Ворон видел, как летели лоскутки странного пламени от пролитой чужаком крови. Как она поднималась обратно, зияя пятнами непроницаемой черноты… Как они разом, вместе с дымкой и искрами, впитались в содрогнувшееся тело.

Небольшое поле боя сотряс исступлённый вой, чем-то неуловимо вдруг напомнивший волчий. Только волки не имеют такого пугающего эха в голосе.

Чужак рывком вскинул себя на ноги, и непомерный для одноручного хвата клинок, выдернутый из земли, окутало чёрное пламя. А потом воин поднял голову, сквозь упавшие на лицо пепельные патлы блеснув уже явно, откровенно горящими алым глазами. И пусть он смотрел на Палачей — Ворон почувствовал, как руки дрогнули уже не от ненависти или предвкушения. Этот взгляд, этот чёрный огонь… Они внушали страх. Даже в такого как он. Даже в таких, как Палачи.

Кто такой этот чужак, Великие поберите?

***

Я не мог даже закричать, чувствуя, как Тьма и Пламя вновь грызлись во мне. Тьма пила боль и ненависть, Пламя питали моя бессознательная вера и что-то, что упорно ускользало от понимания. Я не мог им помешать, не мог остановить, загнать обратно — кто я такой для этих двух стихий, и что для них моё трясущееся на земле обессилевшее тело? Ещё немного, и меня просто разорвёт этим невыносимым противоборством. Казалось, они просто ждали повода сцепиться, до поры уснув где-то на задворках моей души.

Но вместо обречённого скулежа, вместо отвратительного в своей слабости “пусть это закончится”, я… заорал. Не сведённым горлом, из которого доносился лишь хрип — всем тем, что было “я”.

Я не хотел исчезать, не хотел становиться жертвой того, что было в моей душе! Я хочу жить! Я — и только я! Пламя часть меня? Пусть! Тьма слишком прочно вцепилась? Плевать! Значит это всё — Я!

И они услышали.

Я думал, было больно?

Собственный вой сорвал связки до хриплого шипения, я горел и замерзал в бешеной мясорубке объединения, запертого в исстрадавшейся оболочке тела — а затем новое Пламя заструилось по моему мечу. Знакомо и незнакомо одновременно…

Чёрный огонь просто пожрал страшную багровую ауру, расколов оружие врага прямо в его руках. А затем я разрубил застывшее тело пополам, до самой земли. Чувствуя, как из ещё горячей крови, брызнувшей в лицо, ко мне потянулись остатки чужой жизни. Нет, не потянулись. Это я их вытягивал. Впитывал. Поглощал.

Ещё один взмах меча — и последний противник повалился на землю без головы. Его тепло тоже ушло в меня.

Вяло ворочавшийся, почти мёртвый безрукий недобиток — ещё одна порция жизни, поглощённая поселившимся в груди сгустком горящей черноты.

Покачнувшись, я задрал лицо в небо. Страшное Пламя сбежало с уперевшегося в землю клинка. Для него больше не было цели…

И я словно вспомнил, как дышать. Тело сотрясла дрожь, заставив в который раз за сегодня ухватиться за рукоять меча, и я судорожно, захлёбываясь, задышал, до боли в груди, до помутнения в глазах, стиснув второй рукой ткань одежды над сердцем. Ноги ослабли — и я уже почти упал на колени, когда со стороны раздались шаги.

***

Ворону стоило колоссального труда не сбиться с шага, когда на него воззрились эти алые глаза. Когда чужак вновь вздёрнул себя на ноги, хотя буквально только что был готов рухнуть где стоял.

— Я не за твоей жизнью, — не вздрогнуть, когда на стали чужого оружия мелькнул и пропал язычок жуткого огня.

Незнакомец продолжал безмолвствовать, в упор глядя на остановившегося поодаль рыцаря. Который шёл, чтобы добить странную угрозу — и теперь колебался, глядя в чужие, чуждые глаза, но не видя в них ожидаемого безумия. Когда он так ошибся в оценке состояния чужака, ошибиться ещё раз Ворон права не имел. Если этот… это создание сможет увернуться от выстрела — рыцаря вряд ли что-то спасёт.

