– Уезжай из Москвы – останешься жив, здоров и еще деньжат подкину. Сутки тебе на сборы.

– Как, как? – не поверил я ушам.

Он решил меня дожать.

– Уматывай, Француз. Теперь я здесь Француз, я Глеб Михайлович Грин. И только мне решать, кто здесь процветать будет, а кто станет трупом.

– А с женой как? – уточнил я. – Тебе оставить?

Он милостиво махнул рукой:

– Забирай, мне плевать.

– Спасибо, хозяин. – Не выдержав, я расхохотался. – Ну ты, мужик, ваще… Уморишь ведь, уматывать не придется.

Глаза его сузились.

– Веселись, веселись. Но какой твой ответ?

Безусловно, он был безумен. И вместе с тем жалок. И потому, вероятно, опасен вдвойне. Наверное, мне следовало тут же его ликвидировать: распылить на молекулы и баста. Быть может, это было самым правильным, однако… Что-то здесь было не так. После общения с капитаном Сычовой в голове у меня был сумбур. Но в данную минуту, глядя на этого лже-Француза, ей-богу, я понимал еще меньше. И поэтому воздержался от поспешных – возможно, опрометчивых – решений.

– Сперва ответь на вопрос, – проговорил я миролюбиво. – Может, к делу не относится, но все же любопытно.

Он благосклонно кивнул.

– Спрашивай.

– Тот плешивый хмырь, за которым я гнался, кем тебе приходится?

Эффект превзошел ожидания. Он буквально затопал ногами.

– О ком ты говоришь, ничтожество?! Что за слова изрыгает твой рот?! Это кто же плешивый хмырь?! Человек, которому ты даже ботинки чистить не достоин?! Пожалуй, мне придется пересмотреть свое предложение! А ведь я хотел тебе, протобестия, еще и деньги заплатить!

Каков стиль, подумал я, даже лексика изменилась. Что за мерзость всучила мне цыганка перед гибелью? Но чем бы оно ни оказалось, на сегодня с меня было достаточно. Право слово, перегрев.

– Пошел вон! – рявкнул я. – Если не хочешь, чтоб я свернул тебе шею!

Сперва он замер с приоткрытым ртом, затем как ни в чем ни бывало осведомился:

– Как насчет моего предложения?

– Согласен, – кивнул я, – только наоборот. Из Москвы уезжаешь ты, выметаешься к чертовой матери и не попадаешься мне на глаза.

Он ткнул в мою сторону пальцем.

– Ты подписал себе приговор.

Я шагнул к нему.

– Уберешься сам или вышвырнуть?

Он с усмешкой поднял руки.

– В драке я тебе уступаю. Во всем же остальном я гораздо сильней.

Не дав себе труда выяснить, в чем же конкретно, я вышел в прихожую и распахнул дверь.

– Удались с этой ласкающей мыслью.

С достоинством меня обогнув, он вышел со словами:

– Очень пожалеешь.

– Не сегодня, – заверил я, хлопнув дверью.

Для очистки совести я подождал в прихожей. Но шизанутый мой двойник не в пример капитану Сычовой квартиру мою не штурмовал. Облегченно вздохнув, я прошел на кухню и посмотрел в окно.

Июльский вечер был ясным и светлым. На густо-синем небе бледнела половинка луны. Двойник вышел из подъезда, нащупал взглядом мое окно и по стандартам Голливуда показал мне средний палец. Что ж, на мой взгляд, это ничуть не хуже «протобестии». С подчеркнутой неторопливостью он зашагал прочь. Желтое такси тронулось наконец с места и поехало за ним. Очередное совпадение? Черт его знает.

В дверном замке повернулся ключ, и вошла Дашка.

– Милиционерша отчалила? – поинтересовалась она с порога. Затем подошла и обняла меня сзади. – Долго ты с ней бодался?

– Двойника моего не встретила? – вместо ответа спросил я.

Она развернула меня к себе лицом.

– Он был здесь?

– Значит, не встретила, – заключил я.

Дашкины глаза смотрели испытующе.

– Какой шанс упустила. Хоть плачь.

– Какой-такой шанс? – полюбопытствовал я.

– Усадила бы вас рядышком, рассмотрела бы и выбрала того, кто получше.

Мы улыбнулись друг другу.

– Что так долго? – проворчал я.

– Во-первых, мы с Илюшкой пытались проанализировать сегодняшнюю дребедень.

– Получилось?

