Вот когда я увидела, каким он будет в пятнадцать. Я вдруг поняла, каким Пол станет, когда вырастет. Он будет позволять какой-нибудь влюбленной в него девочке усаживать себя на детские качельки, и эта девочка будет писать ручкой на своей ладошке его имя и ждать его после школы. Он станет, не прилагая к этому никаких усилий, яркой звездой школьной постановки «Нашего городка» или вице-президентом школьного совета – ироничным, но добродушным. Он будет невыдающимся, но старательным капитаном школьной команды по бегу. На запястье у него появится загадочная татуировка в виде китайских иероглифов, которые кроме него никто не сможет прочитать, и эта татуировка будет бледной, потому что он сделает ее в дешевом тату-салоне в Беарфине. А еще, возможно, все будут звать его просто Гарднер. Ребят вроде него обычно зовут по фамилии.

– Выше! – сказал он девочке беззлобно и безразлично, словно сделал ей одолжение, позволив себя покачать. Вверху планер медленно парил над верхушками деревьев. На парковке старшеклассники в нескольких пикапах объезжали лужи, и шины визжали на поворотах. У всех пикапов были опущены стекла. Они орали:

– Марко!

– Зубки, – сказала мне молодая мамашка, когда я присела рядом с ней на мокрую скамейку.

– Угу! – кивнула я в знак согласия, выплюнув это словосочетание, словно отмытое ископаемое из древней эпохи значений. Меня успокаивала мысль, что некоторые слова вроде «Марко» или «зубки» не требуют дополнительных пояснений.

Потом молодая мамашка произнесла:

– Этот паршивец откусит мне сосок! – И теперь «зубки» получили нужный контекст и заняли свое место в списке прочих, ничего не значащих слов и банальных фраз, которыми обычно обмениваются незнакомые люди на скамейке в парке под дождем. Я вздохнула, а она продолжала: – Твой братик – просто покоритель сердец!

– Вашу дочку просто легко покорить!

Мы некоторое время молча наблюдали за детьми. Девочка в желтых сапожках стояла близко к качелям, и всякий раз, когда Пол летел назад, он врезался ей в грудь. Она, похоже, была готова упасть.

Женщина фыркнула, когда девочка пошатнулась.

– Это не моя, слава богу! В смысле, не то, что ты подумала. Она моя сестренка.

Я покосилась на нее и заметила прыщики у нее на подбородке и выщипанные брови. На плече ее кожаной куртки засохла клякса отрыжки, а в углу рта торчала палочка-леденец – и она смахивала на провинциалку из мультфильма, грызущую соломинку. Она была похожа на одну из повзрослевших сестер Карен из моего класса, и когда я поймала себя на этом сходстве, мне захотелось рассмеяться – но не потому, что это было смешно. Девчонки, которые после окончания школы оставались в Лус-Ривере, всегда выскакивали замуж в восемнадцать лет и сразу рожали, после чего поселялись в подвале у родителей или в трейлере на заднем дворе. Так случалось со всеми девчонками, которые были достаточно симпатичными, чтобы в школе стать чирлидершами, но недостаточно мозговитыми, чтобы поступить в колледж. А уж если ты не была достаточно симпатичной, то могла рассчитывать на работу в казино или в доме для престарелых в Уайтвуде.

– Сколько вашему малышу? – спросила я, стараясь казаться дружелюбной.

– Пятнадцать недель. Половина срока. После тридцатой недели я перестану его кормить. Мой парень боится моих сисек! Говорит, они его шокируют!

Я опять покосилась на нее с любопытством. Мне казалось, это же очень хорошо, что ее парень не сбежал, хотя мог бы. Если честно, это меня даже удивило. Такое редко случается в жизни – обычно симпатичные девчонки выскакивают замуж за ребят, которые потом уходят в армию или играют в юниорской хоккейной лиге. Так что, может быть, у этой псевдо-Карен был какой-то скрытый талант? Краем глаза я увидела торчащую из-под блузки грудь. Грудь была какой-то очень длинной, с похожим на прыщ соском.

– А почему бы вам не прекратить кормить уже сейчас? – рискнула спросить я.

– Я же не плохая мать! В исследованиях говорится, что материнское молоко для младенцев – самая охрененная вещь. Кроме того, – она вздернула выщипанную бровь, – мой парень рад сосредоточиться на другом месте. Он его называет «моя лучшая половина».

