Это говорит «другая Мьёль» — та, что мягкая и милая, та, которая внушает доверие даже суровым северным мужам.

Ольфа несколько мгновений колеблется, а потом протягивает мне склянку от яда.

Боги, откуда она? Я была уверена, что выбросила ее в окно. Или только думала выбросить, но забыла, утонув в неге своего выстраданного счастья. С другой стороны — это просто пустой пузырек, они с моей матерью все равно не смогут ничего доказать.

«Это не повод отпускать ее живой», — ворчит голос.

Конечно, я не собиралась отпускать ее.

— Я ничего не скажу королеве, — затравленно шепчет Ольфа. Вероятно, взгляд выдал меня, раз она так всполошилась. — Я больше никогда не буду…

— Конечно, ты не будешь, — говорим мы с голосом в унисон.

А потом я с наслаждением заталкиваю ее в угол, сцепляю ладони на ее глотке и давлю, давлю. Она крупнее и сильнее, но моя злость ей не по плечу.

Когда толстуха мертвая падает к моим ногам, я испытываю облегчение. Меня прорвало, словно гнойный нарыв. Облегчение так велико, что подкашиваются ноги. Опускаюсь на пол, в полумраке рассматривая выпученные глаза няньки. Она получила по заслугам, и эта смерть все равно была слишком быстрой. Мне почти жаль, что не в моих силах разбудить ее и убить снова. И повторять это так часто, пока в руках не останется сил.

«Ты умница, — говорит голос. — Теперь нужно сделать так, чтобы никто и никогда ее не нашел».

Я отмахиваюсь от его одобрения. «Другая Мьёль» скребется в запертой темнице моей души и укоризненно молит одуматься, сознаться пока не стало поздно и подумать о душе, и муках, которые ждут в Мертвой обители Костлявой. Мне все равно, если у меня не будет счастья при жизни, то оно не нужно мне и после смерти.

Голос помогает мне, рассказывает, что делать.

Когда башня начинает пылать, я уже лежу в своей постели. «Другая Мьёль» страдает из-за того, что мы натворили, но продолжает играть свою роль. В конце концов, мы две половинки одной испорченной, как червивое яблоко, души. А голос — нить и игла, которой мы накрепко пришиты друг к другу. Так есть и так будет до тех пор, пока хотя бы одна из нас жива.

Логвар возвращается с победой и свежим шрамом на щеке накануне Праздника третьего тепла и нашей с Артуром свадьбы.

Я не выхожу его встречать, ведь «другая Мьёль» ненавидит старшего брата и готова плевать ему в спину, лишь бы знать, что не поплатится за такие вольности крепкой оплеухой. Мне же остается лишь смотреть в окно, как чествуют победителя: посыпают пшеницей и «стелют» под ноги его лошади дорогое вино. Логвар хохочет и выглядит полностью счастливым. Боль пронзает мое сердце: почему он не ищет меня взглядом, почему не расталкивает этих притворщиков, чтобы поскорее найти меня? Ведь я, а не они, отдала себя в обмен на свежую кровь для его армии. Я, а не они, каждый день и каждую ночь молилась Богам, чтобы отвели от него беду и даровали смертельную силу его топору?

Но, кажется, для того красивого мужчины во внутреннем дворе больше не существует сладкой сестрички Мьёль. Есть лишь его победа, которую он еще долго будет смаковать. Но без меня.

И все же я жду его. До вечера, до глубокой ночи, до утра. Сижу под дверью и скулю, как побитая сука.

А с рассветом у меня не остается ни слез, ни сердца, ни души.

Я перестаю существовать, я умираю.

Теперь существует «другая Мьёль», ведь она, кажется, без ума от толстяка Артура и ждет брачного союза с радостью и трепетом. Я умерла, но она может жить. До тех пор, пока не произойдет что-то, что возродит меня к жизни, я буду молчаливым паразитом в этом слабом теле. Так проще.

Ведь «другая Мьёль» с облегчением не находит Логвара среди гостей на брачном пиру и с улыбкой принимает многочисленные подарки. Она выглядит счастливой.

До вечера, когда не наступает время подарить мужу свою первую кровь.

