Вид эта стройка, особенно на ночь глядя, имела жутковатый. Возведенные щербатые этажи, уже начавшие рассыпаться, торчащая во все стороны толстая арматура, похожая на черные изломанные кости, ржавеющий покореженный кузов грузовика, неоднократно горевший и теряющаяся в синеватом небе застывшая стрела подъемного крана с наискось державшейся на тросе бетонной плитой, уткнувшейся углом в землю, словно покосившаяся стена.

Кэсси была немного благодарна мрачному пейзажу за то, что ее охранники замолчали. Возможно, правда, они просто устали.

Девушка в оцепенении стояла на холодном ветру, понимая, что больше уже никакого ветра в ее жизни не будет, да и жизни тоже, даже те, кто помнит ее, решат, что это несчастный случай, уж эти господа постараются, а может быть, ее просто никто никогда не найдет...

- Ну, иди, - сказал кто-то сзади.

Кэсси никак не реагировала, покуда ее не подтолкнули. Она пошла, удивляясь хрустящему под ногами мусору и шла медленно и, как ей казалось, бесконечно долго, покуда не переступила через какой-то бордюр и не остановилась. Ее провожатый остановился на несколько шагов сзади и крикнул кому-то что все готово. Наверно, он двинулся назад, этого она уже не заметила, потому что, посмотрев вверх, увидела падающую на нее темную громаду бетонной плиты. Последний всплеск инстинкта самосохранения заставил дернуться в сторону, ее оглушило, и только поэтому она уже не почувствовала скользящей по спине шершавой каменной стены...

19. Мэр.

Днем раньше Генрих стоял перед дверью кабинета, который у него всегда ассоциировался с неприятностями. По какому бы пустяковому делу он не навещал своего начальника, оно всегда оборачивалось сонмом неразрешимых проблем. И теперь, когда он принес сюда, помимо выполненного задания, немало до боли волнующих его вопросов, казалось, что в этом месте их непостижимым образом станет еще больше, хоть он и пришел с целью решить хотя бы некоторые из них.

Шеф на этот раз был не один. Сначала Генриху почудилось, что рядом с ним сам мэр, но потом, приглядевшись он понял, что это просто кто-то на него очень похожий, возможно, один из двойников или тайных заместителей, который отличался более грубым и в то же время более умным лицом и, конечно же, совершенно другими жестами.

-Вполне прилично, - заметил шеф, указывая на уже знакомый Генриху текст. - Только мало. Хотя, у вас было не так уж много времени... Теперь, благодаря вам, мы можем подключить к делу ударные силы, - он вежливо кивнул в сторону своего первого гостя. - Кстати, познакомьтесь, - и он назвал имя, ничего не говорившее его подчиненному, а затем представил его самого. Тут Генрих почуял неладное.

- Так, значит, я должен буду передать это дело? - спросил он прямо.

- Разумеется, - спокойно ответил шеф. - Но если у вас будут пожелания...

У Генриха было много пожеланий. Пока он излагал их, стена непонимания между ним и шефом росла и надстраивалась. И ему, и новым подключенным силам, мыслящим, несомненно, уже только государственными понятиями, было абсолютно непонятно беспокойство Генриха о судьбе какой-то заложницы, попавшей к давно выслеживаемой и заботливо окученной фигуре по его же, Генриха, собственной неосмотрительности которую он теперь старается компенсировать, поторопившись и рискуя завалить все дело. И вообще, ясно читалось в глазах шефа, какая может быть заложница, когда речь идет о годах непрерывной и тяжелой работы, которая вот-вот закончится триумфом, если только подождать, бить наверняка, ведь тут еще и личные интересы сами знаете, кого, дело прошлое, но все же...

Генрих сказал, что он понимает. Подключенные силы остались с непроницаемым лицом, по которому можно было с одинаковым успехом заключить и то, что силы уважают Генриха, как следователя , и то, что силам и следователь Генрих и его аргументы глубоко безразличны.

