– Гуля, как дела? – приветливо спросил ее кто-то рядом. Юмашева, опустив очки почти на самый кончик носа, блеснула глазами на того, кто так живо интересовался ее делами.

– Как в Польше, а что? – в ее глазах сверкали и переливались смешинки.

– А как в Польше? – спросил, тоже посмеиваясь, мужчина средних лет, усаживаясь рядом с ней.

– У кого деньги, тот и пан! Ты что, будешь меня утешать? Слезы вытирать? – она слегка отодвинулась в сторону от мужчины. Юмашева терпеть на могла чужие запахи.

– Я подгузники тебе приготовил, вдруг понадобятся, – от его пошлой шутки Юмашеву перекосило. Она высоко вздернула нос и громко произнесла, не скрывая злорадства.

– На личном опыте убедился, что без подгузников не обойтись? Тебя в прошлый раз так метелили в этом зале, что пургу несло по всему Суворовскому проспекту. Я обойдусь подручными средствами, – неожиданно для себя она почувствовала, что не сердится на соседа.

Наоборот, ей немного приятно, что он неудачно пошутил. «Наверное, специально вызвал мою ярость, необходимо, чтобы я переключилась, вошла в особое состояние сознания», – подумала она и удобно расположилась в кресле, стараясь сохранять диафрагму в нормальном режиме. «Правильное дыхание – первейшая необходимость для сотрудника органов внутренних дел», – она посмотрела на трибуну, всю увешанную и заставленную микрофонами, графинами, стаканами. «Попить бы водички, а то в горле пересохло от волнения. Почему эта Карпова пришла ко мне? Наверное, ходила к экстрасенсу, вот он и нагородил ей огород, дескать, живой твой Женя, и она после визита к знахарю прямиком в милицию. А я не задумываясь, пишите, дескать, заявление. Мы поищем вашего сыночка, всегда пожалуйста, только вот где искать его? Коваленко, наверное, материт меня». Усилием воли Юмашева сердито отогнала от себя лишние, как ей казалось, мысли, и приготовила себя к худшему исходу. На небольшое возвышение, олицетворяющее житейский Олимп, гуськом поднимались тучные мужчины, ослепительно сверкая золотыми оправами и погонами. Тяжелой поступью они шли по подиуму, и также тяжело усаживались на высокие стулья. «Наверное, они так трудно шли, точнее, не шли, а взбирались на этот Олимп, и поэтому им тяжело даются эти шаги на помосте», – развеселилась Гюзель Аркадьевна, глядя, как вытирают потные лбы грузные мужчины. «Сейчас кто-то из них публично отругает меня за плохую работу, и для него это тоже будет работа. Потом он отчитается, что привлек к дисциплинарной ответственности нерадивого сотрудника, и этим сотрудником сегодня случайно окажусь я. А мне не страшно. Нет, вообще-то страшно, но я почему-то не боюсь».

– Юмашева! – она поняла, что звучит ее фамилия, не услышала, а поняла, потому что переполненный зал четырьмястами пар глаз уставился на нее. Причем все четыреста человек обернулись, чтобы пристально разглядеть, кто же это такая Юмашева, и в чем она провинилась, интересно бы всем узнать.

Она резво вскочила и вытянулась в струнку: «Юмашева!»

Ее голос прозвучал звонко, как в пионерском лагере на слете отличников учебы и спорта. Гюзель Аркадьевна смутилась и чуть пригнулась: «Совсем по-детски вышло как-то, не по-взрослому, несолидно. Что это со мной? Да будь что будет», – мысленно отмахнулась она от критических мыслей в свой адрес.

Грузный мужчина вышел к трибуне и достал толстую пачку бумаги: «Неужели этот пакет предназначен для меня одной?». Юмашева склонила голову, чтобы не рассмеяться: «Один подгузники предлагает, второй пачку бумаги припас, так российской тайги на наш век не хватит, на одну Юмашеву весь лес переведут», – весело подумала она.

По микрофону зазвучали первые фразы. Гюзель Аркадьевна невольно сникла. Внутренне она соглашалась с критическими замечаниями, если можно было так назвать те слова, которые гремели в зале, усиленные специальной аппаратурой, раздаваясь гулким эхом в ушах и растекаясь липким потом по спине.

