Гарри боялся, что не найдет дорогу к тому заброшенному классу, но самодельная карта оказалась хорошим подспорьем: они с Роном нашли приметные доспехи всего за двадцать минут. Это было очень кстати, потому что вдвоем под мантией было неудобно, и Рон уже начал ныть.

Дверь в пустой класс была приоткрыта, и зеркало оказалось на том же самом месте. Гарри сбросил мантию и, не чуя под собой ног, побежал к нему. Сейчас он весь был тем самым Маленьким Гарри, который жутко тосковал по своей семье. На этот раз в зеркале их было всего четверо: он сам, и его мама и папа, которые просияли, увидев его, и....

— Гляди, гляди, они здесь! — закричал он Рону, — они здесь! Ты их видишь?

— Я вижу только тебя, — удивленно ответил Рон, подходя к зеркалу, мантию он держал в руках.

— Посмотри внимательнее, — не успокаивался Гарри. — Подойди поближе, встань сюда, рядом со мной.

Гарри чуточку подвинулся, но теперь, когда перед зеркалом оказался Рон, он больше не видел в нем свою семью, только отражение Рона в пестрой пижаме.

Рон застыл перед зеркалом, зачарованно вглядываясь в него.

— Только посмотри на меня! — воскликнул он.

— Ты видишь вокруг себя родителей и братьев? — спросил Гарри.

— Нет, я один. Но я другой… повзрослевший… И… И я первый ученик школы!

— Что? — недоуменно переспросил Гарри.

— Я… У меня на груди значок — такой же, какой был у Билла, когда он стал лучшим учеником Хогвартса. И у меня в руках Кубок победителя соревнования между факультетами и еще Кубок школы по квиддичу. Я еще и капитан сборной, представляешь!

Рон с трудом оторвал глаза от так восхитившей его картины и взволнованно посмотрел на Гарри.

— Как ты думаешь, зеркало показывает будущее? — В голосе Рона звучала надежда.

— Нет, — ответил Гарри, — нет, Рон. Мои родители… Они умерли. А я вижу их… там…

Он ни за что не признался бы Рону, что, точнее, кого именно он видел в зеркале в первый раз, помимо родителей. Рон начнет шутить и подкалывать его насчет… Нет.

— Будущее тут не причем… — повторил Гарри, — отойди, пожалуйста, я хочу… Я хочу еще посмотреть на них…

— Не надо, дружище, — тихо сказал Рон; Гарри не ждал такой мягкости от обычно бесцеремонного рыжика, — не надо. Бьюсь об заклад, ты смотрел на них вчера всю ночь… И утром ты стал совсем другим. Ты… Ты как будто стал младше и глупее на год или даже на два. Я же вижу. Не надо, Гарри. Они умерли, понимаешь? Ты сам сказал это минуту назад. И ты их не вернешь, ты только сам себя…

Гарри посмотрел на Рона с ненавистью в глазах. Как мог этот рыжий ублю…

Что-то словно взорвалось в его голове, когда Маленький Несчастный Гарри вдруг осознал, что чуть не ударил по лицу одного из своих немногих друзей. Он на мгновение замер, и остальные Маленькие Гарри, до этого оттесненные горем в глубины сознания, быстро спеленали это его «я» и понесли куда-то вглубь его головы, или где там они прятались, чтобы положить его в сторонке и дать выплакаться.

За эту долю секунды он постарел на год. Слово «повзрослел», казалось бы, более подходящее для его возраста, на самом деле подходило плохо: взросление предполагает приобретения, а сейчас он просто потерял что-то воистину бесценное. В глубине его головы плакал и умирал от горя тот самый добрый наивный мальчик, который так восхищался великолепным замком над озером и прекрасным заколдованным потолком Большого Зала, тот мальчик, который все еще верил в добрые чудеса. Чудеса были тут, рядом. Но добрыми они не были.

Тоненькая книжечка миссис Бересфорд говорила совершенно определенно: он, Гарри Джеймс Поттер, должен был любить оставивших его навсегда больше, чем тех, кто все еще делил с ним мир живых. А это значило, что все, к кому он успеет привязаться до тех пор, пока не придет время, так или иначе оставят его. И оказавшийся внезапно таким мудрым простак Рон, и сбросившая на том квиддичном матче оковы примерной девочки Гермиона, и день ото дня набирающий уверенность в себе Невилл — когда придет день «Д», час «Ч», все они его покинут — так, что зов папы и мамы оттуда, из-за смертельной черты, окажется сильнее привязанностей этого мира.

