Дылда промолчал, только судорожно сжал кулаки. Я повернулся к нему левым боком, готовый, если что, выставить блок рукой, и спросил, не дождавшись ответа:

— Может, потому ты ничего не боишься? Потому что папочка всегда вытащит из дерьма?

— Заткнись, — тихо, но очень страшно сказал Дылда. А потом добавил, глядя в пол: — Мне хотя бы есть на кого рассчитывать, если ошибусь. А ты один. Ты сбежал, потому что у тебя никого не было, так? Я узнал у отца: у тебя нет ни родных, ни друзей. А тут ты подружку нашел, такую же дикую, как ты. Овца разноцветная, Долли-растяпа…

Я слетел со стула и первым врезал ему по зубам, не дождавшись даже конца фразы. Сперва думать, потом бить? Явно не мой стиль.

Дылда отшатнулся и схватился за разбитую губу. Подхалимы побросали свои места, окружая нас. Девчонки позади них визжали.

Пульс ударил мне в голову адреналином. От нахлынувшей ярости я даже на месте стоять не мог. Подскочив к Дылде, я вцепился в его воротник.

— Еще слово про Лолу, и я тебе нос сломаю! — пообещал я, снизу вверх заглядывая в теперь совсем не спокойные серые глаза.

— Руки убери, — сказал Дылда. Его мелко трясло от злости, но он еще сдерживался. — В школе драться нельзя, придурок.

— Может быть, я придурок, может, у нас внизу действительно другие порядки, — сказал я, с трудом заставляя себя отойти на шаг. — Но своего друга я в обиду не дам. Про меня говори что угодно: хоть про руку, хоть про то, из какой дыры я вылез — а про Лолу не смей!

Сквозь столпившихся вокруг одноклассников к нам протискивалась взволнованная воспитатель. Дылда вытер рукавом кровь и посмотрел на меня почти без злости.

— Согласен. Тогда и ты будь мужчиной. Ни слова про моего отца!

Я успел кивнуть до того, как воспитатель схватила нас обоих за плечи, возмущенно высказывая всё, что она думает о школьных драках.

В кабинете директора мы оба, не сговариваясь, ответили, что никакой драки не было, а губу Дылда разбил случайно. Возвращаясь в класс под укоризненным взглядом воспитателя, мы молчали, но я чувствовал — что-то изменилось.

Может быть, мы действительно начали заслуживать уважения друг друга.

***

К концу сентября в классе стало спокойней, и на меня почти перестали обращать внимание. При мне Рыжего больше не били, он ходил радостный донельзя и здоровался со мной по десять раз в день.

В учебе мне всё давалось легко, я быстро поднимался в общешкольном рейтинге успеваемости. Ответы на тесты я запоминал, едва посмотрев на них, письменные работы тоже делал по памяти, буквально видя в голове страницы учебников, иногда ошибаясь в понимании задач, но выезжая на логике. Воспитатель регулярно устраивала дискуссии и обсуждения, где я мог заткнуть за пояс каждого, просто вспомнив пару цитат из подходящих по теме книг. На обычных уроках я просто выполнял задания куда быстрее остальных, а затем остаток времени смотрел в окно.

Деревья в парке напротив школы пестрели таким количеством красок, что я уставал считать. Небо над ними казалось еще голубее, чем летом.

В школе было скучно. Лола не хотела болтать со мной на переменах, и я никак не мог понять почему. Даже после уроков она пыталась убежать раньше меня, будто избегала находиться рядом, хотя у бабули дома все было по-прежнему.

Это рождало во мне не самые радостные мысли. Когда голова начала от них просто болеть и пухнуть, я поймал Лолу за руку после школы и попросил поговорить.

— Тебе стыдно со мной общаться, что ли? — спросил я хмуро, когда мы вышли на школьный двор. — Думаешь, я плохой?

— Нет-нет, всё совсем не так, — затрясла она головой.

Мы перешли дорогу, центральная аллея парка зашуршала опавшими листьями под ногами. Лола подобрала один, ярко-красный, огромный, и подняла над собой.

— Ты меня прости, я действительно маленькая и глупая, — сказала она. — Прости-прости, пожалуйста. Девчонки надо мной смеются, вот и весь секрет.

Я пинал перед собой листья, глядя только под ноги, чтоб не выдать обиду, и спросил:

— Потому что ты общаешься с безруким уродом, да?

