Учитывая сложность военно-политической обстановки в Маньчжурии, советское командование приняло решение уничтожить те укрепления японцев, которые не были разрушены в ходе наступательных боев.

Нашей бригаде достались Халун-Аршанский укрепленный район и гигантский арсенал на окраине Чанчуня, территория которого, огороженная в несколько рядов колючей проволокой, да еще под током, напоминала концлагерь. Черев каждые 100–150 метров по всему периметру и по углам стояли сторожевые вышки с пулеметами.

Арсенал являлся не только хранилищем огромного количества стрелкового и артиллерийского оружия и боеприпасов, но располагал также производственными цехами по ремонту военной техники. Короче говоря, это было солидное военное предприятие, буквально начиненное оружием, боеприпасами, порохом и взрывчаткой. Все это добро японцы не успели, а может, не захотели ни уничтожить, ни вывезти. К тому же содержимое беспрестанно пополнялось: части Квантунской армии одна за другой капитулировали, а их оружие и боеприпасы свозили сюда.

Естественно, арсенал привлекал банды и различных темных людишек, жаждущих заиметь оружие. Не проходило ночи, чтобы на него не совершались нападения. По утрам охрана снимала с проволочных заграждений трупы пораженных током или подстреленных бандитов. Но полностью пресечь попытки проникновения экстремистских элементов на территорию арсенала охрана не могла, а это было чревато самыми серьезными последствиями: случись большой пожар — маленькие уже не раз устраивались различными поджигателями, — и эта гигантская бочка с порохом могла бы снести половину города. Видимо, по этой, а также по ряду других причин командование фронтом решило ликвидировать Чанчуньский арсенал. Выполнение этой задачи поручили нашей бригаде, минно-взрывные работы производил 64-й штурмовой батальон.

Командир батальона гвардии подполковник Б. И. Фотькин объездил все окрестности Чанчуня, пока не нашел подходящее место для подрыва боеприпасов: глубокий заброшенный карьер, к которому ничего не стоило подвести подъездные пути.

По первоначальному плану снаряды и авиационные бомбы крупного калибра намечалось взрывать в глубоких каменных выработках, засыпая свободное пространство вокруг них мелкими снарядами, гранатами, винтовочными патронами. Надеялись, что взрыв большой бомбы вызовет детонацию, и мелочь взорвется сама по себе. Боеприпасы крупного калибра солдаты окрестили «арбузами», а мелкого — «семечками». Еще Гоголь заметил: силен русский человек на меткое словцо. Новая «терминология» быстро прижилась и из фольклора перекочевала в официальные отчеты, телеграммы и сводки. Однако вскоре выяснилось, что «семечки» не желали погибать в компании с «арбузами». Взрыв крупных снарядов или бомб выбрасывал мелочь наружу чаще всего целехонькой. Приходилось ее собирать и снова закладывать в адские горны. Но саперы нашли выход. В снарядах калибром менее ста миллиметров предварительно вывертывались взрыватели. Потом из таких снарядов выкладывался где-нибудь на закрытой площадке стаканоподобный штабель, в котором снаряды лежали открытыми отверстиями для взрывателей к центру штабеля. Внутрь штабеля помещался снаряд или бомба побольше, и производился взрыв. При таком способе «семечки» уже не разлетались по сторонам.

Что касается находившегося в арсенале японского стрелкового оружия, то, помнится, нас поразило отсутствие у них автоматов. Оказалось, что японская пехота была вооружена лишь двумя типами винтовок: системы Арисаки, калибром 6,5 мм, с которыми она воевала против русской армии еще в 1904–1905 годах, и системы «Маузер», имевшей иной калибр. Аналогичное положение было с пулеметами. На вооружении находились ручные и станковые пулеметы разных систем. Например, легкий пулемет был несколько похож на наш «дегтярь», но в его магазин помещалось пять винтовочных обойм с пятью патронами каждая. Почему пулемет заряжался винтовочными обоймами, сказать трудно.