И Повелитель Памяти действовал точно по этой брошюрке. Иной причины вот так мощно и жестоко снова обрушить на него почти уже ушедшую тоску по родителям Гарри представить не мог. Мальчик не сомневался: если надо будет усилить родительский зов, старая сволочь без содрогания отправит самого дорогого для Гарри человека — кем бы он ни был, точнее, кто бы им ни стал — из мира живых туда, в мир мертвых, чтобы усилить его, Гарри Поттера, желание наконец снова встретить тех, кто ему дорог, а по пути туда, к ним, без колебаний сделать то, что нужно для исполнения планов Директора. А если одного человека для этого будет мало — их будет столько, сколько понадобится.

И все это тоже было прописано в методичке миссис Бересфорд.

— Да, Рон, — это был уже другой Маленький Гарри, жесткий и собранный, ненавидящий Дамблдора еще больше, чем до того, но тщательно скрывающий это, — да. Ты прав. Они умерли. Пойдем.

— Обещай мне, что ты больше не будешь ходить сюда, — попросил Рон.

Гарри отмолчался. Он обязательно придет сюда и в завтрашнюю ночь, и в послезавтрашнюю… Столько, сколько будет нужно.

Весь следующий день Гарри сидел как на иголках. В шахматы он проигрывал уже на десятом ходу, и даже снежная погода за окном не радовала. Рон позвал его навестить Хагрида — Гарри отказался, причем не только из-за мыслей о зеркале. «Поскорее бы приехала Гермиона!» — думал он. Она уже купила нужную книжку, о чем и отправила ему ответ с той же Хедвиг. Саму книжку она «почему-то» не прислала, хотя Хедвиг легко дотащила бы ее прямо до Хогвартса. Но Гарри это вполне устраивало: вдруг она найдет то, что царапало его череп изнутри, своим свежим взглядом?

Увы, это, наверное, последний раз, когда он обращается к мисс Грейнджер за помощью. Ему было жаль расставаться с этой смешной в своей нарочитой важности девочкой, но это был единственный способ убрать ее из раскладов директора.

Он готовился к тому моменту, когда они лягут, и Рон уснет. Рон видел, что Гарри плохо, и всячески старался развлечь его. Еще пару раз он заводил разговор о зеркале, но оба этих раза Гарри менял тему. Он опасался, что Рон побежит жаловаться профессору МакГонагалл, но мысль настучать даже не пришла младшему из Уизли в голову. «Вот Гермиона могла бы, — подумал Гарри, — и Невилл, наверное, тоже».

Когда Рон заснул, Гарри продолжал лежать неподвижно и оказался прав: храп временами затихал, как будто Рон храпел понарошку, ожидая, не встанет ли Гарри и не пойдет ли снова в тот самый пустой класс. Наконец, храп стал более равномерным, Гарри выждал еще четверть часа и тихо-тихо, на цыпочках, вышел в гостиную, уже с мантией на плечах. Полная Дама снова выразила недоумение, когда дверь отворилась, но никто не появился перед портретом, и Гарри снова двинулся знакомым уже маршрутом.

И класс, и полуоткрытая дверь, и зеркало — все было на месте. Гарри встал перед стеклянной гладью и начал то, ради чего он пришел сюда. Маленькие Гарри внутри его головы по очереди приникали к его глазам — и каждый из них видел что-то свое, особенное. Это было… полезно. Теперь он видел, чего хочет каждый из них, каждый из тех, кто в сумме был им самим. Гарри очень жалел, что не может записать то, что именно какой из Маленьких Гарри видит. Он старался запомнить — но запомнить такое могла бы разве что Гермиона. «Как мне ее не хватает…»

— Итак, ты снова здесь, Гарри?

Гарри быстро швырнул вперед Гарри-Гриффиндорца, бросил последний взгляд в глубину зеркала и обернулся. За его спиной на одной из составленных у стены парт сидел никто иной, как профессор Дамблдор собственной персоной. И Гарри мог поклясться, что, когда он входил в класс — его там не было. Стоп, не так: он готов был поклясться, что директора в классе он не видел…

— Я… Я не видел Вас, сэр…

— Странно, каким близоруким делает человека невидимость, — улыбнулся Дамблдор. — Итак… ты не послушался своего друга?