Валерьян Вениаминович смотрел – у него отвисла челюсть. «А что, и по такому можно заметить работающего человека: унитазы и писсуары были свалены в кучи, а выстроились в ряды с нужными интервалами. Преобразование в антиэнтропийную, упорядоченную сторону. Согласно чертежу, проекту, замыслу. Так, может, это и есть?..»

За спиной звякнул телефон.

– Валерьян Вениаминович, вас, – окликнула его Люся.

– Скажите, что иду. – Пец поднялся, повернул стул в прежнюю позицию, неспешно направился к двери.

«Сейчас мне будут делать а-та-та по попке. По моей старой морщинистой попке…»

И все-таки последняя мысль была обобщением его сидения перед «экранной стеной». Полумысль-полуощущение: стремительного потока, прущего против тяготения вверх – вроде извержения, только без ниспадающей части. Потока, нарастающего с каждым их (их?..) действием и несущего всех неизвестно куда.

Эти числа на табло в приемной означали, что здесь заканчивается второй дополнительный к 6 апреля день, а на крыше (где тоже работали) начался пятьдесят девятый такой.

Возле секретарши, оживленной и похорошевшей, склонился, рассказывая интересное, референт Валя. При виде директора он распрямился, стал серьезным и сочувственным:

– Они у вас, Валерьян Вениаминович. И главный бухгалтер. Были у него, у плановиков, в отделе кадров…

– Ясно. Связь с Корневым, с крышей? – Это был вопрос Нине Николаевне.

– Связи нет, и Терещенко скоро не обещает. На сто тридцатом уровне, он говорит, нужен дополнительный каскад инвертирования, а туда еще не подвели электричество. Кроме того, он сомневается, сможет ли с аппаратурой подняться на крышу: в последних десяти этажах все на живую нитку, даже лестница без перил.

– Но Корнев и его команда как-то добрались!

– Вертолетами, Валерьян Вениаминович, с самого низу. Им и грузы так доставляют.

– Передайте Терещенко, что если через час связи не будет, то этим он окончательно докажет свое несоответствие занимаемой должности и сегодня же будет уволен. Что значит: нет электроэнергии, нельзя добраться?! Есть аккумуляторы, есть подъемные люльки, те же вертолеты… Да и лестница без перил все же лестница. Любитель комфорта!.. Вы, Валя, сейчас отправляйтесь на крышу. Выразите Александру Ивановичу мое неудовольствие тем, что он не согласовал свою работу на крыше и не обеспечил связь. Известите о высоких гостях, которые рассчитывают на встречу и с ним. Пусть спускается. Сами сразу обратно, ясно?

– Мне-то ясно, а вот Александру Ивановичу… – В голосе референта не было энтузиазма. И он, и Пец понимали, что на крыше сейчас жарко и не такой человек Корнев, чтобы упустить свежего работника.

– Все, исполняйте. – И Валерьян Вениаминович проследовал в кабинет.

Главбух был бледен и трепетал. Страшнов озабоченно помаргивал. Зампред был гневно-торжественен. Все трое сидели за столом для совещаний. Перед Авдотьиным веером, как карты, были раскинуты бумаги. Как ни настраивал себя Валерьян Вениаминович, что ничего он не боится, но все-таки, живой человек, почувствовал противную дрожь в поджилках.

– Ну знаете!.. – встретил Авдотьин директора возгласом. – Я два десятка лет на контролерской работе, но подобного не видывал. Думал, в письмах и жалобах на вас процентов девяносто наврано, слишком такое казалось невероятным. А теперь убедился, что не только не наврано, но отражена в них лишь малая доля ваших, будем прямо говорить, – зампред нажал голосом, – преступлений, товарищ директор! Ваших и главного инженера.

– Я предупреждал… предупреждал и Валерьяна Вениаминовича, и Александра Ивановича, – блеющим голосом сказал главбух. – Но они приказывали… Я предупреждал и о том, что буду вынужден сигнализировать.

«Ты сигнализировал и чист, чего же ты сидишь с видом навалившего в штаны?» – мысленно огрызнулся Пец, усаживаясь напротив Авдотьина.

