Казака разбудил дождь, смочивший открытую голову и шею. Несколько минут он целиком был занят осознанием того, что жив. Жив! Ободрившись, принялся изучать: ранен, не ранен? Но решился на это не сразу, опасаясь узнать что-нибудь страшное. Продолжая лежать неподвижно, прислушивался, не ощутит ли где боль: живот, грудь, ноги – нет, руки и голова в порядке. Тогда он предпринял еще одну попытку: попробовал совсем немного пошевелить сначала одной рукой, затем другой, потом повертел головой, подогнул левую ногу. Подгибая правую, почувствовал в бедре обжигающую боль.

Несмотря на рану, он должен был выбраться отсюда. Да только это не так просто.

Выбраться – значит встать с земли и тем самым подставиться под пули и осколки снарядов. От одной только мысли об этом пот выступил у него на лбу. Сильная усталость разливалась по телу. Он понимал, что не должен ей поддаваться, но после всего пережитого искушение было слишком велико. Только бы не сморил сон.

Дождь кончился. Вдруг казак заметил, что левая нога цепенеет от холода, а правой почему-то тепло. Жар разливался от бедра к колену, даже к икре. Сердце сжалось от страха. Пугачев резко согнул ногу, и правое бедро сразу же отозвалось острой болью. Он спешно расстегнул ремень и провел рукой по ноге, пытаясь нащупать место, источающее тепло. Пугачев поднес руку к глазам, вся она оказалась красной от крови. Да, да, это его кровь вытекает из тела, а с нею по каплям вытекает и жизнь. Он подохнет от потери крови, подохнет, как бродячий пес! На помощь бы кого позвать… Кричать надо, чтобы его услышали, надо сейчас же вскочить с земли и бежать назад, надо…

Между тем он все еще прижимался телом к земле, неподвижный, беспомощный.

Казак немного пришел в себя. Главное – не поддаваться страху и панике. Драть глотку, взывая о помощи, нет смысла, хотя кругом и тихо. Идти он не может: любое движение усилит кровотечение. Но что-то нужно было делать.

Пугачев вновь засунул руку в штанину и коснулся пальцами раны. Почувствовал легкую пульсацию крови, ударяющую в пальцы. Так, а теперь он крепко, со всей силой, прижмет пальцы к ране. Казак настороженно ждал. Кажется, удалось. Только не ослабить нажатие, выдержать? Напряженные пальцы быстро начали уставать. А это означает…

Казак почувствовал острое желание оставить в покое рану и хоть немного передохнуть. Пугачев старался не шевелиться, не усиливать кровотечение. Только бы не заснуть, как бы ни хотелось сомкнуть веки! Заснешь – погибнешь. Умирать еще рано. Он еще не сделал того, о чем ему говорил юродивый, и твердо верил, что смерть не заберет его под свист пуль и грохот взрывов.

А сейчас важно хорошо наложить повязку на рану и остановить кровь. Борясь с наступающим сном, Пугачев разлепил веки и осмотрелся. Кроме перемешанных с землею трупов, он не увидел никого. Люди, живые, где вы? Никого… никого! Ох, Боже! Тяжела десница твоя!

Вдруг он увидел оседланного коня. Не веря своим глазам, казак привстал и, морщась от боли, пополз к животному. К счастью, конь стоял на месте, видимо, возле убитого хозяина и стриг ушами. Боясь его спугнуть, Пугачев подполз поближе и ухватился за стремя. Конь вздрогнул, фыркнул, но с места не сошел.

– Стой, стой, родимый, – прошептал казак. – Унеси меня отсель, родимый. Домой, на Дон меня умчи!

Пугачев нашел в себе силы взобраться в седло. Конь перемахнул через заваленную трупами траншею и помчался в сторону видневшегося леса.

Наступила ночь. Над лесом сияла луна. Едва держась в седле от усталости и потери крови, казак гнал коня вперед. Знал он и турок, и русских: погоня едва ли будет. Он гнал коня несколько часов, не останавливаясь, и совсем запыхался. Ветки хлестали по лицу, пот заливал глаза, кровь из раны сочилась, кружилась голова. Емельян нагнулся к коню. Горячий, весь в пене, он мчался, вздымая тихий ночной воздух. Прискакал к ущелью. Что-то сверкнуло впереди. Костер. Пригляделся. Так и есть, сидят турки, пьют, горланят.

