Поздно вечером вернулся Роше. Я слышал немного нервный голос Мирро и спокойный, чуть хрипловатый — Анри. Осторожно выбравшись из рук Макеева, — нельзя, чтобы голодный хищник проснулся — я влез в раритетные, огромные меховые «тапки-собачки», которые мне категорически носить запрещалось из-за риска запнуться и навернуться.

В полурасстёгнутой — спасибо Святу! — пижаме и засосом на шее я вышел в гостиную. Мирко сидел верхом на французе и постанывал в нетерпении, перебирая светлые волосы на его затылке.

— Pardon! Не подумал! — я крутанулся было…

— Татенька, плохо?! — сын, позабыв о всей волшебности момента, уже спрыгивал с колен возлюбленного.

 — Лер, постой, не уходи! Мир, сделаешь мне кофейку, а папе тёплого молока с мёдом? — нежно целуя своего чеха, мягко попросил Роше.

— Конечно! — моя наивная простота с рвением усвистала на кухню, даже не поняв, что от него деликатно избавились.

— Что ж, у нас есть пара-тройка минут, — начал я было, но Анри устало улыбнулся.

— Он — хороший мальчик, и на кухне задержится столько, сколько нужно, давая взрослым поговорить.

— Попросил его, что ли? — мой взгляд уже отметил наличие на столе бесхозной вазочки с орехами и сухофруктами. Всё это вместо конфет лопал сластёна-Пэтч.

— Ну… да… — Роше потёр высокий лоб.

К зиме все его милые тёмные веснушки исчезали с широкой, как у льва, переносицы и пазух носа, и облик врача менялся, делался более взрослым и строгим. Да и светлые волосы француза отросли непозволительно стильно, он частенько собирал их в хвост. Мирро от этого приходил в восторг. Господи, как же мой маленький старший сын любил этого человека! Мне иногда было страшно даже подумать, что бы стало с Владмиром, если бы Анри действительно его предал.

— Ле-еерой? — позвал меня док.

— Извини, мыслей рой, — довольно годно скаламбурил я.

— Надо полагать.

— У меня проблемы, Анри? — теперь я был серьёзен.

— Да, Лер! К сожалению, петли с шейки не ушли, а младенец иногда их довольно сильно затягивает. Не критично. Но это нарушение.

— И?

— Вероятнее всего, сбросить петли пуповины он к моменту родов не сможет, — главная проблема врачей в том, что они полагают, будто бы актёрский приём «держать паузу», хорошо работает и в сфере здравоохранения.

— И?

— Я буду планировать тебе кесарево, Лер, если мне не понравится КТГ.

— Ты планируй хоть масштабное вторжение на Марс, а я — против операции. Это же наркоз! — что я, мало бороздил просторы интернета и ни хрена не знаю про все плюсы и минусы такого разрешения беременности?!

— Лер, ты же не хочешь навредить малышу?

— Не хочу! — я готовлю ворох убедительных аргументов на голову самоуверенного эскулапа.

— Во-вторых, у тебя сильно укоротилась шейка…

В гостиную вошел мрачный, как грозовая туча, Свят:

— Говорите о малявочке без меня? Лер, Анри, я же просил: ничего от меня не скрывать! ЧЬЯ ТАМ ШЕЯ УКОРОТИЛАСЬ И ПОЧЕМУ?

— Свят… м-м-м… Я про шейку матки Лероя. Возраст, волнения, постоянный тонус… Будь предельно осторожным с ласками. Поменьше его возбуждай, Свят! Осталось каких-то два месяца, даже меньше. Потерпи! Лер, никаких нерегламентированных физических нагрузок, ясно?

— Он на курсы записался! — вставил Свят.

— Ты же будешь рядом с ним и зверствовать не позволишь. Но курсы лишними не будут, если… Лерой хочет рожать самостоятельно, — спокойно прокомментировал Макеевскую реплику мой омеолог.

— Я-я-ясно. Но, в общем и целом, как мой ненаглядный?

Ненаглядный, то есть я, жестоко подавился орешком и зверски закашлял.

— В общем и целом Лер — молодец! Он всё делает правильно, вес и физиологические показатели в норме.

— А с Пэтчем, как? — влез я, переводя разговор со своей скромной персоны, пока мне ещё какой-нибудь интимный орган не обсудили.

