– Простите?
Крайняя степень досады отразилась в его жестах, в том, как он провел рукой по волосам, в том, как вновь склонился чуть вперед.
– Разве это не очевидно? – раздражение потопило в себе все остальные его эмоции, и это мешало мне, мешало и отвлекало от тех остальных, что я мог бы в нем прочесть. – После всего произошедшего я буду последним, кого Один посадит на трон.
Это была обида – то, что говорило в нем, и я с удивлением осознал, что вызвана она была вовсе не упущенной возможностью. Происходила она из уязвимости, но никак не из задетого самолюбия.
– И все же, – продолжал я, – вы остаетесь его сыном и вторым на очереди. Что, если Тор откажется?
Вероятность была мала, но она присутствовала, и глупо было закрывать на это глаза. Однако Локи лишь покачал головой, словно бы зная то, что было мне недоступно, что-то, что навсегда разрушило для него саму только возможность обретения власти. Я решил, что оставлю это до лучших времен – если, конечно же, им суждено было настать. Я спросил у него:
– Вам не интересно, как зовут меня?
Очевидно, что нет (возможно, он уже знал мое имя), и та очевидность осела в его взгляде, устремленном на меня, вытесняя все остальное. Однако, несмотря на его явное нежелание что-то узнавать обо мне, я все же представился, надеясь, что он хотя бы потрудится запомнить мое имя – в конечном итоге оно могло ему пригодиться. Я чувствовал, как в нем нарастает неуютность – он по-прежнему сидел ровно, не двигаясь, но все же – она исходила от него волнами. Я сам ощущал усталость – из-за своего возраста или же его присутствия, однако я хотел продолжить, и продолжил, заводя разговор о его детстве, когда он оборвал меня:
– Вам не кажется, что наше время истекло?
Наше время не истекало еще как десять минут – годы заставили меня ощущать его биение, его течение и его импульсы, словно оно было частью меня. Но, не указывая Локи на этот факт, о котором, скорее всего, он знал не хуже меня, я лишь согласился с ним, предвидя, что в этот раз так будет правильнее и проще – для нас обоих.
– Да, Локи, – произнес я, вставая со своего места на секунду позже того, как он уже был на ногах, удивляясь тому, насколько высоким он был даже для всегда отличавшихся своим ростом асгардцев. – На сегодня все.
Он не взглянул на меня, не попрощался со мной, лишь вышел за дверь, оставив меня в сомнениях – придет ли он хотя бы еще раз. Я подумал тогда, если он придет – он уже не откажется от этих встреч, оставшись верным своему выбору.
Так оно и было.
***
– Почему я должен доверять вам?
Обычно вопросы о доверии стояли довольно остро в моем кабинете – каждый, приходящий сюда, обязательно задавал его самому себе хотя бы раз. От ответа на него зависело если не все, то довольно многое, и именно по этой причине каждый должен был ответить на него самостоятельно. Впрочем, я сомневался, что в этот раз будет точно также, как и в другие. Этот вопрос он задал на нашей второй встрече спустя ровно месяц после первой – на более частое сотрудничество он не был готов, и я, придерживаясь принципа добровольности во всем, ни на чем не настаивал.
– Смею вас заверить, вы ничего мне не должны, – это было правдой, и он уже знал об этом. – Однако некое доверие с обеих сторон не помешало бы.
Скорее, это бы только помогло, но Локи лишь хмыкнул, вытягивая вперед длинные ноги и устраиваясь поудобнее. Я напомнил ему о том, что все, произнесенное здесь, здесь же и останется, и никогда не достигнет ушей Одина, даже если то будет его пожеланием или приказом. Было тепло – холодные дни в Асгарде были скорее исключением из правил, и тем не менее, в тот день было особенно тепло – из распахнутого настежь окна доносились звуки вечного лета и его расцветшие запахи, и пусть прежде это никогда не волновало меня, я замечал, что старость придавала некую сентиментальность моим мыслям.
– Давайте начнем с чего-то простого, – дружелюбно предложил я, показывая, что ни в коей мере не собирался давить на него.
