Задолго до 1917 г. было отмечено, что европейские ментальные недуги порождают на русской почве целые эпидемии. Самую опасную из них породило вторжение в Россию марксизма. Впервые русская интеллигенция столкнулась с утопией, покрытой броней «научного» знания. Соответствующего противоядия внутри России не нашлось.
Стало общим местом говорить о «двухслойности» российского культурного пространства. Однако не замечают, что и урбанистическая культура европеизированных «верхов», и традиционалистская культура «низов» к началу ХХ в. все активнее противостояли друг другу. В первом случае возобладало тяготение к западной демократии и развитию, во втором – к патерналистской архаике и самодостаточности. Их «примирение» могло состояться только на основе «обновленной» утопии.
Утопия становится разрушительной, если ее наполняет страсть насилия. Почему-то считается, что ее приверженцы, как и всякие доктринеры, оставались людьми бесстрастными. Сегодня трудно поверить, что большевики образца 1917 г. смотрелись паиньками на фоне всевозможных анархистов и максималистов. Среди брошюр, издаваемых (и переиздаваемых в 1905–1906 гг.), были труды европейских анархистов. Некоторое из них об «опиуме для народа» писали следующее: «Будем надеяться, что массы скоро перестанут поддаваться обману, что скоро наступит тот день, когда распятие и иконы будут брошены в печь… церкви будут обращены в залы для концертов, театральных представлений или собраний… Разумеется, такое радикальное преобразование будет возможно только тогда, когда вспыхнет приближающаяся уже социальная революция, т.е. когда будут уничтожены все сообщники попов – монархи, бюрократы и капиталисты» [24, c. 30]. Будущим «воинствующим безбожникам» было у кого поучиться.
В сущности, анархисты стремились перевернуть всю ценностную иерархию. Им казалось, что повернуться лицом к будущему – значит, прежде всего, отвернуться от государства, его институтов, религии и морали – всех симулякров и культурной ауры старого строя. «“Дворники, творите анархию!”, “Швейцары, творите анархию!”, “Кандальщики, воры, убийцы, проститутки! Сыны темной ночи, станьте рыцарями светлого дня… Творите анархию!”» [13, c. 38], – взывали братья Гордины, рассчитывая перевоспитать всех «униженных и оскорбленных». Спрашивается, из каких глубин психики мог подняться подобный протест?
Свою роль сыграла и проповедь интернационализма. Человек, потерявший чувство родины, лишается естественных культурных сдержек. Характерный случай был зафиксирован в конце августа в Одессе. Воспользовавшись попыткой выступления анархистов, черносотенные элементы стали призывать к еврейскому погрому [16]. В том же месяце в Ташкенте на съезде воров была образована группа, именующая себя анархистами [14, л. 85]. И весь этот сброд маргинальных осколков старой России тоже сыграл роль «революционеров».
Победа большевиков в известном смысле была победой силы и страсти над политическим теоретизированием интеллигенции. Настал момент, когда все решается «не совещаниями, не съездами», – убеждал Ленин. «Правительство колеблется. Надо добить его во что бы то ни стало!», – требовал он вечером 24 октября (6 ноября) 1917 г. [20, c. 436].
Но к этому моменту колебались все. «Во всем Петрограде невозможно было найти ни одного сколь-нибудь спокойного и уравновешенного человека» [11, c. 272], – уверяли наблюдатели событий. М. Пришвин, походив по столичным «общественным говорильням», пришел к выводу: «Нет, не теми словами говорим мы и пишем, друзья, товарищи и господа мира сего, – отмечал он в дневнике. – Наши слова мертвые камни и песок, поднятые вихрем враждебных, столкнувшихся сил» [29, c. 86]. И либералы, и лидеры умеренных социалистов не смогли подобрать ключ к возбужденной психике народных масс. В действие вступили силы метаистории, воспринимаемые как (дурная) стихия.
