– Ни одной.

Это было вполне очевидно и не оставляло сомнений. Уголки его губ немного приподнялись, будто бы он почувствовал внезапный порыв улыбнуться – мне или своим так и не решенным и не решившимся мыслям, однако его лицо закаменело и осыпалось, когда я спросил – я не мог не спросить:

– А что же Джейн Фостер?

Все озорство его взгляда испарилось, испарилась и зелень в нем, и я получил подтверждение своим догадкам, когда он все же ответил:

– Она раздражает больше всех.

***

– Вы плохо спите?

Темные тени, залегшие под его глазами, могли в насыщенности своей, насыщенности и угрюмости посоперничать с самой ночью. Все в нем выдавало усталость и бессонницу, протяжную, нежданную и нежеланную. Сочувствие свое я старался держать при себе, зная наверняка – Локи его не оценит. Он лишь покачал головой – отрицая, впрочем это не стерло хмурости с его лица.

– Вас что-то беспокоит?

– Меня беспокоит ваша навязчивость, – недружелюбно ответил он, не замечая или же, напротив, прекрасно замечая и отдавая себе в этом отчет, насколько грубо и неучтиво прозвучали его слова. Решение сменить тему было обычным и устроило бы нас обоих, будь он немного доброжелательнее (настолько, насколько это в целом представлялось возможным – для него) в тот день.

– Вас не было три месяца. Это как-то связано со свадьбой вашего брата?

Складка у его некрасиво изогнутого – в гримасе – рта углубилась; он молчал – секунду, другую, словно уверяя меня в том, что он не склонен дать ответ, и я уже поддался той вере, когда он все же сказал:

– Не напрямую.

Это прозвучало довольно своеобразно, и я продолжил:

– Что вы имеете ввиду?

Он тяжело вздохнул, впервые не наслаждаясь, но досадуя на мое непонимание предельно ясных для него вещей.

– Не представляю, зачем все это. Эта свадьба, – он скривился. – Столько времени, сил уходит на подготовку, все возятся, сходят с ума. Фригга сама не своя. А ведь все это бессмысленно.

– Почему бессмысленно?

Он поднял на меня свой взгляд – сухой, прозрачный и горящий.

– Потому что все это ненастоящее. Они разойдутся, не пройдет и десятилетия.

– Вы так уверены в этом, – осторожно произнес я, пытаясь прощупать почву его доводов, добраться до корней его сомнения, – отчего? Вы так верите в то, что Тор не способен искренне полюбить?

Его удивление было практически осязаемым, и я мог бы разрезать его кинжалом, будь он при мне; я мог бы дотянуться до него, если бы пожелал.

– Тор? – его вопрос обернулся шипением змей, как бывало всякий раз, стоило ему поддаться раздражению. – Причем здесь Тор? Асгардцы верны тем, кого выбирают. Все миры верны, все, кроме одного, – он имел необыкновенную способность – остужать собственный гнев столь же быстро, как и разжигать его и поддаваться ему, и вот Локи замолк на секунду, и как бы сильно его предыдущие слова не были ужалены огнем, последующие были спокойнее, холоднее. – Ее чувство ненастоящее, и не увидит этого лишь слепой или глупец.

– К кому же вы причисляете брата?

– К влюбленным. Как известно, они удивительным образом представляют из себя и то, и другое.

Очевидно, его зрение было идеальным, его ум был острым и проницательным, а значит – ему было виднее.

– Так что же именно воспрепятствовало нашим встречам?

Он отвлекся от своих мыслей, и его внимание вновь было отдано мне. Он указал на очевидное немного иронично, немного сухо.

– Как вы видите, сегодня я пришел один.

Это было правдой – я больше не замечал преданной тенью следующих за ним стражников, и это пусть и насторожило меня, но не сильно – я знал, что когда-нибудь это время придет.

– Я могу поздравить вас с возвращением свободы?

Он ожидаемо пропустил мои слова мимо ушей, что нисколько меня не задело.

– Одину потребовалось много времени, чтобы понять – я никуда не уйду. Возможно, он наконец осознал, что, наказывая меня, он больше наказывал себя самого моим постоянным присутствием.

Его слова были пропитаны горечью, однако лишены разумного зерна – я не указал Локи об этом, он должен был прийти к этому сам. Его лицо внезапно разгладилось, лишенное прежних переживаний, его голос звучал испытывающе.

