Литмир - Электронная Библиотека

При этом они умудряются цепляться за жизнь с упорством вирусных инфекций. Создают семьи и бледные, скучные, обречённые на безмолвное затухание в беспощадных бытовых страстишках выращивают потомство под светом телевизионного экрана и в парнике стоптанных домашних тапок.

А я – нет. Я хочу эмоций. Чувств-с желаю я! Я не хочу покоя лежачего камня, я хочу восходов–закатов, чтобы цветы в душе распускались, чтоб ветер срывал и разносил их семена по полянам!

Это много? По мне, так минимальный набор. Я же не о мечте какой-нибудь из розовых снов гимназистки толкую, а о реальных вещах: о простой и понятной задаче, для которой нас вынашивали мамы – быть счастливыми. Но с момента рождения до периода стоптанных тапок с нами, видимо, слишком много всего происходит, отчего мы успеваем забыть, как это делать, а удачные примеры других нас только раздражают.

Почему? Ведь жить уметь – это же так просто! У того же итальянца может не хватать на моцареллу, но bello, benissimo и grazie5 у него всегда в избытке и остаётся не только на себя, но и на соседа, и даже на хмурого, русского туриста. Он полон интереса к простым удовольствиям, растворённым в воздухе, как аромат балконных цветов. Датчане ещё лучше радуются жизни, хотя солнца у них даже меньше, чем у нас, а день короче полезного отрезка между рекламными паузами на телеканале. Для этого ими придумано несколько нехитрых правил, позволяющих создавать атмосферу дружелюбия, тепла и покоя.

Мы же ходим с печатью прожитых неудач на лице и в лучшем случае огрызаемся в спину прохожему, если тот нам покажется сильным, и презрительно фыркаем ему в глаза, если заметим в них слабость.

Мы привыкли быть самыми большими и важными, и мы ненавидим оставшуюся мелочь за то, что она уже в целых восемь раз крупнее нашей "великой и необъятной". Мы целую вечность сидим на своём Полярном кругу и целую вечность гавкаем на мир, который подвижен, который меняется, как жизнь, и проходит мимо. Мы как будто мстим всем "им" за то, что нам тянуться до их благополучия, как до "того света", и, однажды дотянувшись, мы на долгую память аборигенам оставляем широкую, от души, по-русски, как мочой на снегу, выведенную имперскими вензелями роспись в своём невежестве.

Мы ненавидим "их" за то, что это мы выиграли войну, но победа осталась за ними. За то, что у них есть свобода изъявления воли, а у нас – право голосовать за вождя. За то, что они мылом моют улицы, а мы – намазываем мылом верёвки. За то, что испанец с гитарой в руках, грек с веткой оливы, англичанин с тростью или ирландец с ножницами для стрижки овец так и зыркают, подлюки, как бы напасть на нас, духовных, и захватить, чтоб отнять последнюю тельняшку.

Мы ненавидим себя за то, что у нас остался всего лишь один повод для гордости – 9 мая. За то, что даже с помощью первой космической ракеты мы так и не смоги перелезть с телег в безопасные автомобили, что так и не переобули кирзу на удобную обувь, что так и не сменили рупор на технику чистого воспроизведения звука. За то, что самым надёжным и качественным жильём в Москве до сих пор считаются дома, возведённые пленными немцами, а мы ничего путного своими руками делать так и не научились, кроме того, как махать киркой на лагерных рудниках да перегонять нефть в самогонку.

Мы ненавидим своих предков за то, что разбазарили их достояние и прокутили их наследство, что в душе не осталось ничего, о чём со слезами восхищения пели Гоголь, Чехов, Бунин, Тютчев, Пушкин, Есенин. За то, что сами, добровольно, обменяли молочную сладость великого и могучего тургеневского на приправленный жаргонный хруст и разговорный иноземный смак. Звонишь в Министерство культуры, а попадаешь в прачечную. Книги пишут райтеры, их читают ридеры, а пользуют – юзеры. Фрилансеры креативят, продюсеры пиарят. В супермаркетах – дисконты, в найтклабах – пати. Хорошо, что хоть милицию в полицию ещё не переименовали!..

