Это определенно не этично.

«Ну, я был ученым. И это научило меня, что не всегда можно следовать законам этики».

Папирус захныкал, выдернув его из мыслей, и Санс быстро повернул голову в сторону брата. Высокий скелет все так же спал, не подозревая о волшебной хватке.

«Не ненавидь меня, Папс, — отчаянно подумал он, как будто брат мог его услышать. — Мне очень жаль».

С этим он закрыл глаза и сосредоточился.

Истощение. Он так устал. Кости болят. Ему хочется просто поспать. Ну, это довольно очевидно. Раз он спит, само собой это будет главным его ощущением.

…Нет, должно быть что-то большее. Папирус редко уставал — он мог не спать днями напролет и иногда приходилось прилагать немало усилий, чтобы уговорить брата лечь в кровать и отдохнуть. Однако последние несколько дней Папирус был вялым, что на него совсем не походило.

Санс вытащил левую руку из кармана и протянул ее к брату, чтобы усилить фокус. «Почему ты так устал, бро?»

Истощение. Он так устал. Если поспать, может быть, сон унесет прочь боль, и страх, и проблемы, и все станет лучше, когда он проснется…

Санс, задыхаясь, отдернул руку, душа Папируса исчезла.

«Нет, бро, нет, не надо так думать. Отдохни, если нужно, но… — ноги задрожали, он осел на пол и уставился на узоры на ковре, — не превращайся в меня».

Сделав несколько глубоких вдохов и закрыв глазницы, Санс снова протянул руку, чтобы еще раз окрасить душу Папируса в синий.

Страх. Он напуган. Великий Папирус не должен бояться, но он боится. Он боится леса. Боится остаться один. Боится… нет, нет, не боится. Не боится. Не его. Но боится, нет, не боится, не должен, это все равно его вина…

Санс открыл одну глазницу, светящийся огонек остановился на лице Папируса. Он никогда не подозревал, что в его брате может быть столько противоречий. «Кто так напугал тебя, Папс?»

Страх. Он боится снова увидеть друга, хоть и не должен. Это его друг. Его друг может быть хорошим. Даже если его друг — нет, нет, это его вина. Все только его вина, нельзя винить друга в том, что произошло. Это только его вина, нельзя обвинять друга, только его вина, и ничья больше и особенно не друга… он друг…

Душу Санса кольнуло, когда он почувствовал внутренний конфликт. Он не мог продвинуться дальше этого — если даже Папирус не способен пробиться сквозь свои внутренние ментальные заслоны, то куда уж там Сансу. Папирус корил сам себя за то, что произошло, но Санс не мог ему помочь, если не получиться выяснить, что вообще произошло.

«Это не твоя вина. Что бы ни случилось, не твоя. И кто бы ни сделал этого с тобой, он тебе не друг, бро, не друг… он…»

Он… вот она подсказка. Напавший на Папируса был мужчиной и кем-то, кого Папирус считал другом. Но… кто бы это мог быть? Единственный, с кем Папирус общался регулярно, кроме брата, это Андайн. Кто же этот загадочный «друг», и почему Папирус никогда не упоминал его раньше? Что он скрывал от?..

Кости Санса содрогнулись, но он все равно заставил себя сосредоточиться на Папирусе еще раз и попытаться уловить его последнюю эмоцию.

Беспокойство. Кости болят. Тело болит. Ну, да, он не полностью исцелился, одно это было веским показателем того, что с ним что-то не так — его магия восстанавливалась с абсурдно низкой скоростью, а еда, которую он потреблял, не восполняла столько магии и ХП, сколько должна была.

Но почему?

Беспокойство. Ему больно и он не чувствует себя в безопасности, даже в своем собственном доме, и неважно, сколько он моет свои кости, все равно чувствует себя грязным…

Не задумываясь, он отпустил синий и схватился левой рукой за грудь, издав задушенный всхлип. Грудная клетка тяжело вздымалась, тело тряслось, а из глазниц давно пропали огоньки.

Этого не может быть.

Это не может быть тем, о чем он подумал.