Ведь за закрытыми дверьми Артур превращается в настоящее животное. Он знает, как и куда ударить, чтобы не оставить видимых синяков, он кусает и рвет волосы, рычит и обзывает потаскухой. А когда «другая Мьёль» пытается защищаться, швыряет ей в лицо охапку записок от Логвара.

— Я знаю ваш грязный секрет, — говорит он, прежде чем швырнуть ее на постель, задрать юбку и рвануть вниз тонкое белье, которое сам же и подарил. Ткань врезается в кожу, оставляет следы, но они ничего не значат в сравнении с ранами, которые оставляют две самых беспощадных плетки: Унижение и Власть.

Он властвует над ее телом: покрывает, словно бык. Пускает слюни на оголенную спину, кусает до крови, оставляя на коже следы зубов.

Мьёль уже не плачет. Она смотрит в резную спинку кровати и представляет себя маленькой девочкой в выбеленном свежим снегом лесу. Она пытается спрятаться, но убежище уже занято мной, и я не собираюсь пускать ее, ведь кто-то должен занимать это тело. Мне все равно до того, что с ней происходит. Кажется, если Артур ее сломает, то «другая» превратится в идеальную подделку. Пусть живет в этой реальности и пьет ее до дна.

Ночью, когда Артура, наконец, валит с ног пьяный сон, она подползает к камину. Пальцы то и дело натыкаются на пучки белых волос на полу, кости ноют, а по ногам течет кровь. Она кладет в огонь свежие поленья и долго смотрит в распускающийся огонь. Кладет туда кочергу, ждет, пока металл раскалится до красна — и берет ее, чтобы свершить возмездие.

Дурочка. Не знает, что через минуту в комнату ворвутся верные дружки Артура.

И брачная ночь превратится в самый страшный, самый черный кошмар.

Мьёль этого еще не осознает, но я уже нащупала нить подлого замысла. Ему не нужна жена, ему не нужно ничего, кроме власти. А маленькая северная принцесса — лишь первый шаг на пути к ней.

— Сука хотела меня заклеймить, — налитыми, красными от злости глазами говорит Артур, когда от Мьёль остается лишь сломанная оболочка. — Надо поучить ее смирению.

Дружки солидарны с ним. Один бросает в огонь большущий медальон, и когда тот начинает плавиться — вынимает, придерживая окровавленными трусиками новобрачной. Вручает господину, а тот впечатывает медальон в израненное тело.

— Кричи! — громким шепотом требует он. — Кричи, сука!

Мьёль не издает ни звука. Смотрит в потолок сухими глазами и что-то беззвучно бормочет. Ни новые оплеухи, ни пинки не заставляют ее открыть рта. В конце концов, им надоедает молчаливая игрушка.

Артур укладывается рядом с ней на постель, потрясая смятыми записками.

— Скажешь кому-то — и я вскрою вашу порочную семейку. Знаешь, что с вами сделают?

Она знает. Мы знаем.

И пока плешивый жирный боров громко храпит, я готовлю план мести.

Тсссс, маленькая северная принцесса, мы убьем их всех.

Свадебные торжества длятся десять дней. По настоянию моего отца это время я должна провести в родном доме, чтобы отбыть к жениху в положенный час. Мьёль проводит в постели три дня, не встает и не разговаривает. Артур приставил к ней привезенную им же горничную. У нее нет мизинцы на правой руке, и она не произносит ни слова. Молча делает свою работу: убирает все следы ночного глумления, моет госпожу, приводит в порядок ее волосы, одевает и кормит с ложки, потому что Мьёль отказывается принимать пищу.

И все это время я прячусь в этой тихой уничтоженной оболочке, боящейся собственной тени и, в то же время, не боящейся уже ничего. Кажется, если ее бросить волчьей стае, она будет улыбаться, пока звери станут рвать ее плоть.

На четвертый день праздничных торжеств Мьёль теряется в забытом саду, чтобы приникнуть к статуе и от души поплакать. Я знаю, что ей больно и стоит больших усилий ничего никому не рассказать, ведь так хочется получить хоть каплю сочувствия. Но у нее нет ничего, кроме слез. И снов, в которых она уходит так далеко, что становится невидимой даже для меня. Немного раздражает и злит, что, пусть и ненадолго, она выпадет из поля моего зрения, но у меня все равно нет выхода.