Химера

В оформлении обложки использована работа автора Amadeo

https://b.radikal.ru/b30/1712/e1/cd2b0d46e797.jpg

Глава 1. Расстрел

Село Красновка, СССР

Декабрь 1944 года

«Разве он думал, что выживет, решившись на это? Конечно, нет. Он знал, что это будет рано или поздно, но все равно шел, все равно надеялся на что-то. А может, не надеялся? Что же им двигало? Может быть, любовь к чему-то. И это не жажда справедливости, мести и не патриотизм. Что-то другое, сложное… Наверное, когда спрашивали, зачем он это сделал, у него не было подходящего слова, чтобы описать то, что возвысило и погубило его».

На четвертый день его вывели из подвала. Шестнадцатилетнего полумертвого мальчика с поседевшими волосами и вырванными ногтями. На спине кровоточила вырезанная от лопатки до лопатки пятиконечная звезда, и рваная рубашка, насквозь пропитавшись, намертво прилипла к ней. С каждым шагом босой ноги яснее слышался смрад гниющей плоти, который, смешиваясь с запахом крови, нес с собой чувство скорой смерти.

Мальчик, сгорбившись, переступил порог и остановился, привыкая к свету. Он устало оглядел ждущих его полицаев и офицеров, затем запертые ворота. Расцарапанное лицо его блекло оживилось, он неровно выдохнул белым паром и попытался поднять голову.

– Иди, сволочь! Что пялишься? – один из полицаев схватил его за шиворот и толкнул вперед, оторвав лоскут рубашки вместе с человеческим мясом.

Со страшным криком мальчик подкосился и упал. Кровь быстро пробежала по лохмотьям кожи, зажигая собою звезду, нутро которой стало растекаться по всей спине и капать на снег.

Тут же к нему подскочили двое полицаев, схватили за руки, не удержали, уронили в снег, снова схватили, поволокли к стене жандармерии и бросили под ноги расстрельной команды.

– Посмотри, какие идиоты, – проговорил старший офицер, потирая и дуя на руки. – Не могут пришибить мальчишку. Только котят топить умеют. Что за стадо. Майер, – обратился он к молодому офицеру, – скажи, чтобы пошевелились – ноги мерзнут.

Майер кивнул и широкими шагами подошел к стене.

– Господин Рихтер просит поторопиться, – сказал он по-русски и кивнул на мальчика. – Сегодня холодно.

– Це можна, пане офицер. Велите пидняти? – спросил старший полицай и выставил вперед покрасневшее от мороза лицо.

– Стой, – коротко приказал Майер и присел к мальчику.

Он хотел, чтобы тот уже был мертв, но покалеченные ребра все еще упрямо и редко поднимались, пальцы судорожно скребли рыхлый снег – мальчик жил.

Майер оглядел разорванную спину и покачал головой – по полосам гниющей кожи местами было рассыпано что-то белое, слишком мелкое для снега.

– Это соль? – спросил он.

– Так. Напоследок засолили паршивца.

«Что за война», – подумал Майер и развернул мальчика за плечо:

– Ты что-нибудь хочешь?

Он, тяжело дыша, помолчал, потом недоверчиво посмотрел в лицо офицера:

– На небо дадите посмотреть?

Майер кивнул.

– Поднимите, – приказал он, и мальчика подхватили двое.

Он запрокинул голову и посмотрел на небо: голубое, малоснежное, высокое. Блеклое маленькое солнце резало глаза белым зимним светом. Оно было некрасиво, но именно теперь казалось ему самым теплым и радостным, потому что было последним: «Хоть бы не узнала как. Да и не узнает уже – некому рассказать. Пусть хоть эти скажут, что просто вывезли и расстреляли. Жалко, что плакать долго будет», – только и подумал он.

– Майер, ну что ты там? – крикнул вдруг старший офицер, снова потерев руки. – Он все равно сегодня умрет, так и скажи ему. Что ты тянешь? Иди уже сюда.

– Прикажете починать? – снова спросил полицай.

Офицер махнул рукой и пошел прочь. Мальчика толкнули к стене, и во дворе жандармерии повисла напряженная тишина.