– Не очень: фактуры маловато. А во-вторых, Алка его была так мила, что напоила нас чаем. – Дарья потянула меня в комнату. – Давай-ка сядем на диван, и ты мне выложишь все со всеми подробностями.

– Может, чемодан сперва распакуешь? – запротестовал я. – А то милиционеры спотыкаются.

Мы сели на диван.

– Потом, – отмахнулась Дашка. – Устала жутко. – Она прикрыла рукой зевок. – Эти японские перелеты меня доконали.

Я показал ей кулак.

– Не мудрено. Думаю, подробности мои потерпят до утра.

Она взглянула на меня с тревогой.

– Так все ужасно?

– Наоборот: весело – обхохочешься.

Дашка вновь зевнула и сдалась.

– Ладно. До утра. По дороге я тоже стишок сложила. – Держа меня за руку, она продекламировала:

Меня словно током ударило.

– Знаешь, ты кто… – Выдернув руку, я поднялся.

Дашка встала тоже.

– Ты чего?

– Ничего.

– Дурак, это же стишок просто. Шутка.

– Ну и шуточки у тебя, боцман…

– Прекрати реветь. Что я такого сказала?

– Конечно, стишок просто.

– Ну хорошо: ластик! Сотрем его к черту.

Мы принялись вытирать друг другу слезы. Так закончился сумасшедший этот понедельник, и я себя уверил, что вторник уже не застанет меня врасплох. Жаль, вторник этого не знал.

В семь утра, пока Дарья спала, я проделал гимнастику по собственной системе и отправился в шкаф на пробежку. Раздвинув плечики с Дашкиной одеждой, я вышел на зеленый луг и вдохнул цветочные ароматы. Слева от меня шелестел лес, справа – плескалась на порогах река, а метрах в трехстах белел двухэтажный особнячок, в котором недавно жила… Этот дом я построил для хорошего моего друга – Натальи Дмитриевны Салтыковой, единственной феи, повстречавшейся мне за мои 232 года. До нашего с ней знакомства я был убежден, что фей в природе не существует. Во всяком случае, Стивен Пирс, мой учитель, ничего о них не рассказывал, а уж он кого только ни повидал за свои 1648 лет. И вот теперь, глядя на белый особнячок, я в очередной раз проглотил комок в горле. Где вы, Наталья Дмитриевна? Как вам там? Я уверен: где бы вы ни были, вы не сердитесь на меня, мерзавца. Но сам я никогда себя, каналью, не прощу. Как мог я допустить вашу гибель?! Как мог не оказаться рядом?! Вы знаете, графиня, время – не такой уж всесильный доктор, как принято считать: иные раны с годами кровоточат сильнее. И, слава Богу, ибо в противном случае мы бы оскотинились. Мое имя Ученик, и поверьте, Наталья Дмитриевна: черт меня дери, я извлеку уроки из своих ошибок.

Из леса доносился птичий щебет, вокруг порхали бабочки, а между редких облаков сияло солнце, похожее на земное, только оранжевое, как апельсин. Я бежал вдоль берега так, как мог позволить себе лишь здесь: пятиметровыми прыжками со скоростью километров сорок в час. Периодически делая рывки, я эту скорость удваивал. Дорога была хорошо знакома, ветерок освежал кожу, и пробежка не мешала размышлять. Обдумав вчерашние перепетии, я составил план действий на сегодня. К окончанию пробежки я сформулировал вопросы, ответить на которые необходимо в первую очередь.

Возвращаясь, я пересек луг, затем – пещерку в холме и через платяной шкаф вошел к себе в квартиру. В окно комнаты заглядывало солнце нашего мира, Дарья спала. Но когда после бритья и душа я вышел из ванной, она подскочила ко мне голая и разгневанная.

– Никогда не смей вот так сматываться! – Она помотала указательным пальцем перед моим носом. Зеленые ее глаза искрились. – Понял, засранец: никогда!

Я уточнил:

– Как это – «вот так»?

– Подло и тайно.

– А как надо было уйти на пробежку?

Она встала подбоченясь, прекрасная, как ведьма в майскую ночь.

– Надо было спросить: «Дашенька, можно мне на пробежку?» Я бы ответила: «Нельзя, лежи». Тогда следовало повторить просьбу: «Ну Дашуня, я ведь ненадолго». Я бы рассердилась: «Ой, кто-то у меня схлопочет!» Тогда надо было попросить изо всех сил: «Ну Дашулечка, солнышко мое, ну пожалуйста!» Вот тогда, может быть – я подчеркиваю: может быть! – я бы сказала: «Ой, ну ладно».