— Говорила, говорила, — рассеянно подтвердила она. — Петь, Ванюшке ещё чего не купили? — жена вспомнила про дела, сбивая романтический мужний настрой.

— Ой, да всё уж есть: форма, ранец, кепарь какой знатный у него! Давай, хватит уже про дела, пойдём на выход.

Вышли на Москворечье, надеясь на попутку или автобус. Дорога пыльной лентой пустела на закате; они шли по обочине. Скоро дерева по бокам расступились, и дорога вкатила на дамбу и мост, по бокам засверкали гладью пруды, а на том берегу блеснули окошки хутора, окраины Шипилова. На берегу, на отмели ещё шумели ребятишки, не уставшие от купания за день. Визги и крики благодушно нарушили тишину.

— Надо Ванятку оттуда забрать, наверняка плещется тоже, — хотела свернуть с дороги Алёна.

— Парень у нас дисциплинированный, должен дома уже быть, — отговорил Пётр. Она глянула на него, да нехотя согласилась. На самом деле и сам отец семейства не быль столь уверен в сыне, как вышло у него на словах.

— Самокат тута, — отметил Пётр.

— «Тута»! В Москве он жить собрался. А ещё ведь в институте учится, а деревня, вон, глубоко сидит, — сказала Алёна, улыбаясь.

Услыхав скрежет калитки, из дома выскочил Ванька. С радостными криками запрыгнул на родителей, пытаясь ухватить обоих. Ощутив их ручонками, быстро успокоился и повёл за руки в избу. На улице уже тянуло свежестью, и на кустах смородины появились бусинки росы.

— Чего-то уж и расхотелось купаться. Но умыться вот охота.

— Пап, а я и после пруда помылся, — загордился Ванька.

Пётр, согласно модным веяниям, внедрил совсем недеревенскую приспособу — летний душ. Сделал в прихожей бани отсек, отгородил дверцей, наверх водрузил бак, крашенный в чёрное.

— Надо будет и тёплый сделать, — задумчиво проговорил Пётр. Но сын влёк его в дом.

— А дедушка про дорогу кольцевую рассказал. Я и сам в газете видал. И сказал, что нас ею окружат, и будем мы Москвою называться.

— И поселют нас в дома каменные с отоплением и ванной, — уже в доме закончил дед, заслышав внучка.

— Бать, ты прочитал, да? Чего удумали-то, а? — в некоторой осторожной восторженности сказал Пётр.

— Да он весь день меня дорогою этой мучит, — отозвалась Бабаня, в очередной раз собирая на стол. Алёна, едва умывшись, кинулась ей помогать.

— Петя тоже, вон, размечтался от этого, — кивнула она на мужа. Тот уселся на лавку, действительно с довольно мечтательным видом.

— Эх! Пойду-ка помоюсь всё же! — он ринулся в душ.

— Я с папой, — увязался за ним Ваня.

— И то верно, кольцо кольцом, а чистым быть никогда не повредит, — одобрила Бабаня.

— Ну, разсопливилось совсем, — дед Андрей. — Только вроде бы схватилось, ан нет, нету зимы. Анют, хоть сапоги обратно доставай — валенки вона, все изгваздал.

— Да… конец декабря, а слякоть какая! Серое всё и снега не видать, — согласилась Бабаня. — Ты чего, сходил?

— Да сходил.

— И чего?

— Ну, ездют, чего. Шумят.

— Ездют… Значит, не наврали. И асфальт лежит?

— Да лежит всё! — дед сам был расстроен и оттого покрикивал. — И погода эта чухляцкая! Эх! — в досаде шамкнул себя по колену.

Тут в избу ввалился румяный и расхристанный Ванька. Улыбка на лице, замокшая чёлка торчит из-под ушанки — у него, как у солдата, зимняя форма одежды, несмотря на всякие погодные капризы.

— Пятёрку по алгебре отхватил! — гордый он маханул ранец на лавку и, скинув пальтишко и валенки, скачками рванул к умывальнику. Пошумел, умывшись, да сел за стол. Поработав мозгами (по дороге от школы, поработал и портфелем, и руками, и ногами — порезвились по пути с одноклассниками), употел и проголодался.

— Ай, молодчинка! — похвалила бабушка.

— Ну, а птицы-тройки были, может, тоже, а? — насмешливо спросил дед. Ванька притих возле умывальника на секунду, и давай, пуще прежнего, фыркать и отдуваться. — Чего это ты там расфырчался? Так и есть, выходит?

