Тренированное тело скользнуло мимо двери так, чтобы не обнаружить себя, но при этом цепкий взгляд вычленил все, что интересовало воспаленное сознание.
Оказавшись вне поля зрения больного, Солдат ушел куда-то очень глубоко, и Джеймс долго выдохнул, поняв, что не дышал все это время. Он чувствовал, как его сердце бешено колотилось в груди, а сам он готов был кричать от счастья. Со страшными ожогами, обезображенный, но это был ОН: его Командир. Он стоял в палате одетый в больничную рубаху и бессовестно курил, закрыв датчик дыма на потолке пластиковым стаканчиком.
Хотелось вбежать в палату, стискивая в объятиях этого жесткого до жестокости человека, который был для него целым миром. И, как сейчас понимал Джеймс, им и остался. Вот только, как прийти к нему и что спросить, он не представлял себе, потому что просто сказать “привет” будет недостаточно. Вопрос “Нужен ли вообще Джеймс Барнс Командиру?” он запретил себе задавать, пока не поговорит с ним.
Он порывался войти прямо сейчас, сказать, что жив, но нужно было все хоть немного обдумать, но так не хотелось идти в пустую клетушку, где все напоминало о Скитлз, что Джеймс устроился на одном из неудобных диванчиков, и принялся ждать непонятно чего. А ждать он умел.
Неизвестно что наступило, когда отделение погрузилось в сон, а его словно никто не замечал. Медсестры выполнили вечерние назначения и ушли пить чай, пациенты окопались в своих палатах, а из-за приоткрытой двери, той самой, в которую он так и не решился войти, доносился тихий храп.
Бесшумно проскользив по слепым зонам камер, которые успел выучить, Джеймс тихо вошел в палату к человеку, которого считал мертвым почти полгода. Оглядевшись он устроился в самом темном углу так, чтобы видеть своего Командира. Пятна слабого света из коридора вполне хватало, чтобы разглядеть каждую черточку незнакомо-знакомого лица. Шрамы, безусловно, уродовали раньше привлекательное лицо, но Джеймс был уверен, что фирменную ухмылку Командира не способны стереть с его лица никакие шрамы. Правый глаз пострадал меньше, и там так и остались, залегшие от вечного прищура, морщинки, такие знакомые-знакомые, что захотелось провести по ним пальцами. До Командира вообще хотелось дотронуться, чтобы убедиться, что он реален, жив. Единственный человек из прошлого, кто знает, кто такой Зимний Солдат. Человек, которого до смыкающихся связок гортани не хотелось потерять. Незадолго до рассвета, не потревожив Командира, Джеймс выскользнул из его палаты и растворился в тенях раннего утра. Пора было возвращаться домой.
Джеймс продолжал приходить к командиру на пару часов перед рассветом, когда сон крепок, и спят даже бандиты. Он всегда был тих и ничем старался не выдать себя спящему изуродованному мужчине, на карте которого было написано Скотт Тейт. Джеймс понимал, что это имя вымышленное, но настоящего он не знал, или позабыл, сейчас уже было и не сказать.
Джеймс боялся предстать перед Командиром, но безумно хотел, чтобы тот проснулся и сам обратился к нему.
Чтобы хоть немного разобраться в себе после смерти Скитлз, которой ему очень нехватало, Джеймс решил посетить музей Кэпа, но скорее в память о Скитлз, чем для себя, ведь они так сюда и не выбрались.
Музей оказался многолюдным местом с винтажным всем, чем только можно. Манекены, изображающие Стива и его Командос, выставленные боевым клином с Роджерсом в главе, его фотографии незадолго до и во время войны, видеохроники, на которых Стив то разрабатывает какой-то план, то они общаются все вместе, то еще какая-нибудь ерунда. Джеймс видел себя на фотографиях и в хрониках, читал свои же письма, но не мог вспомнить ничего из этого, словно это все было не с ним, а с кем-то другим. Но четко видел, каким смешливым и открытым был Баки Барнс до войны, и как резко он изменился, попав на нее. Джеймс не знал, что так изменило Баки, но отчетливо понимал, что он — не Баки Барнс. Возможно — сержант Джеймс Барнс, возможно — Зимний Солдат, но никак не старый друг Капитана Америки, которого тот ласково называл Баки. Теперь он еще сильнее запутался, но это подтолкнуло его к еще большему желанию поговорить с Командиром, чтобы выяснить, наконец, кто он такой. И, даже если тот его прогонит, у него будут ответы, потому что без них Джеймс уходить не собирался.
