Я сидел за кухонным столом и пил чай из большой красной кружки с надписью: «Вавилон – город как город», а рядом лежали открытая пачка «Бронкса», зажигалка и черный прямоугольник старенького телефона, который дала мне Ульяна вместо моего навороченного смартфона. Сим-карту, вставленную в этот черный прямоугольник, также купила Уля, и номер был известен только ей одной. В квартире я находился уже два часа, час пятьдесят три из них на кухне, и все это время занимался не чем иным, как подбором новых вариантов фразы, которая прицепилась ко мне, едва лишь Ульяна закрыла за собой дверь со стороны лестничной клетки и удалилась, цокая каблуками черных лакированных полусапожек.

– Ах, Уля, Уля-Уленька, целую тебя в губоньки за то, что ты ползешь, как муравей, – пробормотал я, делая глоток чая, и снова посмотрел в окно.

Из парадной дома напротив вышла бабушка, закутанная так, как будто на улице были все минус сорок, а не какие-то жалкие три градуса ниже нуля. Она огляделась и, не торопясь, фокусируясь на каждом своем шаге, направилась в сторону метро «Василеостровская».

– За то, что ты поешь, как «Шуга рэй», – продолжил я.

Из подвала дома напротив появился черный облезлый кот и, осмотревшись, юркнул обратно, не обнаружив, видимо, ничего, что могло бы привлечь его внимание. В парадную, соседнюю с той, откуда появилась бабуля, зашел представитель какой-то эксплуатационной службы, судя по расслабленно-зигзагообразной походке, он был слегка подшофе. Его оранжевую форменную жилетку, надетую поверх старенькой дубленки, покрывали пятна, вероятнее всего мазутные. Очевидно, мужчине срочно поручили очистить что-то от этого, прямо скажем, не самого безопасного на свете химического состава, а у него под рукой не оказалось ничего, кроме элементов собственного гардероба. А может, он просто решил поваляться в луже с мазутом.

– Ах, Уля, Уля-Уленька, целую тебя в губоньки! С тобой я словно в «Цирке дю Солей», – сказал я.

Я решил встать и направить свои стопы в одну из комнат, которая предполагалась как спальня. Во вторую вход мне был воспрещен. Ульяна закрыла ее и произнесла при этом вещь, парадоксальную в своей одновременной серьезности и шутливости:

– В эту комнату заходить нельзя. А то Синяя Борода отрубит тебе голову.

Вообще, квартира считалась жилищем ее двоюродной сестры Светы, но де-юре оставалась собственностью их бабушки, которая, вписав Светку в завещание, уехала жить к младшей сестре в Кингисепп. Сама же Светка свинтила на стажировку в Дрезден: она готовилась стать магистром международного права. А Синей Бородой Улька называла Светкиного ухажера, вечно поддатого фотографа Саню, бородатого и низкорослого, как гном Гимли, и агрессивного, как бледный орк, если к трем часам дня в его микроорганизме не оказывалось несколько порций пунша.

Я уже было оторвался от кухонного стула, но новое появление все той же бабушки заставило меня вернуться к наблюдению за происходившим на улице. Бабуля остановилась ровно между дверью в свою парадную и подъездом, куда минуту назад зашел обмазанный мазутом коммунальщик, и что-то кинула к подвальному окошку. Я не сразу разобрал, что это, но через несколько мгновений, увидев вылезавшего из подвала черного облезлого котофея, понял: бабуля решила подкормить животное. Она отошла на пару метров в сторону, чтобы не мешать трапезе питомца, но тут нежданно-негаданно на покрытый коркой льда тротуар из подъезда выскочил взъерошенный коммунальный мужчина. Увидев происходившее, он немедленно вступил в диалог с бабулей – стал что-то экспансивно объяснять ей, кивая на животное. Женщина же по мере сил отбивалась от его нападок, показывая куда-то вверх. Я тоже посмотрел туда и обнаружил не что иное, как начинавшую набухать сосульку. Прозрачная блестящая красавица ползла со скошенной крыши дома точно посередине между парадными. Я мысленно спроецировал ее возможное передвижение вниз и понял, что местом ее приземления будет именно та точка, в которой в настоящее время осуществлял свой уже, пожалуй, вечерний прием пищи четвероногий представитель андеграунда. В итоге не прошло и пары минут, как вся эта веселая компания рассосалась: подвальный житель юркнул в свое жилище, бабуля скрылась в парадной, а представитель жилкомсервиса направился в сторону рюмочной, расположенной в соседнем доме.

