– Кри! – поздоровалась первая, подойдя ближе.

Они явно были знакомы с Кристиной.

– Привет, а что это за пугало прячется у тебя за спиной? – насмешливо спросила вторая, вытягивая шею и выдыхая дым прямо мне в лицо.

– Привет, – подражая их развязной интонации, пропела новоиспеченная сестра, стараясь держаться как можно более уверенно.

Она бросилась обнимать их и спрашивать, как дела. Будто и забыла о моем существовании. Я попыталась разогнать рукой дым перед своим лицом, не выдержала и закашлялась. Две незнакомки снова обернулись ко мне.

– Так что за пугало, говорю? – напомнила первая девчонка.

– Это… – У Кристины не хватило смелости взглянуть на меня. – Это наша… прислуга.

Обидные слова неприятно укололи меня в самое сердце.

– Так ты хорошо устроилась в новом доме, а? – присвистнула вторая, смачно сплюнув на тротуар.

На хрупкое плечо сестры тут же легла ее тяжелая ладонь. Она вздрогнула.

– Да, нормально, – кивнула Кристина, – может, это… пойдем отсюда?

– Да, пошли. Бабки есть? – с довольным видом улыбнулась первая девчонка.

Я все еще переминалась с ноги на ногу, раздумывая, стоит ли потребовать у Кристины объяснений. Не хватало решимости. Сестра в это время уже рылась в карманах в поисках денег.

– Что за дерьмо вообще на тебе одето? – фыркнула вторая незнакомка, оглядывая ее с ног до головы.

– Надето, – несмело произнесла я.

Сама от себя такого не ожидала.

– Чо? – не поняла та, угрожающе выдвигая вперед нижнюю челюсть и делая шаг в мою сторону. – Ты чо там вякнула?

– Не одето, а надето. – Умничать – совсем не в моем стиле, но почему-то захотелось встать на защиту сестры, ведь та явно боялась этих девчонок. – Надето. Так правильнее будет сказать.

– Я говорю, ты, чмо, чо ваще щас вякнула?

Эти слова незнакомка буквально выплюнула мне в лицо вместе с горьким табачным дымом.

– Сказала же тебе, не ходи за мной по пятам! Что неясно?! – внезапно вступила сестра и резким толчком в грудь сбила меня с ног.

Я упала прямо на асфальт, больно ударившись копчиком. Как она могла? Так поступить со мной… Неожиданно, подло, грубо.

– Ты мне никто, поняла?! – Ее глаза налились гневом, губы искривились в брезгливой ухмылке. – Тупица! – Она обернулась к одобрительно улюлюкающим подружкам. – Пошли отсюда! Бегом!

Приятельницы похлопали ее по плечу:

– Ай да красава! Так ее, чмошницу!

Их очертания стали медленно расплываться у меня перед глазами. Слезы наполнили их. Не хватало еще разреветься! Нужно встать и дать им отпор. Пусть бьют, но унижать себя не дам. Когда я встала на колени, пытаясь подняться, девчонка в вызывающе коротком платье и рваных кедах сделала шаг и нагнулась ко мне:

– Бу!

Мне было стыдно, но этот возглас заставил меня зажмуриться от страха. Я почувствовала только, как она рывком сорвала сумочку с моей груди и громко расхохоталась. Шаги быстро удалялись, а мне так и не хватило смелости открыть глаза. Я сидела на асфальте, тряслась от страха и слушала затихающий звук их шагов. Когда веки наконец разжались, фигуры обидчиц уже сливались с горизонтом вдали.

Я прибежала домой вся в слезах, рассказала все маме и дяде Андрею. Хотела справедливости, а получила лишь выговор за ябедничество и длинную лекцию о собственном эгоизме и о том, как Кристине тяжело живется на новом месте. Мама молчала – ей новый муж не позволил меня жалеть: «Нужно быть сильной, а не такой, как твой покойный супруг».

Я убежала, закрылась у себя и долго рыдала, осознавая, что жизнь больше не будет прежней. Никогда. Не будет папы, не будет семьи, не будет нормальной жизни под одной крышей с ними. Дала себе слово, что вырасту и докажу всем, что мой отец погиб по воле несчастного случая, и никто больше не посмеет порочить его память, называя слабаком-самоубийцей.