Ваня прошелестел к столу и скорее затолкнул в рот хлеба, невнятно промычав что-то в ответ.

— Отстань, пусть поест спокойно. А дневник пусть отец вечером проверяет, — бабушка, само собой, защищала внука.

— Так это, если там пробоины какие в учёбе, то надо воспитательные меры применить, — дед Андрей любил внука. Но и о строгости не забывал. При этому они хорошо дружили, чувствовали друг друга, как друзья во дворе. Поэтому Ванька и надулся — он не ожидал такого подвоха. А дед наседал. — Так чего там, Иван Петрович, у вас интересного сегодня было?

Малой хлебал суп, шумя ложкой и ртом.

— Да про Бориса Годунова рассказывали. Елизавета Никифоровна говорит, что пруд наш в честь него назван. Что ему земли дали и деревень с холопами, — начал рассказ Ванька, мыслями перенесясь на уроки.

— Так, так… — дед уселся с краю рядом, бабушка поглядывала на обоих, вытирая тарелки.

— Она ещё там что-то говорила про наши места. А я… — он потупился и пролепетал невнятно, — а я сказал, что пруд наш не холопский, а партизанский… А Елизавет Никифировна вы… выг..

Ванька уронил ложку и надумал всхлипнуть. Глаза от былой обиды подмокли.

— Это ты правильно, Ваньк, ей рубанул! Молодца! — похвалил довольный дед. — Только ты это, хныкать не вздумай! Партизаны они чего, думаешь — плакали, что ль? Ээ… брат, — дед притянул малого к себе, грубовато потрепав по светлым вихрам.

— Ванюш, но учительнице всё же лучше не перечить, — мягко включилась Бабаня.

— Ну, это, конечно, да. Субординацию надо соблюдать. Но, Иван, запомни, что хлюпиков у Мельников не было! Поэтому в обиду себя не давай. Хрен с ней, с этой субординацией, если обижают! — неожиданно воинственно закончил дед.

Ванька уже приободрился (детские горести они недолгие) — и непоседливо доедал обед, торопясь по своим делам четвероклассника.

— Ванюш, уроки только сделай! — не очень уверенно настояла Бабаня. Ванька, напяливая одёжу «для гуляний», застрял в свитерке.

— Так я вечером, бабуль. Пока светло, мы с пацанами на плотину хотели сбегать.

— Ваньк, ты это, про поход лыжный не забывай. Если урок какой не выучишь, то каюк походу-то, — подмигнул вдогонку дед.

Ванька притормозил, застряв в одном рукаве и одном валенке. Обернулся.

— А мы точно пойдём? С костром и картошкой?

— Точно пойдём, если ты нас дневником не расстроишь, — продолжал резвиться дед Андрей. — И картошка будет, и сальца возьмём. Забуримся в лес, будем топтать нехоженые места. Вот только… — дед крякнул, Ванька встревожился, навострив уши — дневник был не препятствием, но в счастье походное он всё равно до конца не верил. — Климат, вишь, какой непутёвый случился. Снегу-то и нет совсем. Насыплет ли за две недели… В грязь совсем не хочется лезть, и лыжи портить. — дед Андрей давно уже, ещё с осени, достал три пары лыж охотничьих. Начистил их и просмолил. Даже какую-то мазь новомодную достал. «Для скольжения», — важничал он, химича на верстаке, и попахивая смолистым запахом в сарайчике, где была у него небольшая мастерская. Ваньку в эту зиму хотели ставить на взрослые лыжи. «Хватит ему уже по горкам на этих спичках с ребятней гонять, пора уже на взрослые переходить», — решил Пётр, а дед согласно кивал. Женщины, как водится, были недовольны ускорением взросления малого, но в патриархальной избе их особо не слушали. Так, покивали, похихикали над их тревогами, но проигнорировали.

— Куда вы его тащите, он их и передвинуть не сможет, эти лыжи ваши здоровенные, — запротивилась вновь Бабаня. — Чем вам не сидится-то? Уж мальчика могли бы за собой не таскать.

— Цыц, старая! Всё вы, бабы, хотите размазню из парня сделать, — рыкнул дед. Малой под шумок, вдев наконец руки-ноги, успокоенный за судьбу похода, выскользнул в сизые сумерки. Зашлёпал по лужам.

Пройдя по грязи вдоль нескольких домов, он подошёл к парнишке. Тот ожидал Ваньку.

— Ванька, чего так долго? Бабка, небось, пирогами кормила, — забурчал недовольно Ванькин дружок, Андрейка Федотов.