Молчание затягивалось. Чужак не нападал, беспардонно разглядывая его — Ворону ничего не оставалось, кроме как отвечать тем же. И пытаться подобрать слова. Или тактику. Или…

Выражение вновь едва мерцавших в сумраке глаз изменилось, и незнакомец зашипел. Поморщился, с трудом коснувшись горла, и очень старательно выговорил…

***

— У тебьа ессть Цель? — сорванный голос позволял лишь шептать, но мне очень нужно было задать этот вопрос. Именно сейчас. Человек передо мной отличался от всех местных, кого я успел перевидать здесь. Не столько внешностью — хотя видеть пусть незнакомый, но всё же доспех было неожиданно и, чего греха таить, приятно, — сколько… ощущением? Жаль только, что его лицо оказалось скрыто шлемом.

— … Что? — я видел, как чуть дёрнулась его рука. Он боялся? Нет, опасался. И не спешил приближаться.

— Цель, — тщательно повторил я. — Нужнха.

Похоже, я ввёл его в ступор. Тем временем усталость вновь начала подгибать колени, болела распаханная шипами спина, позабытая в горячке боя, болело почти так же разодранное левое плечо. Болело всё. Хорошо хоть кровь ещё не текла…

Я стоял и ждал, крепче стиснув пальцы на рукояти меча.

— У меня есть цель, — наконец ответил человек, и я ощутил его пристальный взгляд даже сквозь маску. — Но нужна ли эта цель тебе?

— Кха…какайа?

— Охота.

***

Он хотел сказать “месть”. Но месть этот… может всё-таки человек? — не понял бы. Вернее — не принял бы.

Ворон хмурился, глядя на чужака. Чужака, который просил его о цели, стоя среди трупов Палачей.

— На кхого? — даже ссутуленный от усталости, он возвышался бы над рыцарем на пару голов, окажись тот вплотную. Неизвестный воин с пугающими способностями, с трудом говоривший и не отводивший прямого взгляда странных, совсем не звериных глаз.

— На тех, кто утратил право зваться человеком.

От ответа чужака будет зависеть, придётся ли Ворону изыскивать способы убить, а то и сбежать — или… у него появится некто, кого можно будет назвать союзником? Не хотелось признавать, но одиночная охота выматывала неимоверно. Налагала свои ограничения. Это был тот долг, что он сам на себя возложил — и не роптал.

Но никто не говорил, что он не может попытаться немного облегчить свой путь.

— Мхне… — прошипело наконец спустя мучительно долгую паузу, — подхходит.

С этими словами резкая тяжесть чужого взгляда как-то уменьшилась, и всё ещё незнакомец повернул голову в сторону, что-то высматривая. Ворон осторожно приблизился — и услышал досадливый вздох: позабытый мешок с дохлыми крысами оказался безнадёжно втоптан в смешанную с кровью грязь. Но когда чужак двинулся туда, его ноги неожиданно подломились, и он рухнул навзничь, с глухим звяком утащив за собой меч. Издав хриплый то ли стон, то ли мычание, он завозился, попытался было подняться — и затих окончательно.

А Ворон вновь оказался перед выбором.

Присев рядом с неподвижно вытянувшимся телом, он, немного поколебавшись, всё же протянул руку и проверил пульс. Живой. Дышит.

Пусть неизвестный согласился с его целью — это ещё ничего не значило. Пусть он не казался, по крайней мере, однозначно, безмозглым чудовищем — общение с ним напоминало приручение какого-то особо опасного зверя. Сейчас же у рыцаря был шанс сделать всё по-своему. Чужак остался беззащитен, уязвим как никогда. Одно движение Чикаге — и проблемы не будет. Не придётся гадать, сомневаться, пытаться разобраться в чужом поведении и особенностях. Не придётся следить за своим и чужим шагом. Ждать неожиданностей, как бы это ни звучало.

Сиплый, с присвистом выдох и едва повернувшаяся голова по-прежнему бессознательного незнакомца. С закрытыми глазами его лицо переставало быть таким инфернально чуждым. И всё же именно из-за взгляда этих глаз Ворон колебался.

В них не было ненависти. Что угодно: запал ярости после битвы, усталость, любопытство, ожидание — но не ненависть.

— Надеюсь, я об этом не пожалею, — вздохнул рыцарь, подхватывая тяжёлое тело под подмышки и выволакивая с загаженной площадки. Немного позднее он вернулся за мечом, изрядно удивившись тяжести этого оружия, которым чужак так запросто орудовал всего лишь одной рукой.