Несомненно, большевикам для победы хватило всего двух лозунгов: «Мир!» и «Земля!». Именно они отвечали настрою толп. Поразительно, что на второй день работы II Всероссийского съезда Советов делегаты практически единогласно вотировали все предложения большевиков. Когда один из делегатов робко попытался поднять руку против Декрета о земле, «вокруг него раздался такой взрыв негодования, что он поспешно опустил руку…» [30, c. 152]. Действовала магия коллективного внушения. Порой голосовали вопреки наказам избирателей. Лишь 75% формальных сторонников Ленина поддержали лозунг «Вся власть Советам!», 13% большевиков устраивал девиз «Вся власть демократии!», а 9% даже считали, что власть должна быть коалиционной [10, c. 107]. Это была победа эмоций над политическим расчетом. После Октября в подобных эмоциях власть уже не нуждалась.
Характерно, что после большевистской победы анархисты продолжали «революционизировать» массы. 13 ноября 1917 г., выступая в цирке «Модерн», В.Л. Гордин пообещал: «Мы большевистское правительство низвергнем». Через несколько дней другой анархист Г. Сахновский заявил в адрес большевиков: «Не забывайте, что теперь есть группы более левые, чем вы» [цит. по: 19, c. 93].
О русской революции не стоит судить по «победившей» партии. Революцию делала не только она и даже не столько она. Еще до Февраля развернулся процесс, позволявший «борцам с самодержавием», а затем и «победителям буржуазии» пользоваться плодами стихийного процесса ломки старой системы. И либералы, и социалисты, и большевики друг за другом «приходили на готовое». Понятно, однако, что ни тем, ни другим, ни третьим признаваться в этом было не к лицу. И именно поэтому мы до сих пор пребываем в состоянии исследовательской спячки. Научная история уступает место псевдоисторическим предрассудкам.
Как ни странно, и здесь на помощь приходят некоторые культурные традиции.
После революции привычка делать из нужды добродетель порой приобретала христианское обоснование. Поначалу надеялись на очищение от большевизма. «Все стадии разочарования уже пройдены,
кроме одной
: народ должен еще разочароваться в большевиках, – писал Е.Н. Трубецкой А.Ф. Кони 1 ноября 1917 г. Ему упорно хотелось верить, что именно так будет с Россией» [8, c. 677]. Некоторым казалось, что очищение – непременный компонент духовного развития народа. П. Флоренский находил «для религии выгодным и даже необходимым пройти через трудную полосу истории, и не сомневаюсь, что эта полоса послужит религии лишь к укреплению и очищению» [37, c. 78]. Идея «очищения» революцией присутствовала и у А. Белого [1, c. 14]. Об этом писали и революционные деятели искусства. «Искусство должно радовать. Даже страдание, которым привлекает нас к себе иное произведение, имеет целью конечное очищение, освобождение, просветление…» [12]. Еще в 1920-е годы можно было встретить такие «примирительные» (неовеховские) суждения о революции: «В пункте кризиса мы имеем сосредоточение всей жизни. Он приносит очищение… Очищение страданием, страданием внутренним, жертвуя собою, живя героем, другим, для очищения себя» [18, c. 183]. Революция представлялась «бичом Божьим», что, конечно, не могло принести внятных когнитивных результатов.
Понятно, что на этой основе никакого познавательного консенсуса не может сложиться. Примирение по поводу тех или иных исторических событий возможно только на основе осознания их глубинной обусловленности, а не на основе эфемерных эмоций, навеянных реалиями нынешнего дня. С другой стороны, познавательная конвенциональность не может быть достигнута на основе одряхлевшей теории.
Строго говоря, подлинное величие русской революции состояло в том, что она не вписывалась ни в какие известные тогда научные теории – сегодня это более чем очевидно. Вольно или невольно самим ее ходом была выдвинута грандиозная исследовательская задача. Опыт современности подсказывает, что в наши дни осмысление революции уже не может идти в рамках «прогрессистского» телеологизма XIX в. Эпоха Просвещения, увы, закончилась.
История – это отнюдь не ступенчатое восхождение человечества соответственно стадиям экономического роста или смене технологических циклов. Скорее болезненные рывки человечества в будущее соответствуют волнам информационных революций. Их воздействие беспощадно корежит «отсталую» человеческую психику – это хорошо заметно по событиям современности. Так или иначе цикличное движение, в ходе которого «неожиданные» революции «одергивают» зарвавшихся апологетов материального довольства, по-своему напоминает, что в основе общественной эволюции лежит совсем иной основополагающий фактор – сам человек.
