Молчание длилось секунд двадцать, потом Анжелика вывела нас из оцепенения: не хотим ли мы продолжить осмотр квартиры?

– Разумеется, – сказали мы и сами удивились. Прошли в большую залу. Это была двойная гостиная с потолками три метра шестьдесят и стенами, выкрашенными в цвета мела – в типичном французском стиле. В одной половине, напротив огромной плазменной панели, вмонтированной в стену над мраморным камином, стоял большой низкий диван с грязно-серой обивкой. В другой половине за диваном располагался красивый большой каменный обеденный стол на двенадцать персон. Возле старого разбитого шкафчика с пошлым сервизом висело несколько дешевых ламп.

Заднюю стену занимала писанная маслом пастушья идиллия. На столе в углу – китайские солдаты из папье-маше. В дальнем конце комнаты – три больших окна от пола до потолка, сквозь которые в комнату лился свет. Из окон, занавешенных накрахмаленными до синевы белыми льняными шторами, открывался вид на обе стороны улицы нашего подозрительного района. Окна в какой-то мере искупали убожество самой квартиры, и мы прилипли к ним, как мухи к банке меда.

Потрясающим ловкачом был тот фотограф, который заставил эти две комнаты выглядеть куда величественнее, грандиознее и роскошнее, чем на самом деле. Это определенно был его творческий успех – мы-то въехали сюда.

Онемев, мы с Сабриной ходили за Анжеликой по пятам. Она снова повела нас мимо атриума в дальнюю часть квартиры.

– Здесь ванная комната, – сказала она, показывая на каморку напротив кухни. Там была крохотная душевая кабина, раковина и миниатюрная стиральная машина под столешницей. По другую сторону от атриума расположился туалет – еще теснее.

– А вот и кухня, – продолжала она, резко обернувшись и показывая нишу размером с корабельный камбуз – с микроволновкой возле двойной духовки, однокамерным холодильником и окошком в углу. Все, что нам было нужно, только очень, очень маленькое.

Осмотр продолжался. Мы сделали шаг назад и увидели две столь вкусно разрекламированные спальни.

Строго говоря, спальня была одна, только разделенная посередине временной перегородкой, отчего каждое помещение ужалось настолько, что в них с трудом втиснулось по кровати – односпальная в одну, двуспальная в другую. Какие уж тут чемоданы! В каждой комнатке возле кровати было окно от пола до потолка. Тесненько…

– Это и есть две спальни? – не поверила я.

– Да, – ответила Анжелика с таким видом, будто не понимала, отчего у меня такой тон.

– Они же крохотные, – выдохнула я, когда мы заглянули внутрь. Там едва хватало места на двоих. Мысленно я переместилась в огромную хозяйскую спальню и ванную с джакузи, которую на днях оставила в Чикаго, и на мгновение задумалась: «Где была моя голова, когда я решилась на такой обмен?»

– Для Парижа это нормально, – настаивала Анжелика.

И я знала, что она не обманывает.

– Ладно, – глубоко вдохнула я, – Пожалуй, все. Впрочем, еще один вопрос, – вспомнила я, когда Анжелика уже собиралась уходить. – А где шкафы?

– Шкафы? – посмотрела она на меня как на полоумную. – У нас здесь нет шкафов.

– А куда же прикажете одежду класть? – спросила я, вспомнив об ожидающей нас в прихожей горе барахла.

– Да вот сюда, – Анжелика провела нас обратно в дурно пахнущий атриум у входной двери и указала на стенку из икеевских ячеек, поставленных одна на другую до самого потолка.

– У вас много места для хранения! – Она сияла от радости, что нашелся предмет интерьера, который, по ее мнению, искупает все недостатки нашего нового «гламурного» жилья.

– Здесь можно сложить все вещи.

Мы с Сабриной недоверчиво посмотрели на стенку. Кой черт занес нас сюда? Кто дернул нас внести плату за три месяца вперед?

Хоть плач, хоть смейся.

– И последнее, – сказала Анжелика, прежде чем уйти. – Включите, и будет тепло. – Она махнула в сторону маленького калорифера, встроенного в стену гостиной. – Но на ночь и перед уходом его надо отключать. Иначе придется доплачивать за электричество, а это очень дорого.

