– Этот бунтовщик бил генерала? – спросил Неронов у Коровина.

– Может, и он… А может, и не он…

Коровин посмотрел на Ивана Ковшова. Было видно, что он узнал его и улыбнулся беззубым ртом, но улыбка тут же сменилась жалкой гримасой страха.

– Так ты его узнаешь? – спросил полковник.

– Узнал, – вздохнул Коровин и снова опустил глаза в землю.

Неронов приказал увести Коровина и вновь «навалился» вопросами на Ковшова:

– Ну?

– А я что? – ухмыльнулся казак. – Я ж говорю, что лупцевал офицера какого-то. А генерал он или урядник – ни сном ни духом не ведаю. Народу-то тьма было, и все лупили его.

Ковшов не таясь рассказал об избиении, которому был свидетелем и участником одновременно. Конечно, главным виновником он себя не выставлял. Неронову стало ясно, что ничего интересного он от казака не узнает.

– Куда пошли потом?

– Куда мы пошли? – переспросил казак.

Руки его заметно затряслись, он быстро сунул их под мышки. Ковшов не был хитер, не умел лгать, но тем не менее и он разобрался, какая опасность таится в этом вопросе для него.

– Пошли туда, куда и все зараз пошагали, – еле выдавил он из себя.

– Кто именно и куда пошел?

– Все, кто был.

– Тогда перечисли, кто был!

Казак поднял на Неронова широко раскрытые, полные недоумения глаза.

– Ваше высокородие, вы же зараз обещанье дали. Ежели правду скажу, живой останусь? Вы же…

Полковник размахнулся, но не ударил:

– Хочешь, сейчас в рыло твое бородатое заеду? Ты, гад, пока еще мне ни правды, ни полуправды не сказал. Говорить будешь?

Он поднес кулак Ковшову под нос:

– Видел?

– Когда войско на нас пошло, все зараз супротив грудью встали. – Казак запнулся и тяжело задышал, как после долгого бега. – А когда войско разбежалось, мы всех зараз лупить стали, – проговорил он, еще больше бледнея. – Генерала того у избы словили. И все его зараз лупцевали чем ни попадя. А я… а я лишь пнул разок сапогом легонько.

Ковшов заплакал. Либо он не рисковал прибавить к своим показаниям еще что-то, либо сейчас говорил правду.

– А потом что?

– Когда отлупили всех, кто попался, так и разошлись зараз кто куда.

– Увести, – приказал Неронов. – Ведите следующего!

Казаки, словно сговорившись, твердили одно и то же. Вскоре допросы порядком утомили полковника. Наконец к столу подвели крепко связанного Кирпичникова. Охранник подтолкнул его к столу ружейным прикладом. Казак двигался лениво и был, по обыкновению, настроен вызывающе, даже насмешливо.

– Что, опять лыко да мочало? – с едкой ухмылочкой спросил он.

– Заткнись. – Неронов сел за стол и сцепил в замок пальцы. – Сегодня я буду спрашивать только то, о чем очень хочу знать, скотина!

– Хочется, да перехочется, – рассмеялся Кирпичников. – Тебе уже столько наболтали, что я ничего нового тебе не обскажу!

– Тут я решаю, что слушать, а не ты, – осадил его полковник. – Ты отвечай на вопросы, а не болтай, чего захочется!

– А ты на меня не ори! – взорвался Кирпичников. – Я казак вольный…

– А ну, врежь ему, – посмотрел Неронов на охранника.

Солдат понимающе кивнул и двинул прикладом Кирпичникову промеж лопаток. Казак охнул и невольно грохнулся на колени перед столом, за которым сидел, многообещающе улыбаясь, полковник.

– Ну что? – спросил он казака. – Ты подтвердишь слова других казаков, уже раскаявшихся?

– Предатели, предатели! – в злобном отчаянии прошипел пленник. Неронов покачал головой.

– Да, ваша карта бита. Лучше говори всю правду, собака.

Кирпичников скрипнул зубами. Глаза его сузились.

– Это ты взбунтовал казаков? – резко спросил полковник.

Казак втянул голову в плечи, опустил глаза. Он молчал.

– Не хочешь – не говори, – усмехнулся Неронов. – Про тебя уже все столько сказали, что для смертного приговора вполне достаточно. Я лично накину петлю на твою шею! Если у тебя в башке остались еще мозги, а не навоз, то должен понимать, что я не награды раздавать сюда из Петербурга приехал!