В зале гремела музыка слов, мистически складываясь в тяжелый металлический рок: «Юмашева допустила обострение оперативной обстановки на территории вверенного ей отдела, на территории отдела за последние три месяца увеличилось количество тяжких и особо тяжких преступлений, значительно выросло количество преступлений против личности, увеличилось количество преступлений против жизни и здоровья, количество преступлений против собственности, количество преступлений против половой неприкосновенности и половой свободы личности…» Оглушительный рок превратился в неразбериху слов, бум-бум-бум…

«Стоп, спокойно, а откуда у меня на территории преступления против половой неприкосновенности и половой свободы личности? Что-то я не припомню за последнее время никаких изнасилований, – невольно вслушалась в последнюю фразу металлического рока Юмашева, – ах, да-да, в Новый год неизвестные изнасиловали девицу легкого поведения. Да на ней клейма ставить негде, а изнасиловали ее собственные дружки», – мысленно возмутилась Гюзель Аркадьевна. Она тут же одернула себя: «Уголовное дело возбудили, девице легкого поведения всего пятнадцать лет, и дело зависло вечным глухарем, так что, воспринимай критику спокойно. А почему, кстати, оно зависло? Там ведь все фигуранты известны, они в одной школе учились… Недосмотрела, недоглядела, теперь вот слушай. – Юмашева пригорюнилась. – Вернусь с совещания, всех оперов по углам размету, чтобы им служба медом не казалась. Все глухари возьму на контроль, сама буду раскрывать. Выслушиваю авангардную музыку в первый и последний раз. Больше я не допущу такого позора!»

«Мы не допустим такого безобразного и безответственного отношения со стороны начальника отдела…» – вслушалась она в очередную ноту мистического рока и внутренне согласилась: «Правильно, такое безобразие допускать категорически нельзя, это запрещено действующим законодательством».

– Юмашева, вы слышите? – ровно восемьсот глаз в общем количестве недоуменно уставились на Гюзель Аркадьевну.

– А? Что? Слышу-слышу, – она утвердительно кивнула высокопоставленной трибуне и любопытному залу, подтверждая свою верность присяге, принесенной ею почти двадцать лет назад.

– Ничего вы не слышите! – грубо рявкнул грузный мужчина в микрофон. Вдруг раздался скрежет, так скрежещет железо при перетаскивании его с места на место, и металлический рок прекратил свое звучание. В зале наступила тишина. Мужчина что-то гневно выговаривал, но его никто не слышал. Восемьсот глаз весело подмигивали Юмашевой, дескать, выговора не успели огласить, на твою удачу даже микрофон сломался. Возле трибуны засуетились штабисты, подтаскивая провода, какие-то ящички, чемоданчики, но грузный мужчина уже покинул пьедестал. Он вышел из зала, гневно шевеля густыми бровями и полными губами.

– В Москву поедешь, – выдохнул сосед. Он придвинулся и заговорщически приник к Юмашевскому уху.

– Зачем я туда поеду? – Гюзель с недовольным видом отодвинулась от соседа. «Вечно он со своими приколами».

– На переаттестацию, генерал сказал. Ты что, не слышала?

– Нет, не слышала, – беспечно отмахнулась от соседа Юмашева, – а когда ехать-то?

– Завтра, завтра и ехать. Поедешь? – в глазах доброхота зажглись странные огоньки. «Да он радуется, – подавила тяжелый вздох Гюзель Аркадьевна, – конечно, – сердито думала она, – переаттестация – дело поганое, но сегодня я, а завтра ты поедешь…»

– Поеду. Приказ есть приказ! – вслух сказала она и открыла блокнот. Больше не хотелось обсуждать поездку со словоохотливым соседом, слишком уж назойлив, слишком сердечен. А на поверку выяснится, что радуется ее неприятностям. Так устроен мир.

Она еще долго сидела в опустевшем зале с закрытыми глазами. Ей хотелось куда-нибудь исчезнуть, уменьшиться в размерах, дематериализоваться, в конце концов. Только бы не видеть сочувствие в глазах сотрудников, один за другим покидающих зал совещания. Кое-кто не скрывал, дескать, слава богу, сегодня размазали не меня, кто-то искренне сочувствовал. Большинство просто не обратило внимания на происходящее, а что, рабочий момент, поругают сотрудника, он затрепыхается и развернет бурную деятельность по раскрытию глухарей. Гюзель Аркадьевна не хотела выходить из зала, чтобы не попасться на глаза генералу. Если увидит ее в короткой юбке – следующий публичный разнос обеспечит на полную катушку. И еще она не любила оформлять командировочные предписания. Надо обойти массу кабинетов, чтобы подписать нужные документы, поставить печати, заштамповать, зарегистрировать, проштемпелевать. Самое приятное в этом деле – получение командировочных денег. Всегда приятно пошуршать тугими бумажками, вложить их в бумажник, сразу себя человеком чувствуешь. При мысли о шелестящих дензнаках Юмашева бодро встала и одернула юбку, стараясь удлинить ее до бесконечности.