– За то, что ты сказала мне: «Налей!», – проворчал я и все-таки двинулся в сторону спальни.

Раздвижной диван, компьютерный стол, компьютер, платяной шкаф справа от двери – вот и все, что составляло обстановку комнаты. Я разобрал диван, нашел в шкафу постельное белье, застелил себе ложе и улегся, хотя не было еще и шести. И почти сразу погрузился в сновидения, которые оказывались обычно очень яркими, когда окружающая среда навевала скуку, и, наоборот, тускнели, когда вокруг все вертелось в безумном хороводе, ходило ходуном и взрывалось, как китайская пиротехника.

Во сне по абсолютно пустому Московскому проспекту за мной бежали сотрудники собственной безопасности ООО «Бермудский треугольник», в котором я до недавнего времени числился юридическим консультантом. Разбрасывая ногами желтые опавшие листья, я мчался, как Усейн Болт за первым олимпийским золотом, как Геракл за керинейской ланью, как разгоряченные фанатки за Ромой Зверем, но все равно усы старшего из догонявшей меня группы становились все ближе и ближе с каждой секундой. Я свернул в арку, во дворы какой-то шикарной сталинки, оказался у дверей рюмочной, располагавшейся в первом же подвале тыльной стороны дома, и нырнул в ее спасительные объятья.

В помещении, как и на улице, не было никого. Я, грешным делом, подумал, что придется самому себя обслужить, налив рюмочку рябины на коньяке, но тут откуда-то сбоку в пределы барной стойки вплыла дама, одетая вполне себе по форме заведения, только вот лицо ее навеяло на меня недобрые предчувствия. Выглядела она один в один как бывший губернатор и как нынешний председатель верхней палаты парламента.

– Чего уставился? – спросила она.

Я подошел к окну, находившемуся на уровне ног, и увидел именно ноги моих преследователей, удалявшиеся вглубь дворовой территории.

– Ты пить пришел или глазеть, консультант? – ворчливо поинтересовалась женщина, ставя перед собой стакан, заполненный до краев чем-то напомнившим мне зубровку.

– Простите великодушно, – проговорил я, подходя к барной стойке, – простите великодушно мою пролетарскую беспринципность и юношескую наглость, но не сочтите за труд сообщить мне ваше имя, ибо первый стакан я хотел бы выпить именно за знакомство, если это, конечно, не противоречит вашим моральным, религиозным или политическим взглядам.

– Можешь называть меня Дульсинеей, – сказала женщина.

– Тобосской? – уточнил я.

– Зачем Тобосской? Просто Дульсинеей. А можно Дусей. Дуся Стакан, – ухмыльнулась дама.

Я опрокинул в себя содержимое наполненной до краев емкости.

– Ты, Тема, берегись трех вещей, – произнесла женщина.

Я стал лихорадочно соображать, называл ли свое имя, а она закончила:

– Автомобиля, бюджет не освоить и сосуль. Все остальное – пустяки сущие. Ферштейн?

– Ферштейн, – подтвердил я.

Я надеялся, что дама обновит опустевшую емкость, но тут в наше интимное пространство сна вклинился звук, похожий на писк огромного комара. На самом деле он оказался мелодией входящего моего нового телефона, к которому я еще не успел привыкнуть. Звонить могла только Ульяна – так оно и было. Я поднялся на локте и, приложив маленькую трубку к уху, сказал сонно:

– Чего тебе, звезда моя?

Затем я быстро поднес аппарат к лицу для выяснения временны́х координат моего вялого тела и не менее вялого сознания, которые кто-то невидимый и очень мудрый соединил в одной точке примерно двадцать семь лет назад. Шел десятый час.

– Так, поболтать, – ответила Уля. – Спишь, что ли?

– Нет, – зачем-то соврал я.

Мы болтали минут десять, пока текущие темы не были исчерпаны до самого дна, а потом Ульяна свернула разговор так же быстро и безапелляционно, как и развязала его.