— А что вы преподаете в гимназии? — спросил успокоившийся Царев.

— Географию.

— А географию России вы преподносите своим ученикам с большевиками или без них? — вновь спросил его Царев.

— Видите ли, Урал всегда был Уралом, а Волга — Волгой. Надеюсь, их-то еще не переименовали? — кольнул, не удержавшись, и он нас. — Однако за правдивое описание советского строя можно было оказаться в местной полиции, отведать там бамбуковых палок и навсегда потерять работу. А то и вообще угодить в японскую контрразведку, из которой никто и никогда не возвращался. А я не герой, а простой смертный.

Действительно, чего придираться к человеку?

— Скажите, а как вообще здесь жили русские? Как они воспринимали войну СССР с фашистской Германией? — задал я нейтральный вопрос.

— В двух словах не рассказать. Но если не принимать во внимание тех русских, кто так или иначе связан с Советским Союзом работой на КВЖД или в других его представительствах, то остальных можно приближенно поделить на две группы: проживавших в Маньчжурии еще до того, когда произошла революция в России, и эмигрантов, прибежавших сюда от этой самой революции. Если первая часть русских жила с настроением «посмотрим, что у большевиков получится», то эмигранты в основном были настроены к вам враждебно. Особенно белое офицерство и особенно после прихода японцев. Последние охотно пользовались их услугами.

— Не все же они были одинаковые, — перебил его Царев.

— Конечно нет. Много офицеров, особенно в младших чинах, видя, что Советская Россия развивается и крепнет, постепенно отошли от антисоветской деятельности и занялись гражданскими делами, чтобы заработать на жизнь. Другие разъехались по белу свету. Остались на антисоветских позициях лишь те, кто слишком много потерял от революции или слишком много натворил во время гражданской войны. В японцах они видели силу, которая поможет им вернуться в Россию.

— На белом коне? — усмехнулся Царев.

— Вполне вероятно, — серьезно ответил собеседник.

— Ну, и как они относились к нападению на нас Германии? — спросил я.

— Знаете, что я вам посоветую? Зайдите лучше в русскую библиотеку в Харбине и попросите там подшивки белоэмигрантских газет за 1941–1945 годы. Вы там найдете больше, чем я вам расскажу. Когда ваши войска отступали, эмигрантские газеты захлебывались от восхваления немцев. Когда же вы начали наступать, те же газетки начали ругать бездарных немецких генералов и восхвалять русского солдата. Поверите ли, газеты требовали во всех православных церквах отслужить молебны за победу русских воинов над супостатом, да японцы запретили.

Перезвонов как-то невесело улыбнулся, помолчал а задал осторожный вопрос:

— А как вы думаете, прошлых белогвардейцев будут судить советские суды?

— Вот уж чего не знаем, того не знаем, — засмеялся я. — Кто виноват, вроде атамана Семенова, конечно, надо наказать. Но вы, видимо, знаете, что Президиум Верховного Совета СССР разрешил всем бывшим белоэмигрантам, кто этого пожелает, переехать на жительство в СССР. Так что прошлое может быть забыто, если оно не запятнано кровавыми злодеяниями.

Беседовали мы долго. Было интересно и нам, и ему. К концу беседы наш учитель географии предложил:

— Хотите, я вас познакомлю с самыми настоящими, теперь уже бывшими, конечно, русскими аристократами? Я вхож в одну графскую семью, с которой вам, на мой взгляд, будет интересно познакомиться, а им, надеюсь, с вами.

— Простите, — холодно сказал Царев, — мы с майором антиквариатом не увлекаемся, тем более что у нас в Союзе графы тоже еще не перевелись. А некоторые даже в большом почете.

— Как это?

— А очень просто: у нас чтут графа Льва Толстого. Большой популярностью пользуются произведения графа Алексея Толстого. Мы с уважением относимся к революционеру князю Кропоткину, хоть и не разделяем его анархического учения. Их фамилиями и именами в Москве названы улицы и переулки. Правда, без титула «граф».