Он немного приподнял голову, задирая острый подбородок, разглядывая меня сверху вниз и видимо находя в этом некое удовлетворение. Привыкший держать все под своим неукоснительным контролем, он редко позволял себе добровольно отдавать его в руки постороннего.
– И что вы подразумеваете под простым?
– Опишите свой обычный день.
С секунду он пусто глядел на меня, и когда смысл моей просьбы достиг его сознания, он вдруг запрокинул голову, отчего его волосы блеснули чернотой, и засмеялся – я впервые тогда услышал его смех, он оказался неожиданно мягким и низким, и когда этот смех оборвался – столь же внезапно, как и зародился, я увидел, что его причиной стало замешательство – именно оно было в его взгляде.
– Послушайте, – произнес он, и в голосе его звучало эхо того далекого смеха, – так уж сложилось, что я вполне не прочь участвовать во всем этом, – жестом, небрежным и изящным в своей небрежности, он указал куда-то перед собой, очевидно подразумевая нашу беседу, – но я не то что бы… готов выглядеть дураком. Чем именно вам интересен распорядок моего дня?
– Тем, что он охарактеризует вас. Скажите, как сильно он изменился после вашего заключения?
Он раздраженно повел плечами, и на мгновение мне показалось, будто он намерен подняться со своего места и пройтись по комнате, избавляясь от внутреннего напряжения, что, согласно нашему пока недолгому знакомству, всегда было с ним – но комната была небольшой и вряд ли дала бы ему много места для его раскаленных раздумий, и Локи не сдвинулся с места, предпочтя не выказывать собственного раздражения.
– Довольно сильно, – наконец ответил он. – Едва ли можно заниматься привычными вещами под неустанным надзором рабов Одина.
Его взгляд метнулся к двери – всего на одно дыхание, но и этого было достаточно, чтобы понять, что – кого – он имел ввиду и как сильно его не устраивало текущее положение дел. Скорее всего, за ним присматривали едва ли не строже, чем за пленниками в стенах асгардских темниц, и того, кто ценил свободу едва ли не превыше всего, это угнетало.
– Что именно изменилось?
Он пожал плечами – равнодушно, отвлекаясь от своих мыслей, будто всплывая из них, образовавших бездонный бескрайний океан, на поверхность.
– Мне запрещено упражняться в магии, – он произнес это так, будто это его не сильно заботило, практически окуная свои слова в беззаботность. Определенными способностями к магии обладал каждый в Асгарде – в большей или меньшей степени, однако в мире, где предпочтение отдавалось силе, а образ жизни отдавал дань сражениям и войнам, магия считалась чем-то второсортным и едва ли пользовалась тем уважением, которого, на самом деле, вполне заслуживала. То, что я знал о Локи, говорило о его весьма выдающихся успехах в магии, и оставалась вероятность, что запрет Одина для него был не больше, чем просто набор звуков. Скорее всего, он нашел способ тайно использовать свои способности.
– Мне нельзя выходить за пределы дворцового сада, – продолжал он, – даже под присмотром. Я не пользуюсь большим доверием, как вы можете заметить, – в его словах не было и тени печали или неудовлетворения, скорее едкая насмешливость, практически издевка, будто бы он скорее наблюдал за всем происходящим со стороны, нежели принимал – во всем этом – прямое участие. – Мне позволено проводить лишь три часа в библиотеке, не больше, и это скорее мера наказания, нежели предусмотрительности. Все остальное время я провожу в своих комнатах. Они, конечно же, тоже под круглосуточным присмотром.
Он немного задумался, словно вспоминая, и я поразился его словоохотливости – с того момента, как он только появился в моем кабинете в прошлый раз я переживал, что самым сложным будет разговорить его – но он говорил так, будто это было ему необходимо. Будто он не говорил – ни с кем – долгое время.
– И мне нельзя принимать пищу с моей… семьей.
Это уже показалось мне интереснее – вряд ли это было связано с его излишней привязанностью к трюкам. Когда принцы были моложе столетия на три или четыре, по дворцу гуляли слухи, будто младший из них развлекал себя тем, что обращал вино в протухшую воду, а яства – в гниль. Теперь же его шутки могли стать более жестокими и опасными, однако я сомневался, что последний из запретов был обусловлен его гипотетическим желанием отравить еду.