С этой мрачной решимостью он вернулся туда, где жил и работал, в место, которое на несколько, теперь казавшихся слишком короткими, недель стало для него домом.
Сон, снова ставший исключительно дневным, принес разрозненные образы Стива, еще не ставшего Капитаном Америкой, странную горечь от расставания и предвкушение войны. Проснувшись совершенно не отдохнувшим, а, наоборот, каким-то безумно вымотанным, Джеймс насколько смог привел себя в порядок и отправился в больницу, запоздало боясь, что Командира могли выписать. Но нет, “старый развратник”, как называл его один из бойцов его группы, был на своем месте и снова курил в палате, вяло переругиваясь с медсестрой, которая пыталась его урезонить.
— Никакая я вам не милочка, мистер Тейт, — стараясь не сорваться на визг выговаривала медсестра, и Джэймс даже улыбнулся непонятной тени воспоминания о Командире и “милочках”. — Я на вас пожалуюсь и вас…
— Что “и меня”? — захрипел “мистер Тейт”, закашлялся, но настырно и ехидно проговорил: — Выпишут наконец-то?
Медсестра фыркнула, но, поняв, что спорить бесполезно ушла, смешно наморщив свой курносый нос.
Джеймс сел так, чтобы можно было наблюдать за Командиром, но не быть в его поле зрения, и принялся ждать заветного часа, когда он уляжется спать. Джеймсу нравилось наблюдать за этим сильным, хорошо сложенным мужчиной, когда он бодрствовал, наблюдая хищную грацию движений, даже скованных не до конца пройденным курсом физиотерапии. Но такая возможность выдавалась ему крайне редко, и сейчас, решивший все для себя, Джеймс сидел и наслаждался Командиром, потому что это могло быть в последний раз. Сегодня он решил открыться Командиру, попытаться получить ответы на свои вопросы, которых накопилось не мало. Но все равно упорно сидел и ждал, когда опустеет на ночь отделение, пациенты отправятся спать, а медсестры - пить вечерний чай.
Когда наступил час Х, Джеймс понял, что он банально боится зайти в палату и посмотреть в глаза Командиру, человеку для которого никогда не был просто живым оружием, но он загнал страх настолько глубоко, насколько мог, и открыл дверь в заветную палату, в которой проводил последние пару недель предрассветные часы, представляя их разговор. Каждый раз разный, но всегда с хорошим концом. И вот сейчас он первый раз собирался сделать это вживую.
Командир лежал спиной к двери и, казалось, спал под мерное бормотание телевизора, но Джеймс увидел, как напряглись широкие плечи, почти незаметно, если не знать, куда смотреть, от едва слышного скрипа петель. Джеймс понял, что его Командир звериным чутьем отличил, что не медсестра вошла к нему, но продолжал лежать, ожидая продолжения. А Джеймс замер на пороге, не решаясь ни войти, закрыв за собой дверь, ни уйти, пока не поздно, пока Командир не повернулся и не увидел его.
— Закрой дверь с любой стороны, — жестко приказал он, словно, если бы это был киллер, пришедший по его душу, он даже не попытался бы сопротивляться. Только и киллер не стал бы медлить. А Командир, словно не хотел знать, кто пришел к нему, если тот даже не осмеливался войти или позвать его, и это придало ему решимости.
Дверь бесшумно закрылась, и Джеймс скользнул внутрь, в пару движений оказавшись у кровати.
— Здравствуй, Командир, — еле слышно обронил он, ожидая поворота головы в свою сторону, как приговора.
Секунды, словно свинцовые капли, падали одна за другой отмеряя время, пока лысая, покрытая шрамами голова не повернулась, уставившись на Джеймса желтыми, до боли знакомо чуть прищуренными глазами.
— Ну здравствуй, Солдат. Или кто ты там теперь? — тихо произнес Командир, и Джеймс увидел, как ему на самом деле тяжело. Что то, что он видел под вечер во многом просто дурацкая бравада и ослиное упрямство, против которого иной раз было просто невозможно переть.
