— Я пытался, — прохрипел он. — Я перепробовал все, что мог придумать.

— Ну, что ж, похоже, ты так и не придумал то, что действительно могло помочь. Видимо, ты не так уж и хорошо знаешь своего брата, — прошипел цветок, наклонившись вперед и вглядываясь в глазницы Санса. — Ты можешь пробовать, сколько тебе влезет, и все равно ничего не добьешься. Можешь стараться и стараться изо всех сил, но твоему брату станет только хуже, ты никогда ничего не делаешь лучше. Все неприятности из-за тебя.

Теперь скелет дрожал сильнее, даже если лозы сдерживали его. Он хотел бы взять себя в руки, но цветок узнает и снова может ранить гифтрота…

— Я-я все еще могу помочь ему. Я сделаю все, что только возможно, могу…

Цветок, откинув голову назад, разразился визгливым хохотом и смеялся, пока из его глаз не потекли слезы, которые застыли на его лепестках.

— О! — выдохнул он, вытирая лицо лозой. — Я знал, что ты комик, но это было просто нечто!

Он снова встретился взглядом с Сансом, и его лицо прорезала зубастая улыбка.

— Все, что ты можешь — недостаточно, — внезапно его черты смягчились, он наклонил голову и спросил тихим голосом: — Хочешь, я открою тебе секретик?

Ответит он или нет, не имело никакого смысла, поэтому он промолчал. В этом вопросе у него не было выбора, и цветок это знал.

Так что он наклонился ближе и прошептал:

— Он рыдал и звал тебя.

Санс перестал дышать.

Перед его внутренним взором промелькнула непрошенная картина — туманная, но достаточно реалистичная — Папирус, подвешенный на лозах так же, как и они сейчас, растение, делающее с ним все, что вздумается. Скелет кричал и звал брата, а его голос уносил ветер. Папирус…

Он моргнул и дернулся в путах.

Папирус?!

Каким-то образом Папирус был здесь. Он не понимал, как так вышло, но внезапно осознал, что смотрит в сведенное болью лицо брата, которое замерло в считанных сантиметрах от его.

— САНС! ПОМОГИ МНЕ, САНС! — и это был голос Папируса, определенно его, но Санс точно знал, что не смог бы так четко это представить…

Ему потребовалось время, чтобы понять, что лицо брата обрамлено золотыми лепестками. В груди болезненно кольнуло, и вместе с этим пришло осознание, что это цветок — он взял лицо его брата, он говорил голосом его брата…

— СААААААААНС! — закричал он, покачивая головой. — САНС, ПОМОГИ МНЕ, ПРОШУ!

Скелета прошиб холодный пот, его трясло, и он не смог сдержать свой дрожащий голос:

— Х-хватит.

По лицу Папируса — цветка — потекли слезы.

— С-С-СААААНС! П-П-ПОМОГИ! ПРООООСТИИИИ!

— Х-хватит, остановись, пожалуйста, — он чувствовал капли пота, теперь бегущие по его лицу — а пот ли это? — а душа разрывалась и болела, магия кипела, бурлила, действовала, повинуясь собственной воле, и он не мог остановиться. — Пожалуйста, прошу.

— СААААНС, П-ПО-аааааааааа— ПОМОГИ! ПРОШУ, С-СПАСИ МЕНЯ! ПРОСТИ-ииииааааа! НЕ БРОСАЙ МЕНЯ ЗДЕСЬ! СААААНС…

— ХВАТИТ!

Пронзительный визг наполнил воздух, и лицо Папируса исчезло, ему на смену пришло жестокое, вытянутое лицо цветка, освещенное яростным сиянием сырой магии.

Но, кажется, его не волновала нависшая над ним опасность попасть под беспощадный удар. Вместо того, чтобы шарахнуться назад, он перевел взгляд на гифтрота, которая снова захрипела в ужесточившейся хватке лоз.

Тело Санса продолжало колотить от гнева, печали, боли, от попытки сдержать появление гастер-бластера, который хотел проявиться и излить все его эмоции одним неистовым взрывом. Потребовались почти все его силы, но, в конечном итоге, атака растаяла и исчезла в мерцающих серых хлопьях отработанной магии.

Он больше не мог думать. Единственное, что регистрировало его сознание — эхо мучительных криков Папируса, зовущего брата, который пришел слишком поздно, чтобы спасти его.

Вот почему. Вот почему он никогда ни к чему не прикладывал усилий…

…но поэтому же ему нужно постараться сильнее.