Любите речь родную, граждане, уважайте её – это единственное, что у нас ещё осталось своего. И наша самобытность, и наша историческая правда, и наша общность, и наша индивидуальность, и границы нашей глупости, и безграничность внутренней свободы – всё там, всё в русском языке. Вы с ним хоть куда! Он аж до Киева вас доведёт! На нём вы можете "Евгения Онегина" читать в оригинале! На нём Белинский писал Гоголю письмо6, отмеченное подвигом храбрых! На нём часы могу идти, когда лежат, и стоять, когда висят, а фраза "Косил косой косой косой" может ввести в когнитивный диссонанс любого, кто русского не знает!

Послушайте его – и ваша грудь развернётся. И вы, наконец, улыбнётесь. Ладно я такой хмурый – я родного друга только что похоронил, но вы-то, вы – улыбайтесь! Поверьте, это куда действенней, чем толкаться локтями.

Что-то я раскомандовался сегодня. Вспомнилось, как однажды мы с Женькой чинили старый патефон, купленный за гроши у какого-то деда, которому нечем было угостить внуков. Вернее, Женька чинил, а я командовал. Тут подкрути, там подверти. Но любимым моим было: "Хватит, пойдём". Женька не послушался меня, доделал. И заскрипел на семидесяти восьми оборотах Александр Вертинский.

– Ну пойдём уже, хватит, – вздохнул я.

– Пойдём, – выдохнул Женька.

И мы пошли. Обратно к деду. С патефоном. Женька сказал, что тот теперь сможет продать его дороже.

Женька был добряк. А я брюзга. Зануда. Я недоволен, настойчив, нетерпим. К себе – в особенности, кстати. Хочу жить не как принято, за косым забором со злющей собакой, а как моя мама хотела бы, чтоб жил – счастливо, по образцу savoir vivre7. И что же – я зануда после этого, брюзга? Да хоть бы и так, но с дневником-то я могу этим поделиться? Я бы с радостью прокричал об этом всем и каждому, но… Нет Человека. В рот смотрящей публики навалом, а слушателей – ни одного. И пока был вынужден молчать, душа загадилась. Ей бы прос*аться хорошенько, да куда ей без жопы!

Потому я и сел за дневник, потому и выбрал его как вид испражнения, что после Женьки поговорить больше не с кем. Остаётся испытывать терпение бумаги. Рубить правду-матку втихаря на этих туалетных страницах…

Семейный триллер. Продолжение

"Любовь текла размеренно и плавно, как молочная река, огибая крутые выступы и благополучием орошая сладкие, плодородные берега совместной жизни. Но то ли солнце их сердец припекало слишком, то ли затор какой случился по течению – скисла речка, заквасилась. И вместо обильного цвета и богатых урожаев принесла лугам гниение застоя.

И вроде бы всё менялось постепенно, но изменилось как-то неожиданно, вдруг. И никто из них не смог бы внятно ответить – когда и почему. Просто – раз, и голоса стали звучать по-другому, и глаза по-другому стали смотреть. Фокус размылся, и в его отражении картина семейного благополучия предстала нестройной мозаикой из тысячи разрозненных кусочков.

С тех пор Она часто просыпалась ночью. Проснётся, откроет глаза, посмотрит в потолок, посмотрит на него – а Он спит, как будто у него всё было отлично, и тогда она тоже успокаивалась.

Но однажды ночью Она лежала на боку, нервно кусая губы и вея холодом без любви оставленной плоти, а мысли в голове спутывались в комок: "Что случилось?.. Почему?.. Ведь он никогда не был таким раньше… У него, наверно, кризисный возраст. Точно, у него – кризисный возраст. Но мне-то что делать? Я же не хочу вот так вот, чтоб его потерять!.. Как же встряхнуть его? Как вернуть к жизни?.."

С этим Она проворочалась часов до четырёх, а в пятом не выдержала – встала и быстро набрала номер.

– Алё, – послышался сиплый, заторможенный голос с того конца провода.

вернуться

5

Замечательно, великолепно, спасибо – итал. (С.О)

вернуться

6

Вероятно, имеется в виду знаменитое письмо В.Белинского (1811—1848), написанное им как комментарий к "Выбранным местам из переписки друзьями", опубликованным Н.Гоголем отдельной книгой. Это письмо характеризует столкновение и размежевание мировоззренческих концепций и определяет дискуссию об ответственности и нравственном авторитете писателя. Оно стало символом нонконформизма в императорской России, и лишь за его прочтение можно было запросто угодить на каторгу. (С.О)

вернуться

7

Фр. savoir – уметь; vivre – жить. (С.О)

6
{"b":"629564","o":1}