– Вот скажи, что ты думаешь о полученном задании? – продолжил коллега, пока она размышляла над его словами.

Девушку сегодня об этом уже спрашивали, поэтому она ответила то же, что и Киану:

– Проект серьёзный и сложный, требует ответственности и усидчивости. Но мы готовы учиться и будем строго следовать инструкциям. А ты что скажешь? Мне показалось, ты не слишком восторженно воспринял указания.

Мужчина приподнял бровь. На губах появилась странная, но привлекательная улыбка. Лицо смягчилось, черты стали выразительнее. Но в глазах мелькала осторожная грусть.

– Как сказать, – он закусил губу, подбирая слова. – У меня есть опасения насчёт гуманности вторжения в чужие головы, но не обращай внимания. На работу это не повлияет.

– Гуманности…

Шейла снова вспомнила Киана, первым поднявшего эту тему. И теперь то же самое говорил Алистер. Разве они не понимают, что всё это делается во благо, ради будущего и прогресса? Её этот вопрос не беспокоит, потому что она уверена, что Совет поступает правильно. Ей захотелось высказаться в защиту программы, привести контраргументы, разубедить Алистера, но они уже прибыли на первую точку.

Ремни безопасности отползли, блокировка дверей снялась. Припарковавшись перед площадью с фонтаном, Шейла покинула авто. Напарник последовал за ней.

Благодаря подогреву вода в фонтане не замёрзла, и заледеневшие причудливыми фигурами странные металлические конструкции разбрызгивали тонкие струи. Наросты синеватого льда на чёрных спицах колёс, стержнях устройств и неработающих механизмах завораживали. Площадь тщательно вычистили от снега, а под кустами, опутанными искусственной зеленью, отсутствовали сугробы. Голые деревья тонкими сучьями стремились к серому небу. За фонтаном располагался пережиток прошлого – готический собор, в котором сейчас размещался модный клуб. Религию упразднили как предрассудок, тормозящий науку.

Шейла наблюдала, как огляделся Алистер: быстро и внимательно охватил взглядом территорию, подметил детали. Она предложила:

– Обойдём площадь по периметру и вернёмся через ту улицу, где кинотеатр?

– Веди, я плохо знаю этот район, – признался он. – Но эту церковь помню, родители ходили в неё.

– Да, здание старое. Бабушка рассказывала про то малоцивилизованное время. Хорошо, что общество эволюционировало и избавилось от ложных верований, – проговорила она с жаром, а Алистер усмехнулся и покачал головой. Девушка восприняла это, как согласие своим словам и продолжила: – Я получала двустороннее воспитание: с одной стороны – бабушкины сказки, с другой – постулаты трезво смотрящих на мир родителей. Пока я была ребёнком, то обожала истории о прошлом, но с возрастом они стали казаться мне дикими. После смерти бабушки, я погребла её рассказы в кладовой памяти. Мировосприятие родителей-учёных пересилило. Они стали для меня примером для подражания, воспитали в соответствии с новыми порядками. Мама работает в отделе регенеративной медицины и трансплантологии, а отец – в отделе криоконсервации.

– Уверен, мы ещё услышим об их открытиях, – вежливо заметил напарник.

– Так и будет, – благодарно улыбнулась Шейла и вдруг задумалась. – Не видела их пару недель. Заеду на выходных – навещу. А ты давно виделся со своими?

Пока они вели ностальгическую беседу, девушка ни на миг не теряла бдительности, осматривая кусты, здания и прочие места, где можно спрятаться или заложить бомбу, провожала въедливым взглядом людей, которые, напротив, избегали смотреть им в глаза. Шейла их не понимала. Как можно бояться представителей закона? Будучи студенткой, она с восторгом и завистью смотрела как горделиво и властно патрульные шагают по Университетскому городку: в строгой форме, с оружием, с острыми, всё подмечающими взглядами. Казалось, они могут читать мысли и предупреждать преступные намерения.

– Утром виделся.

– Ты всё ещё живешь с родителями? – девушка не скрыла удивления. С каждым разом Алистер изумлял её всё сильнее. Вот уж точно ларец, полный сюрпризов!

– Да. И переезжать не планирую, – отрезал напарник.