Они с начальством знали друг друга давно. И в чужом присутствии Генрих не мог позволить себе некоторых аргументов, на что шеф, собственно, и рассчитывал и, со своей стороны упорно не замечал настроения своего подчиненного, хотя, Генрих был в этом уверен, прекрасно его видел. Минут через сорок такого разговора Генрих окончательно уверился, что шансы на помощь с этой стороны у Кэсси равны нулю. Может быть тогда он и пожалел, что бандиты немного запоздали со своими действиями, и он узнал об их планах только по приезде в город, где уже имел полное право не реагировать на угрозы, может быть пожалел, что не реагировал, только это было не первое и далеко не последнее такого рода огорчение, и нервы Генриха, оберегая его здоровье, начали уже понемногу привыкать.

В тот вечер он напился дома, решив на следующий день вернуться в поселок, что бы не ждало его там... Он еще не знал, что собирается делать и, главное, каким образом, ведь ни о какой конспирации речи больше нет. Впрочем, это было запланировано, он два года ждал этого момента, расслабился вот... И зря.

А когда он почувствовал себя лучше, то есть, когда предметы вокруг стали множественными и нечеткими, ему вдруг привиделось два знакомых, но совершенно не связанных друг с другом лица - лицо Алика и еще одно, непохожее, совершенно другое, это было непохоже на двоение предметов в глазах, но все же что-то в них было общее... Последней перед провалом в забытье мыслью агента была мысль о двоении впечатлений.

20. Переживания.

Темнота и холод - ощущения, о которых большинство живых существ мечтают реже, чем о свете и тепле. Реже, испытывая их, существа чувствуют себя хорошо и испытывают довольство. Попав же в такие условия случайно неприятно удивляются. Еще удивляются когда, вспомнив историю своего попадания в них, никак не могут вспомнить причину, из-за которой на их лежащих ногах могло что-то возникнуть и прижать, не давая пошевелить ими. Даже иногда пугаются, а многие впадают в настоящую панику. Таким образом, все переживания в такой ситуации сводятся исключительно к неприятным.

Но как же все изменяется, когда память подсказывает существу, что темнота, холод, сырость и что-то непонятное на ногах возникло взамен чего-то иного, очень страшного и неведомого, что ожидало его только что; вместо того, что принято называть небытием. Ведь и темнота, и холод, и даже небольшая тяжесть - явления простые и понятные. А главное, все же, в том, что испытывая их, существо вряд ли может быть мертвым. Таким вот нехитрым способом тьме и холоду придается некоторая приятность.

Поэтому, когда Кассинкана открыла глаза и абсолютно ничего не увидела, почувствовала, что лежит спиной на очень холодном и колючем субстрате, да еще с одной стороны ее что-то придавило, она первым делом порадовалась, что жива, и только потом уже задалась вопросом, как такое могло получиться и почему в этой, по непонятной причине обретенной жизни ей так неудобно.

Она обводила глазами темное пространство, стараясь найти хоть одно светлое место, которое ей сможет хоть что-то разъяснить, но не нашла. Тогда она попробовала повернуть голову, чтобы расширить обзор но кто-то, кто, судя по звуку, располагался очень близко и напротив, прошептал:

- Осторожнее.

- Почему? - с трудом произнесла она.

- По-моему, тебя голова разбита.

- Как, совсем? - Кэсси от удивления чуть не подскочила.

- Значит, не совсем... Но, если судить по умозаключениям, изрядно.

- Где я?

- В ловушке, из которой вряд ли скоро выберешься. И я вместе с тобой.

- А ты-то что здесь делаешь?

- А я ее держу.

- Зачем?

- Трудно жить спокойно в подвале дома, хозяин которого пропал без вести. У меня уже не те нервы, что были у Аланкреса.

- Ты рисковал собой...

- ... а больше нечем...

- ...чтоб только спасти меня?

- Моя не в меру благодарная Кэсси, все было бы проще, если б ты решилась, вопреки своим принципам, прыгнуть в окно...

- Восьмой этаж?

- Когда тебя ловят? Так что не спас я тебя, боюсь, а просто в очередной раз попытался. Вот если нас отсюда вытащат...