?

— Уверен в этом, ты тоже это поймешь.

— Омер, ты как маньяк, зациклился на одной теме. Оставь уже и живи дальше. У нас разные дороги.

Он встал, подошел к ней и, наклонившись, поцеловал в лоб.

— До завтра, дорогая. У меня есть еще, что тебе сказать. Поблагодари Патрика за гостеприимство, он мужественно выдержал мое присутствие.

Дефне машинально кивнула головой и смотрела ему вслед пока он не вышел.

Она пошла в мастерскую, чтобы проститься с Патриком и поблагодарить за помощь. Нашла его сидящем на кушетке, на которой позировала, света почти не было, горел только один торшер в углу комнаты, но ей было видно, что он сидит, раскинув руки по причудливо изогнутой спинке. Патрик видел, что она вошла, но не встал ей навстречу, Дефне подошла и села рядом. Он повернул к ней голову и произнес:

— Как все прошло?

— Проще, чем я ожидала, очевидно, мой обморок упростил восприятие многих вещей. Но я совершенно расклеилась, узнав о трагедии с ребенком, мне кажется, если бы с Мертом что-то подобное произошло… — она умолкла, не закончив фразу.

— Что будешь делать теперь?

— Жить дальше. Ты все еще хочешь закончить мой портрет? Я могу придти завтра.

— Конечно, я позвоню тебе. Кстати, кто снабдил тебя информацией об итальянке?

— Фикрет Гало, дизайнер женской одежды, работает здесь, в Нью-Йорке, это она нашла и привела Франческу на свидание со мной.

— За что она с тобой так?

— Была влюблена в Омера, решила занять мое место, а он не захотел.

— Интересное совпадение. Гало прислала мне на субботу два приглашения на показ ее моделей. Хочешь пойти?

— Если мы выйдем вместе, это вызовет разговоры.

— А тебя это беспокоит?

— Нет. — помолчав добавила: — А как же Натали и Келли?

— Дефне я не начинаю новых отношений, не поставив точку в старых, а также не встречаюсь более, чем с одной женщиной.

— Так мы начнем встречаться?

— Не знаю, как это назвать. Наши отношения вообще ни на что не похожи. У меня ни с кем не было такой странной связи. Я впервые позволяю женщине так близко ко мне подойти.

— Ты не боишься, что мы раним друг друга?

— Возможно, но ведь все имеет свою цену, ты тоже в этом убедилась.

Они встали почти одновременно, Патрик проводил ее до лифта и поцеловал на прощание ладонь, глубоко вдохнув запах ее кожи. Машина Дефне все еще стояла на прежнем месте, правда на лобовом стекле теперь красовался талон на оплату штрафа. Она кинула его на сиденье рядом с собой и поехала домой к сыну.

Машина Омера, припаркованная на противоположной стороне, тоже тронулась, он поехал в отель.

Дефне приехала домой, когда Мерт должен был бы уже спать. Но подходя к двери, увидела его стоящим у окна, заметив мать он запрыгал, замахал руками и исчез, в то же самое время дверь распахнулась, и он бросился к ней с криком:

— Мамоцька моя, мамоцька присла.

Дефне подхватила его на руки, зарывшись носом в мягкую пахучую шейку, и почувствовала себя очень счастливой, несмотря на все волнения прошедшего дня. Айшегюль, улыбаясь, стояла на кухне, обняла Дефне и сказала, что Мерт категорически отказался спать до ее прихода.

— Вы сказали ему, что я приду сегодня?

— Нет, конечно, он проснулся днем и сообщил, что во сне приходила мама сказать, что вернется сегодня. С тех пор, как ушел господин Омер, он все стоял у окна и высматривал вас. Хорошо хоть поужинал.

Подхватив сына на руки, она поднялась на второй этаж и, несмотря на поздний час, их вечерний ритуал был соблюден: пенящаяся ванна, разговор с крокодилом, пушистое полотенце и сказка на ночь. Сын уснул очень быстро, а она все никак не могла от него отойти, смотрела на родное личико и думала о маленькой девочке, не успевшей ничего в этой жизни увидеть. Случайный плод случайной встречи, умершая сестра ее сына, обреченная с рождения на короткую жизнь. Что же ты наделал Омер? Как ты с этим живешь? И как ей теперь жить…

Утро началось с обычных вещей. Сын еще спал, когда она заглянула к нему, и, учитывая время, в которое он вчера заснул, проснется не скоро. Айшегюль хозяйничала на кухне и, улыбнувшись Дефне, поставила перед ней чашку с чаем. Обе знали, что Омер сегодня улетает и свой последний день в Нью-Йорке проведет с Мертом, а потом их жизнь должна вернуться в прежнее русло.

Когда она приехала на работу, дверь в галерею была открыта, Джон в прекрасном настроении, напевая себе что-то под нос, принимал по списку экспонаты выставки, переехавшей в Нью-Йорк из Лос-Анджелеса. Пока они будут сгруппированы в одном зале, вход в него был уже перекрыт, и висела табличка – «Извините, монтируется выставка». Дефне из любопытства заглянула в список, оказалось многие экспонаты были уже проданы или зарезервированы до конца выставки, она помнила их фотографии и про себя подумала, что, наверное, плохо разбирается в современной скульптуре. Некоторые изделия были интересными, другие просто нестандартными, но она не была готова выложить за них те суммы, что значились в списках. Интересно, какой процент от продаж получила галерея Лос-Анджелеса, и сколько смогут продать они.