А потом, хорошо заплатив тетеньке на этаже, я получил ключ от комнаты, где хранилось бельё. Мы накрыли стопу матрасов чистой простынею и, веселясь, забрались на них.

Внизу трамваи медленно заворачивали за угол, их дуги скользили по контактному проводу напротив нашего окна и голубые вспышки, как молнии сверкали прямо за стеклом. Скрип и вспышки будоражили Полину, она взвизгивала, возбужденно смеялась, и еще крепче прижималась ко мне.

Ранним утром дежурная постучала к нам, сказала, что надо уходить.

Мы спустились вниз, я поймали такси, и Полина уехала. А через несколько часов, улетел и я.

Месяца через три Игорь прислал мне письмо, в котором жаловался на Полину, претензии были те же.

Спустя год я снова получил от него письмо, из которого узнал, что у них родился сын…

Я дочитал письмо, и мне стало неуютно. Помаявшись пару часов, разыскал телефон Полины и позвонил.

После: «Привет, как жизнь, как дела?», я поздравил её с сыном. Она примолкла, потом спросила:

– А ты откуда знаешь?

– По телевизору показывали.

– Ну, раз показывали, значит так и есть. Но если ты звонишь, то, хочешь знать, откуда он взялся? Могу сказать. Помнишь трамваи и молнии за окном? Я тогда загадала, если получится – так тому и быть. А еще, Игорь в нем души не чает, бросил пить, летает по вахте на Север, неплохо зарабатывает. Вот такие у нас дела. Так что спасибо тебе за все и вообще, будь здоров! – и она положила трубку.

За окнами плотная южная ночь, лучистые огоньки в черноте крутятся по горизонту. Терпкий запах сухого чая прилетает из влажного пространства и наполняет вагон.

За полночь пересадка в Самтредиа. Поезд уходит, и перрон пустеет, и только я не знаю куда ехать, и зачем. Это понимает и толстый грузин с метлой и совком, он остановился и смотрит на меня.

– На Батум когда поезд? – спрашиваю я.

– Скоро, скоро, – кивает грузин, – а ехать туда, – и он указывает метлой за спину, где редкие огни теплятся в темноте.

– А долго ехать? – спрашиваю я, скорее из вежливости, чем необходимости.

Грузин старательно объясняет, как ехать и сколько ехать, под конец говорит:

– А у нас хорошо, фрукты спелый, чай спелый, собирать надо, продавать надо…

Вскоре подходит поезд, я устраиваюсь в сонном вагоне и погружаюсь в призрачность сна и яви.

…Ольга, Оля, Оленька. Она развелась с мужем через три года после свадьбы, разменяла квартиру и жила в Батуми. Год назад я получил от неё открытку с поздравлением. И вот, выклянчив на работе отгулы, еду в неизвестность, и не понять, кто и что толкает меня. Я еще не знаю, приду ли к ней, а если приду, то, что скажу?

Её замужество меня не очень удивило, все произошло в Ольгином стиле – поехала на три дня к морю и вышла замуж.

– Он уговорил меня за два дня, – смеялась она на свадьбе.

– Да, это так, – подтверждал Стас. – Когда я увидел её на пляже, то обалдел.

И светло-голубые глаза Стаса темнели, и он вглядывался в Ольгу с тревогой и радостью.

Это был колоритный парень: мощный подбородок, шрам через щеку, на шее золотой медальон. Стас был постарше нас, плавал механиком на танкере.

А потом она приезжала показать своего сына, любовалась им и светилась от счастья.

За окном вагона сквозь черноту медленно пробивается мглистое утро. Моросит теплый мелкий дождь. Все яснее проступает зелень – сочная, блестящая. Мелькают площадки с редкими пассажирами и невысокие деревья, обсыпанные фиолетовыми цветами. Как наконечники гигантских стрел, темнеют кипарисы, прикрывая зябкую наготу, мокнут под дождем эвкалипты.

Теплая влага, тонкий аромат невидимых цветов просачиваются в вагон, будя мечту о дальних тропических странах. И вот, наконец, Батум.

– Игорек! Какими судьбами!? – Степан Иванович искренне рад встрече, и становится легче.

– В командировку, на пару дней, – вру я.

– И хорошо, и чудненько! А Оли нет, на работе. Не женился, нет. Как отец, как ваши?