— Да, да! Я как-то об этом забыл. Виноват. Разрешите последний вопрос: может ли мой сын, закончивший в этом году полный курс местной гимназии, рассчитывать на поступление в Московский или Ленинградский университет? Ведь разрешили же теперь переезд в СССР русским, проживавшим в Маньчжурии?

Тогда мы удивились этому вопросу и посоветовали обратиться в компетентные органы, а теперь вот я думаю: как далеко смотрел этот человек, и очень жаль, если его сын не попал учиться в Москву.

Зима в Маньчжурии в 1945 году легла довольно рано: уже в конце октября снег покрыл землю и ударили морозы, чувствительные даже для нас, северян. Весьма холодными установились отношения у нас и с местными органами китайской гоминьдановской администрации. Правительство Чан Кайши, тесно связанное политическими, экономическими и военными интересами с правящими кругами США, естественно, не собиралось дружить с Советским Союзом, тем более если учесть, что присутствие в Маньчжурии советских войск резко активизировало революционную борьбу трудящихся. Население Маньчжурии встретило нашу армию доброжелательно, а если говорить о трудовом китайском народе, то с восторгом. Мне запомнился один плакат в китайской деревушке, натянутый поперек улицы и привязанный веревками к деревьям. На полотнище из красной материи, сшитом из нескольких кусков, белыми буквами, похожими на китайские иероглифы, было написано: «Красна армиа ура ура китайска дома!!!» Сколько неподдельной искренности и сердечной теплоты содержали эти корявые слова! Да, китайский народ хотел, чтобы Красная Армия помогла ему избавиться и от ненавистных захватчиков, и от собственных эксплуататоров и провести в стране демократические преобразования с установлением подлинно народной власти.

В Северо-Восточном Китае на конференциях народных представителей избирались исполнительные органы местной власти во главе с коммунистами и демократическими деятелями — активными участниками борьбы с японскими захватчиками.

Но в ряде городов продолжали действовать и местные органы гоминьдановского правительства, опиравшиеся на полицию и реакционные антикоммунистические организации, пытавшиеся всеми силами подавить революционные процессы. И в этом состояло своеобразие политической обстановки тех лет в Маньчжурии, с которой нельзя было не считаться советскому командованию.

Гоминьдановские власти начали охоту за коммунистами. Не решаясь на открытые репрессии против своего народа и явную конфронтацию с советскими войсками, они прибегали ко всякого рода провокациям и выстрелам из-за угла: помогали бандгруппам создавать тайные склады оружия, боеприпасов и снаряжения, натравливали их не только на рабочих-активистов, но и на советских воинов, в основном на офицеров. Естественно, подобное положение долго продолжаться не могло.

Штаб нашей бригады размещался в то время в Чанчуне, где обосновался и штаб Забайкальского фронта, реорганизованный вскоре в штаб Забайкальского военного округа, который возглавлял Маршал Советского Союза Р. Я. Малиновский. Вскоре из достоверных источников стало известно, что китайцами завозится в город оружие и где-то складируется. Для кого, зачем? Явно, что не для хороших целей, и в подобной ситуации возможна угроза штабу фронта. На нашу бригаду возложили несение комендантской службы. Командование поставило задачу — пресечь нелегальный завоз оружия в город, найти и ликвидировать террористов.

Удалось установить, что оружие доставляется лицами, якобы едущими на базар. В повозках под овощами и фруктами провозились винтовки и патроны. Нам пришлось на всех въездах в город установить полевые заставы, а впереди них выдвинуть полевые караулы. В заставы, как правило, выделялось до взвода, а на важных магистралях — и до роты. Полевые караулы не превышали отделения.

На каждой заставе имелась рация, так что связь поддерживалась не только со своим батальоном, но и с дежурным по штабу бригады, а полевые заставы были связаны со своими полевыми караулами телефонами.