Я взял в руки стакан с плескающейся полупрозрачной жидкостью, после чего залпом опрокинул напиток в рот. Сладкий привкус зацепился за язык, тусклый мир таверны ожидаемо посветлел и стал чуть меньше напоминать шаткий сарай. Прочувствовав соджу на губах, я кивнул, после чего налил себе ещё одну стопку. В одиночку. Это считается дурным тоном, но вряд ли кто-то может меня упрекнуть. В такие времена немногие могут позволить гулять вечерами по трактирам да составлять компанию одиноким мечникам. Когда я здесь был в последний раз, таверна ещё не была на грани разорения, как и остальные части города. Орден Дракона Тьмы ни перед чем не остановится, пока столица не падёт. И только в редкий денёк можно выбраться из-за стен.

Под слабым светом тлеющих свечей я разглядел своё отражение в стакане. Длинные тёмные волосы, после долгих дней похода, слиплись и локонами прилипли к лицу. Одинокие морщины пробегали по коже и быстро исчезали, словно последний подарок былой красоты. Обожженные брови нависли над пустыми глазами и отягощали усталые веки. До такой жизни доходят не в одно мгновение.

В памяти всплывают неяркие образы. Они часто ускользают от сознания, словно не существовали, и так же неожиданно врываются в разум, гулкой болью оповещая о прибытии. Сначала скачут на горизонте, скрываются за горбатыми волнами. Течение уносит воспоминания прочь, но земля круглая. А я — мелкий рыбак, который ловит тот же улов, что и десять лет назад. Но за прошедшие годы вода сделала своё дело, теперь всё покрыто в бесцветных пятнах. Мне кажется, будто память нарочно стирается, чтобы не испытывать эмоций. Но так ли я хочу стать бесчувственным, или же просто пытаюсь убежать от себя?

Иногда годы пролетают так быстро, что забываешь отметить свой День Рождения. В этой зарисовке мне около четырнадцати. Я стою с деревянным клинком, он вполне сошёл бы мне как походный шест. В руках неудобен — толстая рукоять, приходится обхватывать двумя мозолистыми ладонями. Инерция после удара настолько сильна, что нужно переводить дух от каждого взмаха. Но я продолжаю избивать манекен, бессмысленно и так же ужасающе беспощадно. Гуляющая поодаль ребятня изредка обращает внимание на летящие в их сторону щепки, и продолжает беззаботно толкать мяч по мостовой. Края происходящего смазаны, будто мне действительно не интересна ни старомодная архитектура величественных зданий, ни гвалт рыночных торговцев. Лишь ледяной ветер иногда проходит сквозь изможденное тело, напоминания, что в мире есть ещё что-то кроме меча и манекена. Но мне всё мало. По-другому уже не получается, голова вскружена навязчивой идеей. Чем я питался в те времена? Откуда находил силу к тренировкам? Каждый выпад ощущался как последний, и в то же время сливался в бесконечной череде одинаковых атак. Упорство и желание двигали вперёд, а если точнее, заставляли стоять на месте. Но я знал, что манекен падёт не от одного удачного удара, а от тысячи простых.

— Виён, привет! Я принесла тебе попить!

Я утер со лба пот и прокашлялся, после чего вырвал из рук темноволосой девчонки кувшин и влил его содержимое в себя. Засуху и слабость сменила спасительная свежесть, и даже тренировочный меч, казалось, чуть уменьшился в размерах.

— Ты опять сбежала из дому, просто чтобы я попил?

Нгует скрыла улыбку за пошитым серебром рукавом. По одной только белоснежной бархатной одежде легко понять, что она из благородной семьи. Такие, обычно, жили в более благополучных районах, а потому девчонке приходилось далеко идти до окраин. За неповиновение родственники могли её наказать, но Нгует тянуло ко мне, грязному оборванцу. Словно мы были двумя полюсами одного магнита.

— А ты всё тренируешься, недотёпа? Если тебя так тянет рубить дерево, мог бы попроситься в помощники дровосека.

