Подкрепившись, поражаюсь манере Уилла есть. Он вгрызается в каждый кусочек, смакует, наслаждается.

— Что? — поймав мой внимательный взгляд, спрашивает он.

— Ничего. — Как бы мимоходом подцепляю вилкой пай¹⁸, будто только что не думал о том, что прекраснее него давненько никого не встречал. Даже поглощая безобразно пережаренную говядину, он великолепен.

Приятно видеть его таким. Нормальным. Просто отдыхать в номере отеля с обслуживанием.

Может, он думает обо мне точно так же? Словно мы двое обычных людей.

Меня не так-то легко узнать, но Уилл каким-то образом меня видит. Как, например, он уловил мою реакцию на подмеченный в списке агента Вагнер остров Медлин.

Возможно, он видит меня лучше, чем я сам себя вижу.

После того, как я сознался в самом страшном факте, он ответил, что я потрясающий. Мысль, что этот невероятный мужчина мог смотреть на ту презренную жизнь, что я вел, и видеть нечто, кроме мрака, вскружила голову. Вот что было потрясающе. А еще то, как он мне отдался. Впустил меня. Желал меня и полностью мне доверился.

«Только тебе».

Он берет завернутое в золотистую фольгу масло и плюхает на запеченный картофель. Разворачивает еще и еще и повторяет действие. Бросает взгляд на два кусочка на моей тарелке.

— Ради бога, — говорю я.

Он оглядывается на меня, уголок губ приподнимается, как бы сообщая, что о моем наблюдении ему известно не было. Он обожает, когда я на него смотрю.

— Уверен?

— Да пожалуйста.

Он их разворачивает, большие сильные пальцы работают ловко, и смазывает картофель.

— Может, стоит позвонить и попросить еще? — сухо интересуюсь я.

Он замирает и пристально всматривается в мои глаза, словно не понимает, что я шучу. Только вот он понимает. Замечаю, как он прячет улыбку, она полностью соответствует моей собственной, которую я маскирую вздернутой бровью и бесстрастным выражением лица.

— Не-е, — отвечает он и разминает свою стряпню вилкой. — И так хорошо.

Внезапно меня захлестывает счастье, сладкое и одновременно мучительное. Все дело в обыденности. Он смазывает маслом картофель, а я наблюдаю. Дразню его на эту тему. В первую нашу встречу ни за что бы не подумал, что однажды буду с кем-то, не говоря уж об Уилле, заниматься столь скучными вещами. Домашними и скучными… и неожиданно чудесными.

«Уилл».

В тот первый вечер меня поразило, насколько целеустремленно и решительно он рвался убить Ползина. Хоть это и означало, что ему самому придется страдать, самому придется погибнуть. Мне казалось, что он ослепленный яростью и необходимостью отмщения бык, как всегда, готов атаковать, пускай его и пронзали стрелы. Воин, которого не удержать от мести за солдат. Всей душой он предан идее уничтожения своего врага, даже если это приведет к его собственной смерти. Мне думалось, есть в этом некая благоговейная чистота. Даже красота. Мало кто осмелится даже не моргнув выйти под град пуль и не будет париться о развязке.

Однако теперь меня ужасает, что Уилл столь бездушно и пренебрежительно относится к собственной безопасности. Знаю, он считает себя виноватым в гибели своих солдат. Может, вина укоренилась глубже, чем я осознаю? Не могу перестать об этом размышлять, гадать, заложено ли в его одержимости нечто большее, чем просто жажда мести. Может, даже своего рода желание смерти.

Он — отражение сюжета моей картины о Прометее, связан со своей миссией кандалами вины. Снова и снова возрождает свою агонию.

Вот в этом как раз нет ничего непорочного и прекрасного.

Закрываю глаза и пытаюсь избавиться от мрака. Распахнув их, вижу, что он превратил свой картофель в подобие пирога, полностью и равномерно покрыл его маслом. Осыпает все это градом соли. И начинает есть.

«Уилл». Он охренеть как энергичен. Трудно согласовать эту его сторону — земного, чувственного мужчину, что упивается дарами жизни — с тем мужчиной, что мчится на линию огня и не заботится о том, выживет он или нет.