Разнокалиберность японского стрелкового оружия не могла не создавать трудностей в снабжении японской армии боеприпасами, особенно в боевой обстановке. Как нам потом стало известно, не блистали новизной и другие виды японского вооружения. В частях и соединениях Квантунской армии совершенно отсутствовали противотанковые ружья, реактивная артиллерия, мало было крупнокалиберной артиллерии. На вооружении бронетанковых и механизированных войск состояли легкие и средние танки, во всем значительно уступавшие нашим. Устаревшей была и авиация.

Но, несмотря на некоторую техническую отсталость, Квантунская армия оставалась сильным и опасным противником, так как имела ряд преимуществ, которыми не располагали наши вооруженные силы на Дальнем Востоке.

Японцы действовали на хорошо изученном и соответствующим образом подготовленном театре военных действий, опираясь на большое количество укрепленных районов, военных аэродромов и складских баз, построенных заранее. Они имели в своем распоряжении довольно развитую сеть сравнительно коротких по протяженности различных транспортных коммуникаций, позволявших осуществлять быстрое маневрирование живой силой и техникой. Снабжение же наших войск в Маньчжурии происходило в основном из глубинных районов страны по одной-единственной транспортной нитке — Транссибирской железнодорожной магистрали, которая к тому же в своей восточной части с началом боевых действий оказывалась под ударами японской авиации и диверсионных групп.

Японский солдат в бою был стоек до самопожертвования. Безгранично преданный императору, он слепо верил в то, что японский народ превосходит другие и ему свыше предначертано управлять всем миром.

Так что быстрый разгром Квантунской армии — это не следствие ее слабости, а следствие военного искусства наших талантливых полководцев, огромного боевого опыта и патриотизма наших солдат и офицеров, мощи Советской Армии и ВМФ, оснащенных современной техникой. Существенный вклад в разгром Квантунской армии внесли монгольские вооруженные силы. Дружба советского и монгольского народов в эти дни вновь была скреплена совместно пролитой кровью в борьбе с общим врагом.

Приказ штаба Забайкальского военного округа, образовавшегося из Забайкальского фронта, о переводе бригады в Советский Союз поступил спустя некоторое время. Трудно описать радость, с которой мы встретили это долгожданное известие. Наконец-то домой! И даже вагонные колеса стучали весело, отчетливо выговаривая: «До-мой, до-мой!» Вот и граница. Таможенники ограничились тем, что, проходя вдоль состава, лениво спрашивали без всякого выражения, видимо заранее зная, какой может последовать ответ:

— Золото, драгоценности, иностранная валюта, иностранная литература, спирт и водка есть?

— Нет, — дружно неслось из открытых теплушек.

Да, теперь, судя по всему, война для нас окончилась.

В вагонах только и разговору, что о демобилизации.

Прибыли в Забайкалье. Однако прошел апрель, наступил май, а приказа о демобилизации все не было. Люди начинали нервничать. Тем более что плохо обстояло с питьевой водой, а с середины мая к тому же начали дуть постоянные, не прекращавшиеся ни днем ни ночью южные горячие ветры, и вскоре от зеленой апрельской травы осталась только жесткая желтая стерня. Стояла невыносимая жара от горячего ветра и палящего солнца. Ветер часто нес мелкую черную пыль, которая проникала в помещения даже через плотно закрытые окна. Ночи не приносили облегчения, и мы поднимались по утрам физически разбитыми и злыми. Днем от зноя укрыться было негде и нечем: во всей округе не росло ни деревца. Но солдат есть солдат. В городке шла размеренная жизнь: боевая подготовка и работа. В выходные дни, мобилизовав весь автотранспорт, мы старались как можно больше людей вывезти на реку Онон.

Совершенно неожиданно пришла директива о расформировании бригады. Тех, кто по возрасту и срокам службы не подлежал демобилизации, направляли на укомплектование других инженерных частей и соединений, а вооружение и боевая техника передавались на склады.