– Я мог бы больше не приходить к вам.

– И все же вы пришли.

Он кивнул, и взгляд его был интенсивным и пристальным.

– Знаете, что-то, пожалуй, есть в вашей идее про сосуд.

Я лишь привычно улыбнулся ему в ответ.

***

– Свадьба вашего брата через два дня. Вы хотите поговорить об этом?

Он был холоден и отстранен, и далек от всего – и от меня, от меня тоже.

Нет, ответил он, и даже не пошевелился.

– Вы уверены?

Все, что он позволил себе – это кивнуть слабо и едва заметно:

– Абсолютно.

Я не стал возражать, пусть и находил его ответ несколько поспешным и неестественным.

***

– Она попросила, чтобы я присутствовал.

Его замерший силуэт в ставшим давно его кресле уже на следующий день после нашей последней встречи не озадачил меня, не смутил моих предположений, но укрепил их, дав почву для размышлений. Было раннее утро, и было прохладно, и я таки закрыл всегда распахнутое настежь окно – стало теплее и замкнутее.

– Вы имеете ввиду Фриггу?

Как один из главных лекарей я тоже был приглашен на празднество – приглашение то было богато украшенным и вычурным, и, несмотря на ослабленные временем кости, я собирался явиться ко двору – желание увидеть Тора, как и любопытство, вызванное тем, что я мог наконец увидеть будущую царицу своими глазами, пересилило наваливающуюся немощность. Локи вывел меня из тех ленивых, по-утреннему неповоротливло-сонных мыслей, голос его был суров и стужен, но под ним я предчувствовал таяние снегов по весне. Весна та (по слухам) была темноволоса и темноглаза.

– Фригга знает, как я не выношу… подобное. Нет ничего хуже пирующих асов. Она бы никогда не просила меня о подобном.

– Значит, Джейн?

Он кивнул, признавая с легкостью, непривычной ему. Его руки были неподвижны и сцеплены в замок – крепко, не разомкнуть, не разжать.

– И что же, вы передумали?

Он не ответил, и промедление его – я увидел это в нем – было вызвано не нежеланием отвечать, но незнанием, едва ли не граничащим с неуверенностью. Он заметил мое понимание, и его лицо было бледным – бледнее его мыслей. И я продолжил:

– Однако это заставило вас задуматься.

Словно бы застывший и не реагирующий ни на что, он поначалу не отреагировал и на это, озвученное, неприятное – для него, и лишь затем сказал, и его голос был тих и низок:

– Я не знаю, что она хочет от меня.

Это прозвучало едва ли не как признание, столь же остро и вымученно, и я, ощутив, как утренняя туманность отпускает мое сознание и оставляет его, покидает, подумал, что все было куда запущеннее, чем предполагал. Локи сидел передо мной бесшумно и едва ли не смиренно, и я не узнавал в нем то поразительное создание, соткнутое из презрения и извечной насмешки, что ворвалось ко мне в кабинет в первый день. Хотя, возможно, оно им было всегда – просто я настолько постарел, и зрение мое столь ослабло, что не видел очевидного.

– Послушайте, – сказал я ему тогда. – Дело ведь не в ней, не в ее желаниях. Дело в вас. Вы сами не знаете, что вам нужно.

Я видел это – неприятие, отторжение, поднимающееся в нем – Локи подавил его практически мгновенно, не позволил ему выплеснуться, но оно по-прежнему было в нем, сидело глубоко, назревало стремительно, и я ничем не мог ему помочь. Я вспомнил его слова о приеме пищи, произнесенные им в самом начале нашего пути – тогда он не назвал Джейн, пусть и не было никаких сомнений – она уже была нареченной Тора и ужинала с ними.

– Вы придаете удивительно большое значение просьбам той, кого даже не считаете частью своей семьи.

Зелень в его глазах, устремленных на меня, потемнела, как и его ответ:

– Она – не моя семья.

– Но она – семья Тора, а значит – и ваша.

Пустота в нем оказалась поразительно прозрачной и холодной, точно лед – не отличить. Пробыл он у меня недолго – всего лишь дюжину мгновений. Поднялся стремительно и рвано, словно мог покачнуться, а затем, не прощаясь, вышел за дверь.