Может, суть в том, что он ничего не делает наполовину? Кажется, будто он уверен во всем.

И мне нравится его уверенность. Да ради всего святого, даже в том, как он ест ужин, полно целеустремленности. Но в то же время эта уверенность беспокоит. Уилл не относится к типу мужчин, что могут отклониться от своей цели.

И вдруг интенсивное наслаждение от наблюдения за Уиллом — за присущим Уиллу поведением — приобретает оттенок боязни и страха.

Если он Прометей, кто тогда я? Орел? Взгромоздился на его живот, беру, что хочется, а он страдает?

Мысль кошмарная, но как бы мне ни хотелось от нее отмахнуться, ничего не выходит.

Этим вечером мы впервые были вместе и не препирались. До настоящего момента я получал удовольствие. Но, сказать по правде, я лишь занимаюсь самообманом, воспринимаю наше совместно проведенное время как праздник, хотя на самом же деле это всего лишь способ убить время. Вскоре настанет пора браться за дело. Наше квипрокво¹⁹. Он помогает мне, я помогаю ему.

Тоненький голосок в голове задает вопрос: «Поможешь? Реально? И чем же конкретно ты ему поможешь?».

Представляю, что он прикован к скале, на его торсе устроился орел, поедает, забирает жизнь. Это я? Я его использую? Пользуюсь его чувством вины?

«Нет», — внушаю себе. Он тоже кое-что приобретет. Я помогу ему добраться до Ползина — именно этого он и хочет, именно в этом нуждается. Но, задумавшись, мне становится страшно. Даже тревожно.

Тогда-то и приходит осознание: я не хочу помогать Уиллу.

«Я хочу его спасти».

Господи боже.

На протяжении многих лет мне встретилось лишь несколько похожих на Уилла мужчин, они тоже были гонимы чем-то глубоким, глодали себя изнутри. Я видел выражение их глаз, когда пытаешься призвать их к благоразумию. Выражение демонстрирует, что они тебя не слушают и не видят, и даже понятия не имеют, что ты находишься рядом. Они просто продолжают в том же духе. Будь то выпивка, пули, да что угодно, они продолжают наступать на одни и те же грабли, слышат лишь своих демонов. Нельзя спасти мужчину, который не желает, чтоб его спасали. Или считает, что его нельзя спасти.

Таращусь на свой наполовину съеденный ужин, сердце наполняется отчаянием, и внезапно ловлю себя на том, что не могу смотреть на Уилла.

— Тебе не нравится ужин? — спрашивает он, в голосе звучит нотка недоумения.

Откашливаюсь.

— Он идеален, — отвечаю я. — Просто я не особо голоден.

Отпихиваю наполовину пустую тарелку и смотрю на часы на стене. В Лондоне скоро полночь. Стоит связаться с Арчи. В последний раз мы общались пять дней назад. Обычно я так долго не тяну. Ему наверняка любопытно, куда я запропастился.

Уилл выносит посуду из номера. Потом кружит по комнате, вновь проверяет двери и окна, затем усаживается на диван и берет пульт. Включает телевизор и переключает каналы, останавливается всякий раз, когда натыкается на баскетбол или американский футбол. Он по-прежнему осторожен, по-прежнему бдителен. И тем не менее все до чудного нормально.

Через некоторое время я вздыхаю и говорю:

— Мне нужно позвонить Арчи.

Он переводит взгляд на меня. Пару секунд молчит, лицо абсолютно ничего не выражает, а затем произносит:

— Уверен?

Хмурюсь.

— Разумеется, уверен. Мне в любом случае нужно ему позвонить, может, выясню что-то новое. Получу еще одну подсказку.

— Какие подсказки он может дать? Должно быть, он уже и так выложил тебе все, что знал.

— Вдруг остров Медлин о чем-то ему скажет. Для него это новая информация.

Нужна любая фора, которую можно использовать сейчас и на протяжении всего дела — в том числе и после того, как я добуду файл. Как бы ни считал Уилл, я не намерен его бросать до тех пор, пока мы не разберемся с Ползиным.