Чего у Нгует не отнять, так её способность полностью обезоружить одной фразой. По крайней мере, я часто видел, как у неё это получалось с другими людьми. Со мной никогда не прокатывало. Я не дилетант и не посредственность, избранная цель наглухо стоит перед глазами и не исчезает даже под закрытыми веками, словно когда-то я слишком долго смотрел на солнце. Только роль звезды сыграла моя трущобная жизнь, вечная борьба за выживание и стиснутая в зубах решимость.

— Тебе самой делать больше нечего? Папка явно не обрадуется, что его дочь подрабатывает водоносом забесплатно.

— Ну, как сказать… — худые скулы Нгует тронул румянец, — не совсем забесплатно.

— У меня нет ни гроша.

Я ответил максимально честно, и мой потрепанный вид лишь подтверждал очевидное. Но она как-то мило насупилась и топнула ножкой в аккуратном сапожке. В этом жесте угрозы было столько же, сколько в зевании котенка.

— Дурак!

— Нет.

Я не растерялся и сразу отрезал ей все пути к отступлению. Она несколько секунд смотрела на меня будто на ожившую статую, после чего выдернула кувшин из моих рук и допила остатки, всё ещё не спуская с меня глаз. Мы будто соревновались в клоунаде.

— Посмотрим, как твой манекен поможет тебе, когда я поступлю в магическую академию!

— А разве он обязан помогать?

Полог молчания спустился на нас двоих. Нгует сначала пыталась хлопать ртом, а я ухмыльнулся и смахнул с её губ невысохшие капли воды, поскольку так она слишком сильно напоминала рыбу. Девчонка поняла мои мысли и, помедлив, взамен одарила белоснежной улыбкой. Слегка завидую её возможностям в гигиене. Последнюю щётку, которую видел четырнадцатилетний я, дворник использовал, чтобы разогнать пацанов, таскавших каштаны из сада.

— Ну, может, — она скрестила руки у живота, будто говорила что-то необходимое, но уж больно нежеланное, — когда-нибудь ты расправишься с этим пугалом!

Я воспринял эти слова как должное, и продолжил тренировку. Когда клинок взметнулся вверх, показалось, будто меня пчела в щёку укусила. Я повернул голову вбок и увидел лишь улепетывающую прочь Нгует, рискующую споткнуться о полы своего платья. Спустя годы, мне, наверное, понятно, что это за «пчела», только признавать не хочется. Память будто сознательно сточила эту подробность, будто ударила лезвием о камень. Зато с абсолютной точностью запомнилось, что именно в тот день мне удалось отсечь голову манекену.

Славные деньки из беззаботного детства. Это если брать в расчёт постоянные драки, воровство ради воровства, поучительные беседы со старостой, который считал своим долгом научить каждого беспризорника различать «хорошо и плохо». Но на этом и заканчивалась вся его благодетель по отношению к сиротам. С другой стороны… Возможно, староста знал, что я способен постоять за себя. Скорее, он боялся, что я сделаю это слишком хорошо.

Поток посетителей таверны перестал быть нулевым, будто кто-то сдвинул валун с тонкого ручейка. Новые лица стали садиться на потрескавшиеся стулья и заказывать выпивку разной степени крепости. Я застучал пальцами по столешнице, выбивая заунывную мелодию в такт пробудившимся музыкантам. Они заняли место в тёмном углу и практически беззвучно издевались над инструментами не первой свежести. Наблюдая за неспешным движением смычка по аджэну, не достававшему пару струн, я смог пробудить ещё одно событие в памяти.

Обыденность таверны испарилась, переместив меня в тёмный переулок. Заросшие мхом стены сужали пространство до такой степени, что солнечные лучи едва выбивались из-за позеленевших кромок зданий. Только вечернее июльское небо отдавало лазурью, и выделялось в этой беспросветной нищете. Луна слегка виднелась из-за высоких туч, бросая свой призрак на землю. Выливаемые из окон отходы служили удобрением чахлым цветкам, то и дело срывающимся из-за ветра. Тусклые лепестки, рискуя никогда не остановиться, отправлялись в вечный полёт по безлюдным улицам. Но сегодня я здесь был не один.

— Чего стоишь, урод? Забыл уже, что почём?

Хулиганы. Извечная гроза города, одновременно являющаяся её самой запоминающейся составляющей. Трущобы потеряли бы как минимум половину своего гнилого шарма, лишись они вечного отребья, позднее вырастающего в убийц и грабителей.