Степан Иванович спрашивает, не дожидаясь ответа. Он все такой же чистенький, ухоженный, кажется, что время пролетает мимо него. И я говорю ему об этом, и он смеётся, но тут, же начинает жалеть себя, рассказывает о болячках.

– А Ольга как поживает? – спрашиваю я.

– Живет, работает, получает нормально, да и моя пенсия и алименты, правда, когда густо, а когда и пусто. У них там, на флоте свои порядки. Сюда заезжает, вот сына взял на месяц.

– Оля замуж не собирается?

– Нет, говорит, побывала в невестках, хватит. А что ей, деньги есть, а мужики, сам знаешь… Оленька у нас видная. – Он опустил глаза, покрутился, почмыхал: – Ну, что мы стоим, может, в город пойдем? Я, когда Оленька не успеет приготовить, в «Чайный дом» хожу. Там хорошо, море рядом и чай превосходный.

Место, куда он меня привел, действительно было отменным. На набережной, за рядом пальм, стоял красивый голубой дом. Здесь подавали душистый чай и горячие, прямо из печи, хачапури – пышные, румяные и необыкновенно вкусные.

Из окна был виден порт, ветер задувал с моря, сгоняя рыхлые облака к темно-зелёному хребту, подпиравшему город. Кое-где чуть ли не у самых вершин, виднелись крыши домов, кто их там построил и как туда забираться каждый день, для меня было непонятно.

– А что ты хочешь, они по этим горам, как козы. – Степан Иванович разомлел от чая, по лицу пролегли полоски от пота, он сонно глянул в окно.

Я привел его домой, а сам до темноты бродил по городу, где смешался Восток и Запад, где пахло морем и кофе, и еще непонятно чем – диковинным и пряным, манящим в улочки, на тротуарах которых кипела работа и жизнь.

Ольга пришла поздно, бросилась мне на шею. Потом мы сидели на кухне, и пили вино, а я рассказывал байки, валял дурака, и никак не решался сказать правду о приезде – желании видеть её.

Улеглись спать за полночь. Ольга постелила мне на раскладушке. Дед Степан сладко храпел за перегородкой. Светлые блики от проезжающих машин пробегали по потолку.

Ольга тихо лежала на диване, я смотрел на неё, и озноб подбирался к зубам, и стоило их чуть разжать, как они начинали противно постукивать. Я встал, подошел к Ольге, провел пальцем по руке.

– Не надо, – сказала она и убрала руку под одеяло.

– Я ехал так далеко.

– Ну и что, – она не смотрела на меня.

–Хотел тебя видеть.

– Поезд ушел, Игорь Владимирович.

– А может, только подошел?

Она не ответила. Напротив дома скрипнули тормоза, Ольга резко вскочила, подбежала к окну, пару минут вглядывалась в темноту, потом вернулась на диван, сказала:

– Кто будет спрашивать – ты мой брат, понял!?

– Чего уж тут не понять, – грубовато сказал я, и Ольга взбеленилась.

– А ты как думал, ты знаешь, как здесь жить одной!? Полгода они не давали мне прохода, хоть в глаза плюй.

– Я же тебя не упрекаю.

– Еще этого не хватало, – она успокоилась.

Я сказал, что часто её вспоминаю, и вот не выдержал, приехал. Может это и есть для меня любовь. С моим рационализмом на большее, возможно, я и не способен.

– Может быть, возможно, – передразнила Ольга. – Когда об этом говорят, то не говорят «может быть». Ладно, давай спать, – решительно сказала она. – Не люблю этих разговоров.

Она отвернулась к стене и затихла.

Ночью я проснулся от не уюта, открыл глаза и увидел рядом её лицо. Бездонные глаза, в глубине которых слабо светились точки, смотрели в меня. Она наклонилась, и манящее тепло укрыло меня и исчезло все, и только серебристый звон, далекий, как несбыточная мечта, еще долго звенел во мне…

– Уезжай, – сказала она утром, и я уехал.

х х х

Степан Иванович умер зимой тихо и неожиданно. Я получил от Ольги телеграмму, но поехать не смог. Выбрался только через полгода в отпуск.

Батум был все такой же паркий, зеленый и самобытный. В тени деревьев, в скверах и на тротуарах стучали костяшки шашек и нард. С утра и до позднего вечера шумел и бурно жил городской рынок, распространяя вокруг пряный дух южных овощей, фруктов, трав и специй.