Дилан дымит, щуря веки, и выдыхает никотин через нос, еле заметно покусывая кончик сигареты, когда Харпер поднимает голову, слишком быстро устанавливая зрительный контакт, правда, ненадолго. Она расправляет плечи, чувствуя себя явно некомфортно, поэтому отводит взгляд в сторону, после чего вновь опускает его на свои ладони.

Дейв хочет взглянуть в зеркало. Да, он не железный, и ему так же интересно, как себя чувствует Мэй, но видит, что ОʼБрайен поменял положение и наклон зеркала. Фардж нервно сглатывает, откашливаясь, и пальцами потирает руль, сжав его:

— Vi kan ikke (Мы не можем), — шепчет, потирая нос, якобы скрыв свои слова. Дилан поправляет зеркало, заморгав:

— Что?

— За столько лет ты смог выучить некоторые простые фразы, так что не притворяйся, — голос Дейва звучит жестко, так что ОʼБрайен решает не строить из себя придурка.

— Vi kan ikke (Нам нельзя), — опять повторяет Фардж, надеясь морально подействовать на друга, который облизывает губы, пуская нервный смешок:

— О чем ты?

— Du vet. Nå vet du (Ты знаешь. Теперь знаешь), — Дейв бросает взгляд на Дилана, который смотрит перед собой, не желая устанавливать зрительный контакт с другом.

В нем ничего нет. Абсолютно. Только странное неестественное для организма понимание, вот и всё. Ему плевать, что там думают на этот счет Фардж и мудак Донтекю. Дилан хорошо знает себя, он уверен в себе, поэтому никому не запудрить ему мозги какой-то непонятной херней.

Он испытывает к Харпер исключительно жалость.

Глава 28.

Ему было больно.

Это одна из тех вещей, которую ему точно удалось запомнить с точностью до самых мурашек на коже. Он сидел в ванной комнате, заперся в единственном помещении, на двери которого был замок. Весь остальной дом стал для него холодным, небезопасным, и мальчишка не знал, куда ему податься. Он рыдал с такой силой, но шум воды поглощал все его старания быть услышанным, поэтому он остался один в своей боли, одинокий в этих ощущениях, с которыми ничего не сравнится. Есть только ребенок, который ещё толком не начал жить, но теперь, с этого самого момента его личность начала формироваться в новом направлении, совершенно противоположном тому, которое ему было предначертано.

Таким образом появился новый Дилан ОʼБрайен.

Другой. Не такой, каким должен был быть.

Проблема лишь в том, что, так или иначе, кое-что в его жизни осталось бы неизменным. Он бы встретил Дейва, но не начал курить траву. Он бы стал лучшим другом Фарджа, но вытянул бы того из банды, а не последовал за ним. Следовательно, в отношениях Лили и Дейва всё сложилось бы иначе. И неважно, случилось бы это с ним в детстве или нет, ему всё равно пришлось бы столкнуться с Мэй Харпер, и уже в таком возрасте он бы не стал тянуть, возможно, сам был бы инициатором отношений, тем самым помогая девушке справиться с её проблемами.

Таким образом можно сделать вывод. Одна жизнь, линия, связанная с Диланом ОʼБрайном, могла бы решить проблемы нескольких людей. Если бы Донтекю не сделал с Диланом этого, то Фардж не стал бы баловаться травой и состоять в банде. Он смог бы спокойно принять свои чувства к Лили, а, главное, парень бы не думал о том, что ему «нельзя». Самому Дилану не была бы так противна мысль о чужом прикосновении, мысль о том, что внутри него тоже есть какие-то чувства, а Мэй Харпер, возможно, нашла бы в нем опору и не стала бы отрицать очевидную заинтересованность.

Один поступок Донтекю осложнил жизнь четырех людей.

Все четыре жизни каким-то образом связаны между собой.

И противоречить этому глупо.

***

Автомобиль паркуется возле моего участка, и я, соглашусь, могу вдохнуть, ведь уже чувствую, как руки прекращают дрожать, правда под сердцем продолжает ныть невралгия. Неприятное ощущение дискомфорта не отпускает, а несколько часов, проведенные в тихом салоне, сведут с ума любого крепкого человека. Кажется, я сгрызла все ногти, а вместе с ними заусенцы, отчего в уголках пальцев остаются красные подтеки. Проглатываю смущение, когда понимаю, что минуту молчания машина стоит на месте. Мне нужно выходить, так? Моргаю, открывая дверцу, и выбираюсь на холодный воздух, сильнее натянув на себя куртку.