Я задумалась, не понимая, что это значит. И как к этому отнестись.

– Марко! – завопили старшеклассники в одном из пикапов.

– Поло! – отозвались из другого.

– И что он с ней делает? – задумчиво спросила псевдо-Карен.

Я посмотрела на игровую площадку: девочка лежала на спине, кожаная перчатка Пола рядом с ней. Она что, упала? Или ее ударили качели? Мы наблюдали, как Пол вскарабкался на нее, оседлав ее живот и уперев ладони в гравий. Похоже, что он с ней тихо разговаривал, и, хотя у меня не было причин подозревать, что он делает нечто непотребное, в его позе, в том, как он, словно хищник, навис над ней, расставив колени, ощущалось нечто угрожающее. Девочка лежала неподвижно, отвернув от нас лицо. А у Пола был такой вид, словно он собрался поцеловать ее в губы.

Но он просто говорил. Оба вроде как играли в некую странную игру.

– Есть… материя… все есть… разум, – говорил он нараспев. На секунду показалось, что он цитирует слова из книги, из сказки, протяжные слова слипались, и их было трудно расслышать. Потом он стал произносить их четче. – Нет в мире точки, где нет Бога!

– Что он говорит? – забеспокоилась псевдо-Карен. – Что там происходит?

Я не понимала. Мы встали со скамейки одновременно. Но почему-то мы обе опасались к ним приближаться. Мы видели, что дети поглощены чем-то очень личным, интимным. Чем-то тайным и важным, что исключало наше присутствие. Девочка едва слышно захныкала, но Пол навис над ней и не двигался. Светлая челка упала ему на глаза.

– Нет в мире точки, где нет Бога!

– Какого хрена! – Псевдо-Карен взглянула на меня с отвращением. – Какого хрена он несет! – Она рванулась вперед. – Я сижу себе в парке, и тут откуда ни возьмись является парочка шизанутых на Иисусе!

– Нет! – вздрогнула я.

– Трёхнутые слетаются в этот город стаями, просто как чертовы гуси!

– Погодите… – Я пошла за ней.

Я инстинктивно подобралась, заняв оборонительную позицию, а потом – так подхваченный порывом ветра лист летит над землей – меня захлестнула волна облегчения. Я уперла руки в боки. Такое было ощущение, что я все это время что-то утаивала от нее, но она все-таки в конце концов подловила меня на лжи, которую я, к собственному удивлению, умудрилась так долго скрывать. Я понятия не имела, что удумал Пол, и в тот момент мне было на это наплевать. Просто мы с Полом были такими вот шизанутыми. Просто мы с ним не собирались каждый вечер сидеть где-то в подвале перед теликом и смотреть «Улицу Сезам» и не собирались получить сотрясение мозга от удара камнем по голове, как не собирались жить такой же уныло-посредственной жизнью, о какой мечтала эта псевдо-Карен со своим бойфрендом и с их лысым младенцем. Ну и что?

Псевдо-Карен, зажав младенца под мышкой, нагнулась над девочкой, схватила ее за руку и выдернула из-под Пола. На секунду девочка оцепенела, словно не могла вздохнуть, а потом издала пронзительный тонкий вопль, как маленький ребенок, и из обеих ее ноздрей запузырились сопли. Ее лицо исказила гримаска, и она бросила на Пола взгляд, полный обожания и тоски, словно за эти десять минут знакомства она отдала ему все, что было у нее в жизни, а он взял, да-да, взял без колебаний, хотя и знал, как она этим дорожит…

Я не собиралась выяснять у Пола, что он сделал той девочке, но он сам поднял эту тему. Мы ехали на велосипеде домой, и он долгое время хранил молчание. Потому начал повторять:

– Та девочка… та девочка…

Обернувшись к нему, я спросила:

– Что?

– Та девочка…

– Пол, ты сделал ей больно! – Я сочла, что должна ему это сказать.

– Она упала!

– Ты ей не давал встать!

– Я ее исцелил!

– Перестань болтать глупости!

И тут меня осенило, что от природы дети чокнутые. Они верят в невозможные вещи, потому что им так удобно, они считают, что их фантазии – центр мироздания. Они лучшие в мире шарлатаны, если хотите знать, притворщики, которые даже не отдают себе отчета в том, что они притворяются. Вот о чем я думала, крутя педали. Из-за дождя большая зубчатка скрипела под нами, и шины монотонно шуршали.