Это ты виноват, если бы ты не был так туп, чтобы дать этому произойти, они все были бы в порядке, спали бы в своих постелях, и ты тоже, это все твоя вина.

Это правда. Он плохой часовой, плохой брат, плохой друг. Все его вина.

Но он ничего не мог изменить — то, что случилось, уже не исправить. Он не мог ничего восстановить, перезагрузить, перерисовать — все было разрушено. Все…

Руки судорожно сжались вокруг него, стиснули правое бедро и плечо, боль выдернула его из мыслей.

— Держись, Папс — выдохнула Андайн, и он ощутил, что ее темп ускорился. — Мы почти на месте. Держись, пожалуйста.

Папирус вскинул голову и испугался бледности ее лица — у нее было такое же выражение ужаса, которое он видел не так давно на поляне. Он не понимал, почему она все еще продолжает делать это лицо, почему выглядит такой перепуганной, но не мог видеть Андайн — сильного, смелого, доблестного Капитана Королевской стражи — такой.

— Я-я… п-попытаюсь.

— Так держать, часовой.

Часть его не хотела держаться — он не ощущал себя ничем иным, как грудой потрепанных сломанных костей, которую Андайн приходится тащить на себе. Было бы проще, если бы она бросила его. Но… она назвала его часовым, а значит, это был приказ. Он должен держаться, в противном случае, это будет неподчинением, и он… он провалится снова.

Поэтому он попытался собраться, попытался сдержать негативные мысли, попытался наблюдать за псами, бегущими рядом, смотреть на медленно-медленно светлеющий потолок, прислушиваться к стуку души Андайн. Сосредоточиться на этом, сосредоточиться, сосредоточиться…

Многоголосица собачьего лая разбила его концентрацию, а возможные причины лая послали по телу волны ужаса, и он вцепился в Андайн, вцепился в толстовку Санса.

— Чт-что?!

— Санс! — крикнула Андайн, наклонилась и бросилась вперед, прямо между строем псов.

Санс — он здесь, они нашли его, они видели его, а значит, он не стал пылью, но тогда Флауи?..

Напрягшись в объятиях Андайн, Папирус развернулся достаточно, чтобы увидеть то, что находилось впереди, но обзор блокировали собаки.

Когда он уже собрался спросить, что там, они остановились. Большой Пес чихнул первым и замер на месте, за ним следом расчихался Малый Пес и, скуля, попятился назад. Догами и Догаресса застыли на месте, и без плаща, укутывавшего Догами, Папирус видел, как встопорщился мех на его загривке.

Пара Догов стояли достаточно далеко друг от друга, так что Андайн проскочила между ними, и Папирус наконец увидел.

К ним спиной, прижав уши к голове, стояла напряженная гифтрот, а Санс пустыми глазницами смотрел на что-то на земле.

— САНС? — позвал Папирус хриплым голосом.

Санс вскинул голову, огоньки в его глазницах замерцали и снова зажглись. Он смотрел в их направлении, но не на Папируса, а когда они подошли ближе, снова опустил взгляд.

Дрожь прошила тело Папируса. Почему Санс не смотрит на него? И где Флауи?

Прежде чем он успел всерьез задуматься об этом, шаги Андайн замедлились, и она произнесла тихим голосом:

— Что за…

И, наконец, Папирус увидел это — на земле в нескольких местах что-то было, оно странно извивалось, а потом…

Он увидел желтые лепестки, и его разум опустел.

Это был Флауи — он был той штукой на земле. Он и его лозы корчились, подрагивали, свивались неестественными повторяющимися движениями. Его распахнутые глаза подергивались как от нервного тика, рот то кривился в зубатой улыбке, то сжимался в линию снова и снова, в уголках губ пузырилась молочно-голубая пена.

Он был жив. Он был жив, но…

— Что, — прохрипела Андайн, и он услышал ужас в ее голосе, — ты сделал?

Когда Санс так и не ответил, Папирус оторвал взгляд от корчащегося тела Флауи и перевел его на брата.

Санс посмотрел на Андайн, а потом на свою руку. В ладони было зажато что-то стеклянное с бумажной этикеткой, надпись на которой гласила:

НЕ ПИТЬ.