Стоп, куртка.

Делаю шаг на газон, пытаясь пальцами убрать локоны вьющихся волос с лица за уши, ведь ветер сильно «играет» с ними, бросая в разные стороны. Смотрю на автомобиль, потирая плечи, и не знаю, стоит ли мне постучать в окно, чтобы напомнить ОʼБрайену о куртке? Думаю, он будет зол, ведь это уже вторая его вещь, которая автоматически может стать моей, ведь в обычной жизни мы стараемся не разговаривать лишний раз.

Слава Богу, парень, переговорив о чем-то с Дейвом, открывает дверцу машины, выходя на холодную серую улицу. Отхожу от него, чувствуя босыми ногами мокрую, умирающую траву. Зима близко. Дилан оглядывается по сторонам, задерживая свое внимание на доме Причарда, после чего поворачивается ко мне лицом, прикусив нижнюю губу, и я мысленно молю его прекратить так истязать свои губы. И без того у него они в ссадинах. Парень щурит веки, выглядит хмурым и уставшим, поэтому не тяну, начиная снимать с себя куртку. Кажется мои движения приводят в движения его. ОʼБрайен роется в карманах своей кофты, достав баночку, и узнаю её. Это те, что я одолжила Дейву? Снимаю куртку, прикрывая под ней своё тело, и лишний раз не поднимаю глаз на парня, который протягивает мне пару таблеток, почему-то думая, что мои закончились. Если честно, не знаю, есть ли у меня ещё, так что подобный жест с его стороны очень даже кстати. Протягиваю ладонь слегка скованно, но, надеюсь, парень не придаст этому значения. Он высыпает мне пять-шесть таблеток, после чего берет у меня куртку.

— Спасибо, — шепчу, и, кажется, Дилан нарочно делает вид, что не слышит, поэтому молча отворачивается, открывая дверцу машины. Поправляю ремень рюкзака, что повис у меня на плече, и молча наблюдаю за тем, как автомобиль трогается с места, уезжая. Не провожаю его взглядом. Разворачиваюсь, быстро шагая к дому. Моя мать ещё не вернулась. Хорошо. Наверное.

Справляюсь с замком, открываю дверь и оказываюсь в доме. Как только за мной щелкает дверь, осознаю, насколько сильно кану в эту тишину. В пустоту, что нагло царствует в этих стенах. Стою на пороге, опуская руки, и рюкзак сползает вниз по плечу, падая на паркет. Медленно моргаю, не понимая толком, отчего в глотке все сжимается, а в груди рождается это непонятное чувство одиночества. Смотрю перед собой. Тихо, так? Так. Темно, так? Так. Никого нет, так? Так. Тогда, что тебе не нравится, Харпер? Ты одна, это ведь… Это ведь прекрасное ощущение. Ты предоставлена себе и…

По моей щеке скользит горячая слеза, и я с особым гневом вытираю её пальцами. Шмыгаю носом, начав мычать. Перед глазами все плывет от соленой жидкости, что новым потоком стекает по холодной коже лица, а у меня даже нет чертовых сил, чтобы избавиться от него. Покачиваюсь, но не отступаю к двери. Сжимаю губы до бледноты и не знаю, почему начинаю так часто моргать. Откуда это взялось? Харпер, успокойся. Ты должна вернуть контроль, слышишь?

Бросаю таблетки на пол. Задыхаюсь. Плечи дергаются, когда начинаю тихо плакать, накрыв рот ладонью, будто в доме кроме меня есть ещё кто-то. Громко хнычу, сутулясь, и руками потираю свои плечи, после чего вовсе опускаю ладони, нервно вытирая их о ткань майки. Смотрю перед собой, начав шептать:

— Мам? — зову её, прерываясь на громкое рыдание, которое тут же поглощают стены дома. — Мам? — задыхаюсь слезами, всё-таки прижимаясь сутулой спиной к поверхности двери. — Мам! — кричу в пустоту, пальцами проникая в свои волосы. — Эй! — мой вопль эхом несется по залу, тонет во мраке, и, кажется, я слышу, как голос ударяется о стены, возвращаясь мне в голову, отчего хочется лишь сильнее драть свою глотку. — Эй! — хрипло кричу, не прекращая рыдать. — Кто-нибудь! Эй! — и теперь начинаю просто кричать. Не словами. Это простой вопль, который смешивается с плачем, что делает его безумным. Тишина действует на сознание сильнее, чем громкий шум, так что закрываю уши руками, продолжая кричать в пустоту: