«После проводов Сююмбике хан Шейхгали, прибыв с князями и войском, занял престол. Освободили пленных русских. Их было много тысяч.

Были подавлены выступления части казанцев, недовольных условиями договора, заключенного с русскими. Наступило некоторое спокойствие. Шейхгали старался, как мог, обеспечит мир и нормальную жизнь народу Казани» (там же, 327).

«В ходе работы хана Шейхгали с представителями горожан стал вопрос о возвращении горной стороны казанцам — без этого невозможно было удержать народ от бунта. Хан Шейхгали потребовал у князя Ивана — либо будут возвращены казанцам их земли на горной стороне, либо Шейхгали отказывается от ханства над Казанью и возвращается в Москву.

В это же время некоторые из знатных казанцев обратились к князю Адашеву, татарину, прибывшему по делам правительства из Москвы в Казань — «нам Шейхгали не нравится, он притесняет народ, нам более подойдет русский наместник». Это было Адашевым, по возвращении, доложено в Москве Ивану. Он согласился и отправил Адашева к Шейхгали.

Адашев, пояснив ситуацию с обращениями казанцев, передал Шейхгали слова Ивана: «Принимайте войска из Москвы и размещайте в городе, после передадите город наместнику».

Хан Шейхгали ответил: «Я уже третий раз на престоле Казани. И стараюсь обеспечить мирное решение проблемы с недовольной частью казанцев. Но видно, нет мне успеха в управлении ими. Но я свои условия сказал — горную сторону необходимо вернуть казанцам. Тогда я гарантирую мир и нормальное правление в городе, в противном случае, я отказываюсь от ханства на Казани. Вы с Иваном не согласились.

Я от своих слов (высказанных представителям казанцев и заявленных Ивану условий) отступить не могу, соответственно, просто вводить в город войска и сдать его наместнику, изменив своим словам, тоже не могу.

Поскольку не принимаются мои предложения, я просто оставлю город, как и было мной заявлено. Введение мной московских войск в город будет означать, что я отступился от своих слов и не выполнил свои обязанности правителя этих людей до конца — а это не в моих принципах и повлечет к тому же падение моего авторитета среди всех мусульман, без исключения.

Я оставлю город, и тогда — хотите, договаривайтесь с казанцами, хотите, штурмуйте город. А вот когда я не буду ханом этих людей, тогда я могу и воевать с ними». Адашев согласился, что Шейхгали прав» (там же, 328).

«Шейхгали с семьей покинул Казань. В Казань поехал князь Микулинский, для принятия присяги у народа князю Ивану. При подходе Микулинского в городе возник бунт, так как разнесся слух: «Русские вас перебьют, все сровняют с землей!». Народ вооружился, закрыли ворота города. Микулинский старался успокоить народ, клялся, что ничего дурного русские не желают, но его не пустили в город. Так ничего и не добившись, Микулинский уехал в Зею. Сообщил в Москву об обстановке (24 марта 1552 г.).

К тому времени Казань полностью пришла в упадок вследствие нескончаемых распрей, в городе оставалось все меньше и меньше народу, так как многие выезжали в Московию. И в любом случае, в этот момент для России, во главе которой был деятельный и суровый царь с поддерживающими его князями, с многочисленным и хорошо вооруженным войском, никакого труда не стоило покорить Казанское государство. Которое было перегружено несогласованностью, бестолковостью, переполнено крамолой и не в состоянии было выставить более чем двадцатитысячное войско» (13, 328–330).

Таково описание взаимоотношений Казани с одной стороны и Московского государства — с другой. Это сведения из работы человека, которого трудно обвинить в особых симпатиях к Ивану IV и его наследникам — русским царям. В силу многих причин, в том числе в связи с трагическими событиями в 1917–1923 гг. — вызвавшими огромные изменения в судьбе России и многих ее видных людей, в том числе и этого ученого.

Ахметзаки Валиди Туган — прежде всего ученый, и в передаче фактов он объективен — намного объективнее многих западников и советских историков. Переведенная мной и приведенная здесь часть его работы, в которой отражены события истории Казанского ханства, возможно ближе к оригиналу и с сохранением существенных деталей — максимально объективно и точно.

И, судя по сведениям, приводимым Ахметзаки Валиди Туганом, ханам Казани и представителям знати этого города было предоставлено множество возможностей, чтобы сохранить мир с западными соседями — татарами и русскими[234].

И еще отметим один момент, есть в истории пример, тоже, выражаясь мягко, довольно тенденциозно освещенный в историографии — «покорение» Иваном IV в январе 1570 г., русского «побратима» Казани — Новгорода — тоже богатейшего торгового города с такой же сверхбогатой и поэтому довольно своенравной знатью. Только долгие-долгие меры мирного урегулирования разногласий, какие мы видели выше в случае с Казанью, Московией в отношении Новгорода не применялись. Карательная экспедиция была проведена почти без предупреждения и молниеносно, несмотря на то, что это был русский, так сказать, «свой» для царя город (47, 365–369), если судить с точки зрения официальных историков.

И еще одна, принципиальная, разница была между «покорением Новгорода» и «покорением Казани». Против сотрудничества Казани с Москвой, то есть с русскими и татарами, выступали в основном религиозные фанатики, подстрекаемые, а возможно и подкупленные «друзьями с мусульманского востока», а за отделение Новгорода от Московии-России много сил и средств затратили «друзья западные».

Этот поход Ивана IV на Новогород в «Записках о Московии» англичанина Горсея описан так: «Царь, вернувшись в Великий Новгород, где оставалась его добыча и пленные, хотел отомстить его жителям за измену и коварство, так как он был особенно разгневан на этот город за его присоединение к недовольной знати; он ворвался туда с тридцатью тысячами своих татар и десятью тысячами своей охранной стражи…» — в результате, пишет Джером Горсей[235], были совершены поступки, невообразимые и бессмысленные по жестокости и убито этими самыми русскими и татарами не много ни мало — 700 тысяч человек за раз (27, 54–55).

Очень похоже на описание «татаро-монгольского нашествия». Это можно назвать характерным примером той самой — по выражению великого Евразийца, «черной легенды» о монголах (как политическом сообществе), то есть, о наших предках и их соратниках, держава которых, до того, как она стала называться Россией, называлась Улус Джучи (Джеучи Улусы), что в переводе с татарского означает — «Удел Ратника».

Надо помнить, что «государственность России-Евразии строилась не только русским, но и другими народами, населяющими нашу страну, и большая роль здесь принадлежит наследию, доставшемуся от империи Чингисхана» (Н. С. Трубецкой) (34, 11).

И что на территории России-Евразии, «охватившей весь физико-географический регион континента, евразийские народы (этносы) связаны друг с другом достаточным числом черт внутреннего духовного родства, существенным психическим сходством и часто возникающей взаимной симпатией (комплиментарностью)» (там же, 35).

«С начала нашей эры евразийские народы объединялись несколько раз: хунны, сменившие скифов, Великий Тюркский каганат VI–VIII вв., Монгольский улус XII в. и Россия (в широком понимании термина)» (там же, 65).

«Как государственное строительство, так и духовная культура евразийских народов давно слита в «радужную сеть» единой суперэтнической целостности. Следовательно, любой территориальный вопрос может быть решен только на фундаменте евразийского единства» (там же, 65).

Именно поэтому, по мнению великих евразийцев Н. С. Трубецкого и Л. Н. Гумилева, для евразийских народов, связанных исторической судьбы, оптимальной формой сосуществования объективно может быть только общая государственность, и более того, «евразийское братство». При обязательном учете «объединяющего фактора» — «национализм каждого отдельного народа Евразии должен комбинироваться с национализмом общеевразийским…