Ради Папируса.

Лоза коснулась его лица, прямо под глазницей, и он вздрогнул.

Убрав лозу, цветок посмотрел на нее и усмехнулся.

— Вот ведь плакса, — выплюнул он.

Его глазницы потемнели, и он больше не мог видеть. Он едва мог чувствовать, как лоза сжимает его, или холодный воздух вокруг. Единственное ощущение, в котором он был уверен — острая боль в душе.

— У-ужасное растение…

Он услышал скрип сжимающегося стебля.

— Это все, что ты собиралась сказать?

— Ты… и-и сам не безвинен, — выдохнула она. — Брат часового пытался помочь ему… что гораздо больше… чем можно сказать о тебе…

Зрение Санса вернулось, он моргнул и посмотрел на цветок, который теперь уставился на гифтрота.

— Откуда тебе знать? — прошипел он.

— Я видела тебя, — ответила она, ее грудная клетка поднималась с видимым усилием. — Ты держал часового… надругался над его магией… против его воли… отвратительный…

— Надругался? Пф! — он пренебрежительно взмахнул лозой, как будто гифтрот только что описала не один из самых ужасных актов, который можно совершить с монстром, а какую-то мелочь. — Я просто играл, и все! Я хотел поэкспериментировать, попробовать новое. Понимаешь?

Очевидное легкомыслие в словах цветка поразило Санса ужасом и вывело из ступора. Он подтянулся вверх, насколько позволяли связывающие его лозы, и посмотрел на цветок, который сейчас опустился к земле, ближе к гифтроту.

— Т-ты тот… кто совершил столь мерзкий акт… ты н-не можешь осуждать… брата часового…

— Ой, умоляю. Как будто провалы его брата не хуже.

Санс сжал руки в кулаки и внезапно ощутил, как что-то перекатилось в кармане. И тут все резко вернулось — план, у него ведь был план, и сейчас единственный шанс…

— Он бы не совершил ничего н-неверного, если бы не т-ты…

— Да, да, может быть, я был немного груб. Ну, и что, по-твоему, мне сейчас с этим сделать?

Наконец, Санс смог вернуть свой голос и, вытащив что-то из кармана, сосредоточился на определенном месте на земле.

— Отправиться в ад, — выплюнул он.

Цветок качнул головой назад и с недоумением посмотрел на него.

— И пока ты там… — в мгновение ока он пропал из пут цветка и, появившись прямо перед ним, сдернул колпачок и ударил, — подумай о том, что ты натворил, у тебя на это будет предостаточно времени.

***

— К-Капитан! Андайн! Я их слышу.

— Хннннн?.. — простонала Андайн, поднимая голову и пытаясь добиться, чтобы окружение не расплывалось перед глазами. Если бы у нее были оба глаза, скорее всего, сейчас для нее все двоилось бы. Боже, какой сегодня день? Она чувствовала себя так, будто лечила часами, но не успела даже толком закончить с грудной клеткой. Как врачам это удается? — Что?

— П-псы! — крикнул Папирус. — Они близко!

— О… О! — она выпрямилась, и в позвоночнике что-то хрустнуло — вау, как же это было кстати — и, само собой, она тут же услышала лай и вой, доносящиеся с двух разных направлений и быстро приближающиеся. — Ты прав! Отличная работа, Папс!

— Э-эм… — вздрогнув, он поерзал у нее на коленях — чрезвычайно неприятное движение из-за того, что кости потерлись об ее одежду — и позволил себе без сил упасть на ее грудь и живот.

— Что такое? — спросила она, с недоумением глядя на скелета, а потом моргнула.

Ах, да. Он, вроде как, немного не одет, мда?

— Пфф. Иди сюда, — подобрав полы своего пальто, она снова укутала его. Убедившись, что он должным образом укрыт — как ее пальто, так и толстовкой Санса — она обняла его руками. — Я бы одолжила тебе свои штаны, но моя чешуя, типа, замерзнуть может.

Она заставила себя посмеяться, но понимала, что он очень, очень не хотел быть увиденным так. И причину она тоже понимала, хотя ей была противна сама только мысль об этом. То, каким они нашли его, одежда, разбросанная повсюду, и то, как Санс прикрыл нижнюю половину его тела…

Мысль, что какой-то больной урод оказался не только достаточно жестоким, но и достаточно мерзким, чтобы сделать что-то подобное — и не просто с кем-то, а с Папирусом, с самым милым растяпой-скелетом, которого она когда-либо встречала…