— Ты чего, ты чего! — замахала руками Лола. — Вовсе нет! Никто не считает тебя уродом, наоборот даже…

Она как-то очень резко покраснела и принялась теребить свой красный лист.

— Тогда потому, что я с Нижней Земли, а значит бандит и уголовник? — спросил я уже с сомнением.

— И не поэтому! — затрясла головой Лола.

Она запнулась на ровном месте, уронила лист и затараторила быстро-быстро:

— Просто ты живешь у нас дома, и мы вместе ходим в школу, но мы не родные брат и сестра, и вот… А еще ты бросился на Дылду, чтоб меня защитить, и потому девчонки… тили-тесто, всё такое… Говорят, что ты мне нравишься… В смысле наоборот, что я тебе нравлюсь! Ой-ёй-ёй, чепуха какая!

Она закрыла лицо руками, став совершенно пунцовой.

У меня глаза на лоб полезли.

— И в этом вся причина? Вот дурищи твои девчонки. Может, мне с ними поговорить?

— Ой, Джейк, не надо, не надо! — тут же спохватилась Лола. — Я их просто слушать больше не буду!

— Вот и не слушай, — уверенно сказал я. — Просто у них таких друзей нет, как мы с тобой. Так что пусть завидуют молча. Любому, кто портит тебе настроение, я буду портить здоровье, поняла?

Лола шмыгнула носом и улыбнулась.

— Поняла. Это хорошо, что мы с тобой настоящие друзья.

***

Ночью мне не спалось. Стоило закрыть глаза, как я видел длинные пустые коридоры без окон, низкие потолки и сотни закрытых дверей. Перед одной из них я-не я ходил взад-вперед, чувствуя скребущую по сердцу тоску одиночества, то и дело поднимая голову на мерцающую посреди двери табличку: “С. Ларссон, мл. секретарь”.

Я настоящий вскакивал, тяжело дыша, перетряхивая подушку, ерзая и укладываясь удобнее, закрывая глаза в надежде на пустоту без снов. Но видел золоченые залы, устланные коврами, бородатых мужчин в драгоценностях, смуглых девочек с грустными глазами, маленьких, не старше Лолы.

Вновь я просыпался, вырываясь из сна, как из кокона, проводя рукой по лицу, снимая цепкие остатки с глаз. Затем ложился обратно и видел уже другое: давящую на шею собачью цепь и ножку кровати, к которой она прикована, женщину с круглым сердитым лицом, стоящую надо мной с палкой в руке, свои-не свои голые ноги в ссадинах и синяках.

А потом, уже отчаявшись, вставал и шел на кухню за водой, натыкаясь в темноте осенней ночи на все углы, но вернувшись, снова видел чужие сны. Маленький, брошенный, испуганный, я-не я пальцами впивался в белые мягкие стены, вжимался в них лбом и старался не слушать, не слушать, не слушать многоголосый хор завываний, криков и хохота за спиной.

Когда это кончится?

В третьем часу ночи я не смог больше терпеть: встал, закинул кровать одеялом и тихонько оделся. Проходя мимо комнаты Лолы, я робко заглянул в щель приоткрытой двери. В свете ночника Лола спала безмятежно, раскидав по подушке облако черных кудрей. Хотя бы она выспится сегодня.

Как можно тише я вышел из дома, ежась от осенней прохлады и сырости. Улица пахла водой и прелыми листьями. В кустах оглушительно трещали насекомые. Сентябрьское небо переливалось крупным бисером звезд. Смотреть им в глаза было по-прежнему неуютно, но я всё еще знал, что не одинок против них, потому почти не боялся.

Замерзнув стоять на одном месте, я быстро пошел по тротуару в сторону центра, не задумываясь, куда попаду.

Что за сны разрывали мою голову? Второй раз я их видел и запоминал так же четко и досконально, как события из реальной своей жизни. А что, если те жизни тоже реальны?

Нет, это уж точно невозможно. Конечно же, я верил только в то, что можно доказать и проверить. Люди вышли в космос, освоили гиперпрыжки, открыли новые пригодные для жизни планеты, а я тут о какой-то мистике думаю.

Лучше думать об Академии, о Петере, об экзаменах, которые придется сдавать меньше, чем через год. О моем желании стать адмиралом флота. Настоящие солдаты не забивают себе голову мистикой!