Только теперь я поняла, что мы так и не сняли зимние пальто, а изо рта у нас едва не валит пар – так холодно в квартире.

– Ладно, – ответила я. – Разберемся.

Анжелика передала нам ключи и сказала, что мы, если что, звонили ей, хотя сама она преподает в школе и сможет ответить только после уроков и в выходные.

Едва она ушла, мы занесли чемоданы в квартиру, свалили их у стены, а затем рухнули на диван, придавленные грузом новых впечатлений. Посидели, помолчали, пожали плечами, переглянулись и в один голос сказали:

– Раз уж приехали, засучим рукава. Дело-то небольшое.

И, чтобы не дать унылому жилью победить нас, я бодро добавила:

– Выше голову. Мы в Париже! Плохо ли?

Вдруг Сабрина зашлась от хохота:

– Знаешь, мама? – сказала она отсмеявшись, – Эта квартира похожа на старуху. И пахнет так же.

– Боже, Сабрина. Точно! – расхохоталась я ей вослед. – Вот и будем звать это место Старухой.

Мы расстегнули пальто, подошли к большим окнам и распахнули их настежь, чтобы впустить свежую струю. Видит Бог, квартире это было нужно.

К уходу Анжелики стрелки часов показывали два, и вдруг мы поняли, что проголодались.

– Собирайся, – сказала я Сабрине, стараясь забыть о перелетной усталости. – Найдем, где поесть, а потом, может, купим какую-никакую мебель, обставим квартиру.

Спуститься мы решили по винтовой лестнице, чтобы не тесниться в крошечном лифте. Я едва не покатилась со стертых вощеных ступеней.

Нарезая круг за кругом по лестнице, мы заметили, что на каждом этаже по две квартиры, а внизу маленький дворик, куда выносят мусор. Слева, на нижем этаже, была квартира консьержа.

Практически в каждом здании Парижа есть такой. Его задача – заботиться о доме, содержать его в чистоте, доставлять письма и вообще следить за порядком. Я бывала в домах, где консьержи напоминали питбулей, что стоят за свое добро насмерть – всякий раз, проходя мимо, я дрожу от страха. А бывала и в таких домах, где консьержи – люди милые, добродушные, приятные в общении. Но как бы то ни было, все они – истовые служаки, и с ними всегда лучше дружить – даже если просто проходишь мимо. А уж если тебе выпало быть одним из жильцов… В другое время мы обязательно задержались бы и познакомились, но тогда мы слишком устали и проголодались.

Снаружи люди все шли и шли целыми толпами. Семьи всех национальностей, дети в колясках, большие компании друзей, старики и молодежь. Весь этот поток направлялся к площади Республики, расположенной в X округе, километрах в полутора от нашего дома. Там было сердце манифестации против терактов. Как сказал Жюльен, там соберется весь город, и, судя по тому, что мы видели, он отнюдь не преувеличивал. Туда шли все.

Однако голод повел нас наперерез толпе. К своему удивлению, мы вскоре поняли, что поднимаемся вверх, на Монмартр, к Сакре-Кёр, царящей на холме над городом. Эти извилистые улочки с очаровательными кафе, бутиками и ресторанами, где сегодня обедают главным образом туристы, образуют такой пестрый и волшебный район, что мы и думать забыли об усталости и «люксовой» квартире. В начале девятнадцатого века на Монмартре было полно маленьких художественных мастерских, ночных клубов и кабаре. На рубеже веков, в так называемую Прекрасную эпоху, этот район стал приютом таких знаменитых художников, как Сальвадор Дали, Модильяни, Моне, Тулуз-Лотрек, Мондриан, Писсарро Пикассо и Ван Гог[7]. Позднее район пришел в упадок, и в мои студенческие годы это место скорее отталкивало, чем привлекало. Однако в последние годы Монмартр пережил период бурного возрождения, молодые художники и современные предприимчивые люди ставили торговые палатки, открывали художественные галереи, трендовые рестораны и модные кафе. Их заведения соседствовали с более традиционными, в стиле Прекрасной эпохи, где предлагались классические меню, что создавало неповторимую парижскую атмосферу смешения классики и современности.