– Еще разок не подведи, браток.

Емельян тронул поводья и поскакал подальше от ущелья. Конь задыхался. Пугачев выхватил из-за голенища сапога нож и кольнул им в ребра животного. В гору, под гору. Да-да, лети, мой спаситель! Уже скоро будем далеко от пуль и снарядов. И… О горе! Конь встал на дыбы и рухнул бездыханный на землю. Упал и казак. О Боже, горе-то какое!

Две крупные слезы скатились на усы.

– Видать, не судьба домой возвернуться. Господи, за что мне доля такая?..

Управившись с домашними делами, Лука шел в кузницу. Здесь ему нравилось все: запахи горящего угля в горне и каленого искрящегося железа, наваленный вдоль стен металлический хлам. Кузнец Архип Санков, богатырского телосложения казак, с красивой русой бородкой и смуглым лицом, всегда встречал Луку радостно. Он выходил на улицу, вытирал о фартук руки и с любовью рассматривал юношу, щуря глаза от солнца. Откуда он взялся в городке, уже мало кто помнил, но его все уважали. Архип жил один, детей у него не было, может, еще и поэтому ему нравилось беседовать с Лукой. Он обстоятельно расспрашивал о делах в семье, об Авдотье, а потом давал советы. В кузнице Лука становился у мехов и поддувал горн, а Архип колдовал у наковальни.

Вот так, нежданно и негаданно, юноша сделался незаменимым помощником Архипа-мастера.

Лука только что закончил делать металлический букет, который намеревался повесить на воротах своего дома. Он вышел на улицу и, усевшись на скамейке, расслабился.

Так Лука и сидел, пока из-под полуприкрытых век не заметил какое-то движение на дороге. Пыля босыми ногами, мимо кузницы шли две цыганки. Юноша едва не подпрыгнул, узнав в них гадалок, которые не так давно рассказывали ему разную чепуху у ратуши в городе Оренбурге.

Старшая цыганка приветливо кивнула Луке:

– Здравствуй, соколик, гадать будешь?

Девушка подошла поближе. На ней была красивая кофта, на плечи накинута полупрозрачная косынка. Она смотрела на Луку, как бы удивляясь встрече. Молодые люди уселись под дубом, росшим рядом с кузницей, и разговорились. Девушку звали Ляля. Она чисто, без акцента говорила по-русски.

Юноша пригласил Лялю в кузницу. Архип внимательно рассмотрел гостью, поздоровался. Ляля похвалила поделки Луки.

– У нас в таборе тоже есть кузнец, но он только лошадей подковывает да телеги.

Старшая цыганка между тем взяла за руку Архипа и отвела его в сторону.

– Что она хочет ему сказать? – спросил Лука.

– Не знаю, – пожала плечами Ляля. – Тетя Серафима у нас в таборе лучшая гадалка, она редко ошибается.

Видя, что от слов цыганки у Архипа потемнело лицо и он стал тяжело дышать, Лука насторожился:

– Чего это с ним?

– Нам пора.

Девушка легко вскочила на ноги и подбежала к Серафиме. Цыганки не оглядываясь поспешили к лесу. Видимо, там расположился их табор.

Лука с тревогой посмотрел на хмурое лицо кузнеца:

– Что ты, Архип? Аль цыганка предсказала тебе страшную судьбину?

– Нет, – вздохнул кузнец. – Она разворошила мои старые раны. Эта стерва глянула в самое нутро души моей и вывернула ее наизнанку, словно Библию от корки до корки зараз прочитала!

– И что же она вычитала?

– То, что никому не должно знать.

Архип встал и как-то отрешенно вздохнул:

– Айда делом займемся. Еще дюжину подков сшибить надобно. Утром Егор Зверев да Матвей Гуляев лошадей подковывать приведут.

Ни на другой день, ни на следующий Ляля и Серафима к кузнице не пришли. Минула неделя. Архип, нахмурившись, смотрел на тоскующего Луку и тоже переживал.

– Ну что ты, сиденок, сохнешь? Бывалочи, я тоже за девками бегал за двадцать пять верст. И ты иди к цыганам, покуда оне не ушли, и прознай, в чем дело.

На другой день Лука поехал в табор. «Наверное, я чем-то обидел Лялю», – удрученно думал он и пытался угадать, чем же. Занятый своими мыслями, он не сразу заметил женщину, шагавшую ему навстречу. Это была Серафима.