– Вот. – Тот нервно листал бумаги. – «Оплатить. Пец», «Оплатить под мою ответственность». И будет ответственность, очень серьезная, за вопиющее попрание финансовой дисциплины, за левачество… А нарушения трудовых законов! Вот: приказы о повышении в должностях одних и тех же лиц дважды и трижды в течение недели. Увольнения без предшествующих взысканий, немедленные: «…лишить пропуска и выдворить с территории института до 24.00»! Вы что – диктатором себя возомнили, удельным князем? Да за все эти художества вас и Корнева необходимо судить!

– Ну-ну, – подал голос Страшнов, – зачем такие слова?

– А как вы думаете?! – разгоряченно повернулся к нему зам.

– Что ж, – молвил Пец, – может, это действительно выход из положения: судебный процесс надо мной и Корневым. Желательно показательный, с привлечением общественности и прессы. Возможно, суд и установит, как надо работать, не нарушая законов, в условиях, никакими законами не предусмотренных.

– Смотрите, как рассуждает! – Зампред даже всплеснул руками. – Вы что, хотите сказать, что для вас законы не писаны?!

Валерьян Вениаминович тоже разгорячился от нервного разговора, хотел ответить резко. Но его опередил Страшнов.

– Но ведь, кроме шуток, Федор Федорович, все так и есть, – мягко заговорил он, – не написаны еще для неоднородного пространства и времени законы и инструкции. Со столь серьезной спецификой нельзя не считаться… Я одного не пойму, Валерьян Вениаминович, – повернулся он к Пецу, – почему вы не обратились со своими затруднениями к нам? Обсудили бы, придумали что-нибудь вместе. Ведь насчет благожелательного отношения крайкома у вас сомнений быть не должно: средства и фонды для вас изыскивали, кадрами помогали…

– Раз – поддержали бы, другой – отказали, третий – середка на половинку, – ответил директор. – И все это были бы полумеры, все на грани конфликта с законами. Да и времени бы это отняло у нас – самого дефицитного, нулевого! – массу. А так все грубо и просто: вот Шар, неоднородное пространство-время, сооруженная в нем за три месяца башня – мощнее Останкинской! – действующий институт, испытания, исследования… Короче, с одной стороны, наши дела, а с другой – противоречия с явно неприменимыми в наших условиях законоположениями. И надо решать не для отдельных случаев, а в целом. Так что, если хотите, мы шли на скандал с открытыми глазами и чистой совестью.

– С чистой совестью?! Люди с чистой совестью, о господи! – завелся, как с полоборота, Авдотьин. – Где этот приказ?

– Вот, – пододвинул крайнюю в веере бумагу главбух. Рука у него дрожала.

– Послушайте, Виктор Пантелеймонович, что выкомаривают эти «люди с чистой совестью». «Приказ № 249 от 10 февраля по НИИ НПВ…» Пункт первый… это не важно. Ага, вот пункт четвертый: «Инженера А. А. Васюка назначить руководителем исследовательской группы высотного сектора с окладом 220 рублей в месяц». Пункт пятый, следующий: «А. А. Басистова зачислить ведущим инженером в исследовательскую группу высотного сектора с окладом 180 рублей в месяц».

– Так что? – поднял брови Страшнов.

– А то, что А. А. Васюк и А. А. Басистов – не два человека, а один: Анатолий Андреевич Васюк-Басистов. А вы о высоких материях, совести… Это же прием махровых очковтирателей!

Прием был действительно не из светлых. Страшнов был шокирован. Пец вопросительно глянул на главного бухгалтера. Тот приподнял плечи, пробормотал: «Александр Иванович…» Да, здесь чувствовалась бойкая рука главного инженера. Но раз сделано – надо защищать.

– Васюк-Басистов… кстати, это тот самый, что проявил исследовательское мужество в таращанской катастрофе, работает, как и многие в высотном секторе, не за двоих, а за пятерых. Сопоставьте его заработок с тем, что вверху сейчас средняя продолжительность рабочего дня около тридцати часов. А скоро будет еще больше. Или и в этом случае надо руководствоваться положением, что у инженеров трудовой день не нормирован?.. Хорошо. – Валерьян Вениаминович почувствовал, что пора переходить в наступление. – Наши распоряжения отменить как незаконные, меня сместить и под суд, Корнева тоже… Но не можете вы не понимать, что это не решение проблемы. А организация и исполнение работ в НПВ есть проблема, – не источник наживы и злоупотребления, а большая проблема. Или и проблему закрыть за несоответствие?