— Уйди! — Он подался к ней оскалившись, выкинув вперед правую руку, где-то глубоко внутри себя надеясь, что не сможет дотянуться, и не дал себе, — не смог, — Скитлз неуклюже отпрянула от Него.

Он чувствовал, что она не хочет уходить, но не понимал, почему. Он был опасен, нестабилен, жесток и непредсказуем даже для себя, особенно теперь, когда не было Крио, не было сна, даже под медикаментами, не было ничего, что бы успокаивало Его. Кроме ее заботы, как при Командире. Это было единственное, что объединяло жесткого и жестокого опытного военного и убийцу, способного приказывать Ему, карать Его и миловать, и больную беспризорную грязную девчонку. Но этого оказалось достаточно, чтобы Он потянулся к ней, не хотел причинять ей боль.

Она плюхнулась на задницу, снова, как в первый раз, поднимая руки, показывая свою беззащитность, а Он не мог понять, откуда у нее это: сразу показывать свою беззащитность, словно рефлекс.

Скитлз поднялась и оказалась достаточно далеко от Него, но не выглядела обиженной или злой, как Он подспудно ожидал, она лишь терпеливо посмотрела на Него.

— Это пройдет, — уверенно сказала Ему Скитлз. — Ты сможешь снова нормально жить. Если захочешь. До скорого.

Она попрощалась и ушла, оставляя Его одного, как Он и просил.

Снова оставшись в одиночестве Он вспомнил про еду, которую ему оставила Скитлз, решив попробовать угощение. Достав из зип-пакета сэндвич Он вдохнул запах хлеба, перемешанного с запахами огурцов и курицы, прикрыв глаза, и тут же в голове возник образ того самого блондина, последней Цели. В этом мгновении прошлого его Цель улыбался, откусывая кусок от почти такого же треугольника, за его плечом ветер трепал белые занавески в крупный красный горох, вот только Цель был гораздо мельче, чем Он его видел пару дней назад.

Он зажмурился, тряхнув головой, и видение пропало, как не было, остался только вкус хлеба и курицы, да нетронутый треугольник сэндвича в руках. И голос, которой он больше никогда не услышит, громыхнул в ушах привычно-хрипло: “Жри, Солдат!”.

Повинуясь этому мысленному, призрачному приказу, Он принялся за еду, не понимая, нравится ему или нет. Но сейчас это было и не важно, нужно было просто восстановить силы организма. Хватит ли предложенного, Он не думал, просто съел, почти не почувствовав вкуса, потому что вкус из памяти застил настоящие ощущения. Память мешала, то оставляя Его в темноте непонимания происходящего, то подкидывая картинки прошлого, только сбивая Его с толку, когда Он начинал что-то понимать.

— Хватит! — прошипел Он, впечатывая металлический кулак в асфальт, хватаясь за голову, мотая ею, как бык, в желании избавиться от картинок, которые больше путали, чем проясняли происходящее.

Заботливые ладошки, гладящие его по спине он почувствовал слишком поздно, потому что слишком устал, вымотался без сна. Реакции снизились непозволительно низко, чувство самосохранения отказывало, видения не давали связно мыслить, и вот результат всего этого: какая-то девчонка застала Его в истерике и подошла непозволительно близко, дотронулась до Него. Это было провалом. Перед мысленным взором воспаленного мозга тут же встало ненавистное кресло и холодный приказ “Обнулить!”. Все рефлексы вздыбились, резко посылая тело в боевой режим, и очнулся Он от хрипа Скитлз, которая снова пыталась отодрать от своего горла его металлическую руку. Он медленно, словно извиняясь, отпустил ее, сам отступая назад.

— Не трогай, — резко сказал он, словно каркнул, и добавил странно тяжело произнеся, будто неуверенный, что можно: — Меня.

— Поняла уже, — прохрипела Скитлз, почему-то все равно не боясь его. Он почти раздавил ей горло второй уже раз, но она все равно продолжала лезть к Нему, словно смерти искала.

Но и Он мог убить ее с первого раза, но не стал, что-то остановило от последнего усилия, после которого чуткое ухо уловит хруст хрупкой гортани, как забулькает, задыхаясь, жертва, не имея больше сил сопротивляться. Скитлз не опознавалась как враг, как тот, кого необходимо убить даже за протянутую в его сторону руку.