– А что, ежели сознаюсь, то жизнь сохранишь? – нахмурился Кирпичников, и по его голосу полковник безошибочно понял, что казак сломлен и начинает торговаться.

– Обещаю! Но ты мне за это скажешь, кто еще мутит казаков яицких…

В апреле 1771 года в Оренбурге поселилась загадочная женщина. Ее красота имела сокрушительную силу, и все мужчины безумно влюблялись в незнакомку. Томные карие глаза, полные неги и страсти, обладали таинственным магнетизмом. Даже волевых, сильных мужчин ее взгляд делал послушными игрушками.

Незнакомка носила французскую фамилию де Шаруэ, а звали ее Жаклин.

Проживала госпожа де Шаруэ в гостинице со слугой – японцем Нагой. Наглый здоровяк никого не подпускал к своей госпоже и всегда находился рядом с Жаклин.

Официальным занятием красавицы-француженки была торговля женскими шляпками, которые ей регулярно поставляли из Парижа. Шляпки были хороши и пользовались большим спросом у оренбургских модниц. Но злые языки поговаривали, что француженка имеет и другой доход, значительно превышающий шляпный.

Теплым летним вечером госпожа де Шаруэ прогуливалась в центре города. Рядом с ней важно вышагивал адъютант губернатора – капитан Александр Васильевич Барков. Он выглядел старше своих лет; высокий, стройный, черные глаза выделялись на бледном лице. Кроме того, Барков не говорил грубостей, в то время как подавляющее большинство дворян Оренбурга рубили сплеча.

– Черт побери, меня удивляет, прекрасная Жаклин, – болтал капитан, шагая рядом с госпожой де Шаруэ, – что вы прячете свою божественную красоту в этом степном захолустье. Ваше место даже не в Париже, а в сказочном Эдеме!

– Вам это кажется странным, месье Барков? – улыбаясь, проворковала француженка. – Если все красивые люди будут проживать только в столицах, кто же тогда будет сиять в провинциальных городках?

– Вы правы, милая Жаклин, – пробормотал комплимент влюбленный капитан. – Но место ваше все же не здесь, а, на худой конец, в Москве или Петербурге!

– Оставьте, капитан. Оренбург очень милый городок, и здесь живут замечательные люди. А в высшем свете Москвы или Петербурга я бы показалась вам, месье Барков, настоящей дурнушкой.

– Вы непростительно клевещете на себя, прекрасная Жаклин!

– И не думаю. Вы, наверное, мало видели по-настоящему красивых женщин, капитан?

Барков хотел ответить какой-то любезностью, но перед ними внезапно появился слуга де Шаруэ и что-то сказал своей госпоже на не понятном капитану языке. Японец тут же исчез. А красивые глаза госпожи де Шаруэ загадочно засверкали.

– Прошу простить меня, месье Барков, – сказала она, – важное дело заставляет меня покинуть вас.

– Какие важные дела могут быть у красивой женщины? – удивился тот.

– Не государственные, – прошептала Жаклин, одаривая его на прощание очаровательной улыбкой. – Из Парижа мне привезли новые шляпки.

Оставив капитана, госпожа де Шаруэ поспешила к гостинице.

Двое мужчин дожидались прихода Жаклин в ее гостиничных апартаментах. Они сидели за столом и молча разглядывали комнату, восторгаясь вкусом госпожи де Шаруэ.

Потолок комнаты был окрашен в небесно-голубой цвет и усыпан золотыми звездочками. Два амурчика держат в руках цветок, с центра которого свисал на шелковых шнурах массивный позолоченный светильник. Стены завешаны персидскими коврами, а пол выложен разноцветной мозаикой в виде звезды. Высокие двери завешаны синим бархатом. У стен, в хрустальных вазах, стояли розы и издавали приятный дурманящий аромат. Вокруг стола – высокие позолоченные стулья, обитые голубым китайским шелком. Здесь хозяйка принимала гостей.

Ожидавшие госпожу де Шаруэ гости были одеты в куртки и штаны из гладкой кожи, в тяжелые желтые сапоги с толстыми подошвами, под которыми хрустел хрупкий мозаичный пол. Лишь белые воротники да широкополые шляпы указывали на принадлежность гостей к дворянству.