С сестрой я попыталась заговорить сразу после ее возвращения. Не требовала объяснений, просила только отдать медальон с фотографией папы, который был в сумочке. Она швырнула его на пол, усмехаясь, – вынуждала опуститься перед ней на колени. Я подняла медальон, но взгляд не опустила. Решила, что все выдержу, приняла этот вызов. Терпеть, не замечать, не обращать внимания. Все для того, чтобы мама жила спокойно и чувствовала себя счастливой в этом браке.

Но что я поняла за последние десять лет, так это то, что Майский сумел полностью подчинить ее своей воле. Мама не только стала бояться высказать свое мнение, она теперь страшилась того, что Андрей заметит даже намек на наличие у нее такового. Все в доме за эти годы пропиталось атмосферой фальшивой любви: во время ненавистных мне ужинов, на которых все были обязаны присутствовать, глава семейства расточал всем похвалы. Обычно это выглядело так.

– Дорогая, – обращался он к моей маме, – отбивная чудесна. Не такая, как я просил, но это, безусловно, прогресс. Делаешь успехи.

– Варвара, дочка, – это уже мне, – одобряю твой выбор. Надеюсь, в итоге из тебя выйдет хороший следователь – свои люди в органах пригодятся всегда.

– Кристина, хорошая моя, – это уже сами понимаете кому, – не утруждай себя, если не хочется. Диплом всегда можно купить. На самом деле все, что нужно роскошной женщине, – это хороший супруг, способный ее обеспечить и сделать счастливой. – Пронзительный взгляд на маму. – Ведь так, дорогая?

Попробуй поспорь…

Мы были его личной коллекцией домашней мебели и аксессуаров. По крайней мере, именно так я это видела и чувствовала. Мама, к примеру, – дорогущая китайская ваза. Она имела только эстетическую функцию: подобная роскошная вещь должна стоять на самом видном месте, чтобы восхищать приходящих в дом гостей. На нее можно совершенно не обращать внимания – стоит себе и молчит, лишь изредка нужно не забывать вытирать с нее пыль.

Кристина – фамильное столовое серебро. Им любуются, хвалят, берегут. Критиковать эту утварь категорически запрещено, ведь она является гордостью и украшением дома. А почерневшие края к приходу гостей всегда можно зачистить с помощью нашатырного спирта, уксуса или соды.

А я? Кто я? Наверное, старая искрящаяся проводка еще советского образца, которую давно пора менять из-за опасности замыкания, но жалко, ведь она так винтажно смотрится, да и мама к ней привыкла. Или старая бабушкина вставная челюсть. Все знают, что она есть, но пытаются не замечать. Поглядывают иногда, стараясь не выказать брезгливости и неприязни, и терпят только потому, что бабушке без нее никак не обойтись. Ждут, когда они отслужат свое. И челюсть, и бабушка.

Кстати, о бабуле. Дядя Андрей устроил мать моего отца в дом для престарелых. Сразу, как только переехал к нам: «Так будет лучше для всех. Прасковья Афанасьевна нестабильна психически, у нее серьезные проблемы с памятью, поэтому ей просто необходим квалифицированный уход». Все, не обсуждается, он так решил.

Вот такой «равноправный союз».

Этот человек заставил маму отойти от дел, стал полностью контролировать ее досуг и расходы, даже в разговоре теперь всегда отвечал за нее. Ведь он лучше знал, что хорошо для его семьи. С тех пор спорить моей маме не разрешалось, иметь свое мнение тоже, ведь все, что делает для нее новый любящий муж, – это «забота», а за нее нужно быть благодарной.

Почему я не бунтовала, спросите вы. В юности пыталась, но Андрей всегда оборачивал любые мои действия против меня. Расчетливый, скользкий, холодный тип.

Я:

– Кристина берет мои вещи без спроса.

Он:

– Не будь жадиной, Варвара. Тебе что, жалко их для сестры?

Я:

– Кристина обзывается, обижает меня, делает пакости.

Он:

– Своими выдумками ты не привлечешь к себе больше внимания, прекрати!

И так далее.

В общем-то, это меня даже закалило. Долгое время я присматривалась к новым членам семьи, пыталась определить их слабые места. Мечтала, что вырасту и предъявлю права на свою долю недвижимости и бизнеса, в шестнадцать лет даже начала изучать юриспруденцию, интересоваться своим наследством. И выяснила, что фирма отца давно обанкротилась и новым предприятием – крупной птицефабрикой, выросшей в свое время из маленького частного хозяйства, – теперь заправляет единолично Андрей. Главное, все по закону, не подкопаешься. И единственное, что есть у нас с мамой теперь, – этот дом, из которого я съехала еще в восемнадцать лет.