— У него, скорее всего, будет омега, но он был безумно рад это услышать. Оказывается, Роук…

— Омежка?! Здорово, у меня будет персональный мелкий кукляшик! — обрадовался я. — А то альф в нашей семье какой-то явный перебор!

Роше улыбнулся.

— С твоим же чадом, Лерк, по-прежнему, тайна, покрытая мраком. Кроха-альфа уж слишком скрытный и стеснительный. В кого бы это, а?

— В Макеева, конечно! — хмыкнул я, а Свят обнял сзади, целуя в шею, в провокационный засос.

Я зевнул, Роше собезьянничал.

Макеев потянул меня спать, гладя по заду и намекая, что филейная часть немного поправилась. Я нещадно лупил по наглой, настойчивой лапе и обещал, что отращу корму, как у соседского сыночка-беты, явно страдающего «систематическим недоеданием».

Спать мы увалились далеко за полночь. Причём Мирро-таки притащил мне кружку вкуснейшего молока с пенкой, половину которого выхлебал мой альфа. Я лежал в коконе объятий уже спящего Свята, а мне почему-то не отдыхалось, и… как-то не верилось, что моя жизнь настолько кардинально поменялась.

Утром Макеев ушёл на подработку в ресторанчик Мирро: помочь разгрузить продукты, расставить стулья, в общем, выполнить разноплановые обязанности разнорабочего. Мужик на месте вообще не мог сидеть: если сидел более пяти минут, начинал меня лапать и целовать.

Я навестил Пэтча, которого опять подташнивало. Роше посадил его на гормональные таблетки, ибо альфа-задатки упрямо боролись с омежьей природой. Посидев с сыном на кровати, и постаравшись зарядить парня позитивчиком, я ушел в самую солнечную комнату в доме на первом этаже. Анри мечтал об оранжерее, поэтому три стены в этом помещении были стеклянные с витражными вставками.

Я велел Святу притащить туда настоящий раритет дома Роше: большое старинное кресло-качалку, странным образом не рассохшееся от влажности и времени. Анри его заново покрыл лаком и перетянул спинку и сидение, выдержав цвет и качество первоначальной обивочной ткани. Кресло тут же стало предметом вожделения для антикваров и коллекционеров. Роше говорил, что даже были попытки взлома, но далеко упереть тяжеленную мебель воришка не смог. Обосра… В смысле… Надорвался, наверное! Это кресло стало моим любимым гнездом, в нем я подолгу сидел в облаке тонкого кашемирового пледа, качался и вязал.

Кстати, помимо спиц, я на досуге освоил и крючок, и теперь делал премиленькие салфеточки, кофты-паутинки и оборки для скатертей и занавесок. Я и заказов понабрал от престарелых пар в парке и ресторанчике Мирро. Иначе сдох бы от «ничегонеделания». Под мое вязание из аудиосистемы, установленной там же, лилась божественная музыка, самая красивая и романтичная подборка, которую мне доводилось слушать. И сделал её, как ни странно, Ланс Полански. Жандарм, оказывается, имел идеальный слух, неплохо бренчал по-молодости на гитаре и прилично пел.

Итак, сидя в моём, теперь уже любимом, кресле, я довязывал парную салфетку, когда в будущую оранжерею влетел Мирро, у которого от счастья лучились глаза. Он выпалил, что придумал новый обалденный десерт на основе апельсинового крем-шейка для новогоднего меню. Коварный соблазнитель уволок меня на кухню и там «практически силой» заставил дегустировать несколько вариантов со сливочным, заварным, творожным, шоколадным и масляно-сметанным кремами.

Такой «ни фига не сластёна», как я, налопался до отвала и выбрал: заварной и шоколадный. Ощущая на языке и нёбе божественный вкус Миркиного десерта, я вернулся в оранжерею и увидел впечатляюще толстого, потрёпанного жизнью чёрно-белого кота, неизвестной национальности и неопределенного возраста. Скотина обосновалась в центре моего кресла, на моём пледике и уходить явно не собиралась. Я шикнул на кота, он лениво зевнул, и на его бандитской наглой морде отразился по меньшей мере фунт презрения к моей персоне и моему недовольствию. Пока я размышлял, какой смертью погибнет котяра, за второй уличной дверью оранжереи что-то загремело.

— Дон Чезарио-о-о!!! — раздался голос Макеева. — Где ты, ленивое животное?!

Святу навстречу вышел не кот, а я.

— Что делает этот помойный ревизор с коровьей окраской в доме Анри? На моём кресле?!