Силой уняв дрожь, Санс зажег огоньки в глазницах и снова посмотрел на брата. Теперь Папирус сильнее свернулся на кровати и дрожал под одеялом — кошмар. Может быть, это повлияло на чтение, может быть, он просто ухватился за ошибочное ощущение, которое привиделось Папирусу в кошмаре.

Но это все равно не объясняет, почему он мог бы почувствовать…

Нет, нет, этого не может быть, должно быть что-то еще, должно!..

Санс нерешительно протянул руку и снова вызвал душу брата.

Беспокойство. Он чувствует себя неправильно. Ничего не ощущается правильным. Ему больно и у него постоянное ощущение, как будто… как будто… он хватает его запястья, лодыжки, руки, ноги, челюсть, позвоночник, ребра, таз…

Руки Санса взлетели вверх, чтобы зажать рот, его глазницы и разум опустели. Ему стало плохо. Несуществующий желудок не мог ничего исторгнуть, но он ощущал тошноту, и страх, и ужас, и как это могло случиться с Папрусом, кто с ним это сделал, как он позволил этому произойти?!

Но ведь это все время было понятно, да? С самого начала было очевидно, что произошло. С того момента, когда он впервые попытался схватить душу Папируса тогда на поляне. Стыд, страх, надругательство — очевидно, но он просто не захотел этого замечать. Не хотел верить, что произошло именно это. Не мог… это не могло случиться с его братом.

Этого не могло случиться с Папирусом.

Когда он впервые почувствовал это, его разум изрыгнул что-то вроде оправдания — что, возможно, Папирус стыдился проигрыша в битве. Подобное случалось раньше — в прошлом после проигрыша Андайн он приходил домой расстроенным. Но это не объясняло…

Нет, нет, нет…

Санс схватился за голову, вспомнив состояние, в котором нашел своего брата — множественные травмы, разбитые доспехи, опустошенные запасы магии. Это произошло потому что кто-то… кто-то, кого Папирус считал другом…

К нему медленно пришло осознание, что в комнате появился еще один звук кроме его тяжелого дыхания: глубокий магический гул, который резонировал в его грудной клетке, душа забилась сильнее и левый глаз внезапно вспыхнул. Чувства бурлили в нем, переполняя яростью и едва сдерживаемой агрессивной магией, силы активировались по собственному желанию.

Он хотел убивать.

Он хотел убить ту тварь, что сделала это с его братом.

Никто не мог так с ним поступать — не с его младшим братом, который не обидит и мухи. Не со счастливым, энергичным скелетом, который не хотел ничего, кроме как быть любимым. Но это произошло — ему предложили дружбу, в которой он нуждался, а потом отняли и извратили…

Он хотел убить его.

Гул в груди внезапно перерос в завывание, и удар паники пробился через ярость, когда он понял, что делает его магия.

Нет, нет, нет, не здесь…

В отчаянье он вскочил на ноги, но времени, чтобы бежать уже не осталось. Раздосадованно рыкнув, он шагнул вперед через короткий путь из комнаты брата за пределы дома и оказался в снегу. Магия уже выходила из тела, белые точки мерцали и переливались над его головой, сливаясь во что-то массивное.

Прямо за линией деревьев виднелась река, и всего несколькими секундами позже скелет обнаружил, что смотрит в ее ледяные воды.

Из их глубины на него взирало собственное отражение, вечная улыбка превратилась во что-то уродливое, полное гнева и отвращения, левая глазница заплыла яростным сиянием Справедливости, подавившим слабый проблеск Терпения.

И нависший над головой огромный хищный череп, из чьей пасти сочилась сырая магия, был достаточным тому доказательством.

Он не видел желанной цели — ох, как бы ему этого хотелось — но эта тоже вполне достойная. Взмахнув левой рукой, он наклонил череп, пока тот не нацелился на отражение его светящихся глаз, и отпустил магию.

Череп разинул челюсти, и поток чистой магии выстрелил в воду, заставляя ее вскипать и испаряться, пузыри исказили отражение, превратив в неузнаваемую мешанину синего, желтого и серого. Санс продолжал атаковать, направляя в выстрелы всю свою ярость и ужас и делая все возможное, чтобы очистить себя от этих кошмарных ощущений, и гастер-бластер повиновался, продолжая извергать стабильный поток магии.