Комментарий к Глава 14. Расплата

Арт к главе:

http://asleepyskeleton.tumblr.com/post/153085290206/it-wasnt-your-fault-from-the

========== Глава 15. С чистого листа ==========

Примечания:

Сны, слезы и смех.

Снег падал огромными пушистыми хлопьями, быстро укрывая землю белым полотном. Снегопад был таким обильным, что с веток деревьев в лесу периодически срывались тяжелые снежные шапки. Но он пробирался по такой погоде, несмотря на то, что иногда совершенно ничего не видел в снежной круговерти. Он чувствовал шарф, плотно обмотанный вокруг шеи, и знал, что снег не проникнет сквозь доспехи и не попадет в грудную клетку.

Он шел, и шел, и шел все глубже в лес. Разум ничего не занимало, кроме хруста снега под сапогами и редких мягких хлопков упавшего на землю снега.

Было мирно. И хорошо.

Но почему он оказался здесь?

Он остановился на мгновение и огляделся. Все казалось знакомым и незнакомым одновременно, от чего в душе растекалось странное ощущение уюта в сочетании с легким беспокойством.

Почему он здесь?

Неважно. Он скоро вспомнит.

Так что вперед. И он снова пошел, сильнее углубляясь в лес. Он понимал, что у него должна была быть причина для нахождения здесь, поэтому нужно идти вперед. Все будет хорошо. Все в порядке. Ничего страшного, что он не помнит. Это нормально.

— Приветик!

Паника заставила его примерзнуть к месту, а душу затопил страх, после чего эмоции смешались в нездоровое мерзкое ощущение где-то в районе живота.

Ох. Точно. Вот почему он здесь.

Цветок выжидающе ухмылялся.

Ему нужно было что-то сказать. Он знал это. И ему было, что сказать, но слова попросту не выходили изо рта.

Цветок ждал.

Он двинул правой рукой, чтобы поправить шарф, но обнаружил, что в руке уже что-то зажато: альбом. Верно. Он собирался показать цветку свой рисунок, не так ли?

Открыв альбом, он пролистал страницы, но не смог ясно увидеть ни один из рисунков, его разум терял четкость восприятия. Нет, это не правильно.

— Ты сегодня ужасно тихий, друг.

Он выронил альбом, и тот упал в снег. Он наверняка пострадает. Но почему-то это не казалось важным, все, что он мог делать — неотрывно смотреть на маленький желтый цветок перед собой.

Цветок больше не улыбался.

— Знаешь, уже слишком поздно.

Нет. Он не хотел в это верить.

— Тебе стоило бы сказать что-нибудь раньше.

Ему стоило, но он этого не сделал. Но он мог сказать сейчас… ведь мог же?

— Хотел бы я, чтобы ты был другом получше.

Он тоже хотел бы этого.

Он заметил, как неприятное ощущение в груди превратилось в боль в грудной клетке — с недавних пор она стала привычной.

— Но все-таки, что ты хотел мне сказать?

Он тоже задавался этим вопросом. Его взгляд скользнул вниз и упал на альбом. Тот был испорчен — так зачем он вообще принес его? Но он этого не делал.

Он этого не сделал.

Не смог сделать.

— Ну?

Он снова перевел взгляд на Флауи, и его осенило пониманием. Он тихо вздохнул.

— Неважно, — пробормотал он. — Это все равно сон.

Папирус закрыл глаза и открыл их, чтобы увидеть фигурки, аккуратно расставленные на столе, недалеко от кровати. Лес, снег и Флауи пропали, и он снова вернулся в свою комнату. Ничто из этого не было настоящим.

Кроме боли в груди. Она была настоящей.

Внезапно он сел в постели и, быстро задрав пижаму, осмотрел грудную клетку. Внутри по-прежнему была подушка — это помогало отогнать ощущение наличия в грудной клетке чего-то еще… иногда — так что он вытащил ее. Что касается самих ребер — на них виднелось несколько тонких царапин рядом со шрамами, но ни одна из них не была свежей. По крайней мере, это хорошо.

Опять же, это все равно был не тот кошмар, который заставлял его делать такое.

Но все же это был кошмар.

Папирус сжал голову руками — тот же самый кошмар, который посещал его каждую ночь на этой неделе. Нет, он не был связан с болью или чем-нибудь действительно страшным, но сон оставался кошмаром.