— Что тебе надо? — выдавил Он из себя, желая просто прогнать надоедливую девчонку.

— Помочь хочу, — так же коротко ответила она, принимая правила разговора.

Ответ был странным, но в голове снова, как подсказка, всплыло воспоминание о Командире, швыряющем в него ворохом одежды. “Одевайся!” рявкнул тогда он и непонятно добавил со странной нежностью: “Помочь хочу я тебе, долбоебу.” Тогда Он, едва отошедший от Крио, хотя и после душа, с трудом натягивая на себя вещи, ничего не понял, да и само слово “Помочь” мало что ему сказало.

Но, если у Командира точно была причина, по которой он хотел помочь, то вот у незнакомой девчонки таких причин быть не должно было.

— Зачем? — подозрительно спросил Он, увеличивая расстояние между ними, словно готовясь к драке.

— Ты хочешь снова нормально жить? — ровно поинтересовалась Скитлз.

Он остановился, явно приведенный в замешательство вопросом Скитлз, но ответа у Него не было. Память не подкидывала никакой командирской мудрости, не вспыхивали в воспаленном сознании картинки прошлого, и Он остался стоять, подозрительный и растерянный одновременно.

Лицо Скитлз скривилось в улыбке жалости. Казалось, она сейчас подойдет к Нему и погладит, пожалеет несчастного, но нет, она осталась стоять там, где стояла.

— Ты и так прошел через ад, — уверенно заговорила Скитлз, — оставь его, не тащи в новую, даже если и не самую лучшую, жизнь.

Он продолжал стоять, не зная, что ответить, потому что не представлял себе “лучше”, потому что не знал, что его жизнь была “плохо”. Оно у него просто было. А сейчас у Него не было ничего, ни “лучше”, ни “хуже”, Он был совершенно один, разбит, растерян, мучимый странными видениями. Он был без того, кто подсказывал ему, что делать, отдавал приказы, когда он в них нуждался. Он был без Командира. Без того, кто, хоть и был с ним жесток, всегда готов был подставить плечо, пока этого не видят те, кто делал ему больно. Если бы не они, его жизнь была бы даже хороша, вот только Он этого не понимал тогда. А сейчас Он резко, четко осознал, что мифический “Ад” только начинается, потому что там он знал, кто он и для чего. А здесь — нет. Здесь и сейчас был его ад.

Они стояли друг напротив друга и молча смотрели друг на друга. Он — ожидая атаки, она — пытаясь помочь. Он понимал, что Скитлз чего-то от Него ждала, только ни вопроса, на который надо было бы ответить, ни приказа не прозвучало.

— Тебе надо есть. Спать. Не сидеть тут, пытаясь убить каждого, кто пройдет слишком близко от тебя, — Скитлз отчаянно пыталась хоть как-то мотивировать Его, но Он продолжал ждать нападения, не верил ей. Или просто не понимал, чего она от него хочет. — Давай, Солдат, делай что-то, чтобы жить дальше!

“Давай, Солдат!” услышал Он снова хриплый голос, которого так не хватало, по которому скучал, хотя и не знал еще, что это за чувство. “Давай!”

Он зарычал от невозможности высказать тот жуткий клубок из чувств и эмоций, которые клокотали в нем, задрав голову кверху, а потом из-под металлического кулака, впечатанного в опору, брызнула бетонная крошка, а от живой руки остался кровавый отпечаток разбитых костяшек. Он бил и бил, рыча от боли потери, от ненужности, непонимания, покинутый всеми, кого он знал. Уже не машина, но еще не человек. Он упал на колени, теперь бездумно меся асфальтовую крошку, все больше успокаиваясь. У Него не было никакого протокола на случай, если он останется один, но Он помнил, как сам не стал искать Командира, как сам ушел, оставив за спиной все ответы на еще незаданные вопросы. Теперь, даже если бы протоколы и были, они были бесполезны.

“Давай, Солдат, — снова раздался голос Командира, - Живи!” Он не мог ручаться, что это было: воспоминание или галлюцинация, но для Него это был последний приказ Командира. Он будет жить.

Он поднял голову, глядя через завесу длинных грязных волос на все еще стоящую недалеко от него Скитлз, не понимая, почему она не ушла, не убежала в ужасе от Него, но та лишь с сочувствием, на которое был не способен он сам, глядела на Него.