В современном обществе отпрыски добились права жить отдельно, как только стукнет двадцать один год. Естественно, покидать родное гнездо никто не принуждал, но многие молодые люди уже к двадцати пяти могли позволить себе отдельную квартиру на Среднем или даже Верхнем уровне. Шейла переехала сразу, как представилась возможность.

Из-за дороговизны жилья закон не взволновал лишь жителей Нижнего. Переезд между уровнями являлся новой эволюционной ступенью для семьи и поднимал статус фамилии в городской иерархии. Девушка задалась вопросом, где живёт Алистер.

– В одной из Речных зон Нижнего уровня, – ответил тот без стеснения или стыда. – Переезжать выше не хочу. Здесь мои корни, мне нравится мой район, мой дом, семья живёт там уже несколько поколений. Зачем мне бросать их? – мужчина испытующе посмотрел на напарницу.

– А как же улучшение жизни? Престиж, статус, независимость? – тут же нашлась она. – Ни довлеющей родительской опеки, ни прессинга…

Учёный покачал головой, и она замолкла.

– Это субъективное мнение Совета, навязанное обществу как негласное правило, – бросил он резко, но следующую фразу сказал мягче, будто опомнился: – Считай, что я просто привык там жить.

«Просто привык? К Речному району? Чудак-человек! Зачем привязываться к месту, если можно жить где угодно? Там климат холоднее из-за близости реки, рядом Фактория, бесперебойно работающие фабрики, а ниже – трущобы и свалка! Наверное, мне не понять».

– Если думаешь об условиях жизни в Речной зоне, могу заверить – не всё так плачевно. Дома удалены от промышленных объектов. А когда-то район цвёл и зеленел лучше Паркланда. Это сейчас его забросили, напуская лоск только на верхушку торта.

Девушка уловила раздражение в голосе Алистера, но внешне он казался невозмутим.

– Старое название района – Истра, верно? – спросила она. Мужчина кивнул. – Я как-то завтракала в кафе возле станции. Там меня обслуживала приятная официантка.

Коллега шумно выдохнул и будто с усилием произнёс:

– Я знал это место. Кафе больше нет. Радеющие за улучшение собрали подписи для прекращения «живого обслуживания», – он выплевывал слова сквозь зубы. – А когда местные жители воспротивились, здание разрушили. Попытка отстоять права провалилась.

– Когда я там была, приходил мужчина, наглый и неприятный, – припомнила Шейла. – Он просил меня подписать прошение, но я пригрозила ему и выгнала.

– Но он вернулся, заручившись поддержкой влиятельных людей, – хмыкнул Алистер.

– Так значит, персонал потерял работу?

– Нет. Их арестовали и обвинили в «создании дисбаланса и внесении деструкции в общество».

– Арестовали? Но ведь они не виноваты! – ахнула девушка.

Мужчина внимательно на неё посмотрел и скривил губы на сторону:

– Но кто рискнёт оспаривать постановление Совета?

– Но их же оправдали? Люди вернулись домой?

– Никто их больше не видел, – холодно ответил напарник.

– Их депортировали? У меня больше нет предположений.

– Зато у меня есть, депортация была бы щадящей мерой. Здесь всё чисто, – он перевёл тему. – Едем на следующую точку?

Девушка рассеянно кивнула.

Остаток патрулирования напарники не разговаривали. На Алистера нахлынули неприятные воспоминания, он был хмур и задумчив. Шейла почему-то подумала, что, скорее всего, тогда, в день закрытия кафе, он находился в первых рядах протестующих. Её мысли тоже вернулись в прошлое – если бы она проигнорировала того мужчину, и он так и остался крикуном из толпы, простояло бы кафе ещё какое-то время? Может, до сих пор?

Шейла не думала, что власти такой ценой отстаивают внедрённые новшества. Зачем принудительно? Со временем прогресс дошёл бы и до Нижнего уровня, и всё изменилось естественным путем. Или Совет считал, что именно низы могут воспротивиться, а пережитки прошлого надо выкорчёвывать, чтобы обеспечить простор для будущих свершений? Но в кафе работали люди, за что наказывать и лишать работы их? «Живое обслуживание» и так теряло популярность, что за крайние меры? Люди – не винтики, не расходный материал в колесе системы, как можно ими жертвовать?