Майер, не в первый раз слышащий эту стальную тишину, чувствовал, что она становится не такой, как в прошедшие дни перед расстрелом старших партизан. В ней витала несвойственная ситуации совестливость, и именно она, а никакое другое чувство, насквозь буровила молодого немецкого офицера, который платком стирал с рук кровь обреченного русского мальчика.

Но было место и отчаянию. Как ни странно, ее не ощущал юный партизан, недавно смотревший в небо перед смертью. Оно убивало одну девушку, которая, с боем протиснувшись во двор, увидела полицаев с белыми повязками, офицеров и родного истерзанного брата, который покорно стоял около грязной изрешеченной стены жандармерии.

– Нельзя тебе туда! – крикнул полицай, но девушка с силой толкнула его, что тот оступился, уронила кулек, который предназначался брату, и побежала к стене.

– Уйди! Уйди! Не ходи сюда! – кричал не своим голосом мальчик, заглядывая за спины расстрельной команды. – Не смотри! Отмучился я!

– Уберите девчонку! – послышался голос.

Прозвучал выстрел. Девушка вскрикнула, пригнулась, но не остановилась. Платок опрокинулся назад и упал к ногам старшего офицера. Он, ругаясь, потянулся к пистолету, но замешкался – замерзшие пальцы не слушались и соскальзывали с гладкой кожи кобуры. Девушка уже была в пяти шагах от расстрельной команды, но наскочила на Майера, который схватил ее в охапку и оттащил от стены.

– Да пристрелите вы его! – прошипел старший офицер.

– Наизготовь!

Поочередно лязгнули винтовки. Мальчик, растерявшись, переступил с ноги на ногу. Он снова заглянул за спины полицаев, где билась и кричала, обливаясь слезами, его старшая сестра.

– Целься!

– Все теперь, – прошептал он, огромными страшными глазами впившись в ее лицо. – Не думал я, что так…

– Пли!

Шесть винтовок, направленные на мальчика, выстрелили. На стену и снег брызнула кровь.

Девушка перестала плакать и провисла в руках Майера. Она стала коленями на землю и закрылась руками.

– Говорив я тоби – целься в груди, – пробубнил старший полицай, оглядывая пробитую глазницу. – Так точно прихлопнешь. Шо тоби все в голову треба?

– Глаза их мне не нравятся, – ответил второй, подойдя к мальчику. – А я, – он снял винтовку с плеча и перезарядил, – не промахивался еще.

– Краепольский, – охрипшим голосом проговорила девушка, подняв голову, – прошу тебя!

Он прицелился и выстрелил во второй глаз.

Девушка вздрогнула и, сжавшись, сложилась пополам.

– Ну и шо ты зробив? – недовольно спросил старший полицай.

– Да показалось, что живой еще был, – сплюнул Краепольский.

– Глаза нет. Пять пуль в животе, – сказал кто-то из команды.

– Комса живуча. Ну, Анюта, теперь забирай, – весело обратился он к девушке, которая на четвереньках ползла к стене.

Она села около мертвого брата, притянула его к себе, обняла поперек груди и, будто успокаивая, закачалась вместе с ним. На стеганый тулуп, на юбку, на валенки из разбитого черепа вязко капала кровь, и варежки, которыми Аня стала гладить пустые глаза, вымокли и потяжелели.

– Нелюдь ты, Краепольский,– говорила она низким, грудным голосом. – Это ты его мучил! Как тебя земля носит?

– Как видишь, не гнется, – отвечал тот, закуривая.

– Ты только за двор выйди, – продолжала девушка, гладя брата по голове, – я тебя тут час же, как собаку, убью.

– Что говоришь, дура!

– Ты убил! Убил его! Думаешь, немцы тебе в ноги поклонятся за то, что мальчика убил?..

– Ты уж помолчи, помолчи, – Краепольский, сморщившись, зажал в зубах папиросу и снял с плеча винтовку. – Иначе я живо тебя следом отправлю.

– Да тебя самого скоро к этой вот стенке поставят, а я уж посмотрю! – Аня сильнее прижала к себе брата. – Посмотрю я, как глаза твои напрочь вышибут!..

Краепольский прицелился в голову, но остановился. От напряжения локти затекли до судороги, которая отдавала в спину и не давала третий раз нажать на курок.