– Не «опять», – сказала жена. – Это всегда один и тот же, и первый раз. Всегда Исида исчезает с неба и спускается, чтобы разбудить и родить сына Милька, это событие ныне и происходит, на седьмое утро праздника материнское чрево отверзнется.

– Тейя, перейди к другому часу истории, с тут дело обстоит не так просто. Многие называют Мелькарта не владыкой, а владычицей. Народ имеет при этом в виду судьбу, и луну девственницу, и звезду мать, и многих других, с которыми они супружатся. И нам приходится называть поимённо его ипостаси, и ловкая многозначность грешит против правды. Небо, которое орошает поля, имеет одну грудь женскую, а другую – мужскую.

– И Аштарет, утренняя звезда и вечерняя, и она, и то, и другое – вечером женщина, утром мужчина.

– Ну, как тут не сотворить мир? Как не погрешить против правды? «Мелькарт – дева, женщина и рождённый юноша, и только в силу своей смерти», – говорил Гай Мельгард, помня древние тайнописи.

– Уверяю тебя, смерть способна изменить пол.

– Конечно! Если при жизни Смерть была женщиной.

– Дурачок, я рассказываю тебе о людях, что живут там, за чертогом и о том, что они думают об общепонятном. Ведь и ты подобен амуру всевышнего, первого и первейшей, владыки и владычицы. Подобны лукумону³⁴, который обручён и обручена с нашим племенем, ибо ты – кровный жених, а я – невеста, но и это ещё вопрос – невеста я, или жених. Отец и Мать – лунное яйцо.

– Тейя, я тоже так думаю, когда я нежен с тобой, милая моя Тейя! – воскликнул Гай Мельгард, обнимая жену обеими руками. – Тебе прекраснощёкой суждено было идти на восток к полям Иару³⁵, ради моей жизни. Ты меня, как Звезда, ведёшь меня за руку в рощу, в мир, под зелёные дерева и сплетаешь мне венки, как сплетала бы их Исиза Мелькарту из дубовых листьев; сплетаешь не всякими ветками, а само собой разумеющимися.

– Пойдём муж, пора! Ты говорил, что у меня очень нежные щёки и что они благоухают, как лепестки роз, когда ты их целуешь: так, как если бы я была подобна плодоносящему дереву, которое распахнулось бы и выпустило отпрыска! Как было при первом рождении Мелькарта.

– По-видимому, ты имеешь в виду первородного наследника, и растенья «не-тронь-меня». Теперь я думаю о Мелькарте, о полной жертве и о посвящённой юности. Твой миртовый венок – украшение жертвы, – он меня пугает.

– Я поняла тебя, любимый, мир скорбит о первенце и плачет. Мелькарт – Не-Тронь-Меня, слывёт кустарником Смерти и губит в себе тех, кого он любит… Пойдём муж! Горек и терпок миртовый убор.

Удивительно проникновение в тайники человеческого чувства, дорогой читатель, удивительно и ощущенье его страсти; так же остро и касание к чувствительной, лирической красоте природы. В этих строках я осведомляю тебя о результатах возросшего самосознания древней личности, самобытность человека, предоставленного самому себе в узких рамках частной жизни в обстановке зреющей государственности, о желании человека уйти от серой, будничной повседневности. Погружение и углубление его в мистические грёзы, это – результат возрастающего индивидуализма и субъективизма, характерного не только для описываемой мною эпохи. И нигде самостоятельность субъекта не доходит до абсолютизирования. Нигде он не уничтожает самого объективного бытия, а везде человек, так или иначе, только его видоизменяет. Вот это – то видоизменение бытия, которое отмечается в литературных жанрах всех прожитых нами веков и позволяет видеть в них безусловные романтические тенденции.

Чрез меня умножатся дни твои, и прибавится тебе лет жизни. Если ты умён, то мудр для себя; и если буен, то один потерпишь. Тиннит садится у дверей дома твоего на стуле, на возвышенном месте города, чтобы звать проходящего по дороге, идущего прямо своим путём. Притчи Тин_ниТ.

Со скорби начиналось пребывание мистов у горы Абант. Во-первых, потому что святилище Пан Ти Капища, куда за оракулом прибыл Гай Мельгард, было темницей преисподней вообще. Во-вторых, потому что привлекался, задерживался и не отпускался тот, кто в него попадал. И, что Смерть, действительно и буквально, господствовала страной «Откуда никогда не возвращаются». А это значило, что человек, окунувшийся в это святилище и вобравший в себя «в смерти жизнь», не сохранял своё прежнее духовное состояние и свою внешнюю форму, и не оставался уже самим собой.

Возвращение переселенца через двадцать пять лет в прежние места уже не имели никакого касательства к тому человеку, который, отправляясь в путь на запад, рассчитывал вернуться на родные земли через полгода. Они часто становились колдунами, делавшие свою способность пророчествовать, в исступлённом состоянии, источником заработка. Они были вещунами, которые, странствуя или сидя у пещер, добывали деньги и съестные припасы, указанием благоприятных для тех или иных дел, дней. Это были важные люди, ибо так представлялись местным жителям эти безумцы. Они наносили себе раны, ели мясо быка, ходили с железными рогами на голове, или вовсе голые – это им подобало: рога и нагота. Основой их эмблемы являлись рудименты трех сезонного года. Зимой, в образе змея – отсюда у них змеиный венец. Весной, превращались в быка, а в козла или оленя в день летнего солнцеворота. Демонстративным обрядовым блудом домогались они для хлебопашцев плодородия земли. Люди сознавали это с благоволением, так как обладали той повышенной чувствительностью, которой отличалась их религиозная традиция, где разумение Бога начиналось эротическим танцем. Это уже было «Ханааном»³⁶, с которым связывалась тёмная история. “Ханааном”, в котором ходили голыми с открытыми половыми отличиями, обнажёнными водили хороводы и совершали обрядовые акты с лоно угодницами.

Тут всегда есть Мелькарт; но при этом он приходит и уходит подобно тому, как всегда, уходит и приходит солнце. Старик Мелькарт уходит. Я намекаю на то, какие события доносит до нас время. Тут начало смены престола, плачевный закат года и ликующий рассвет рождества, от которого люди ждут повторного поворота, веря, что отныне вместо несправедливости воцарится справедливость и «луна будет восходить правильно». Это для всех достаточное основание радоваться после дней траура и пепла жертвы, которое объяснялось искренней скорбью об уходе старой эпохи.

Много дней готовилось торжество, прежде чем холст с Величеством Мелькарта на влачимых волами салазках, на которых покоился саркофаг (под красно-чёрным балдахином магалия), в сопровождении, спереди кадильщиков и водокропильщиков, а сзади совершено убитой горем свиты, доставили к благоустроенному Вечному Жилищу, что за медной дверью адетона. Здесь над «мертвецом» был совершён богоугодный обряд «отвержения уст» копытцем посвящённого Хору тельца.

Община Знания сидела, уткнув головы в колени, а народ предавался шумной скорби. Весь Горизонт Хора³⁷ скорбел, чтобы восславить новую не знающую несправедливости эру, когда луна будет восходить правильно. Скоро жрицы и жрецы Общины Знания поднимутся, чтобы, ликуя приветствовать новое наследное солнце, приятно красивого юношу, которому четырнадцать лет. На некоторое время бразды правления должны будут перейти к нему и к вдовствующей богине. Мощью Хор – был этот юноша, а «Не-Тронь-Меня» являл собой его титул:

«Сильный боевой бык, любимец обеих богинь, величественный, золотой сокол, поднявший венец. Мелькарт – прекрасный обличьем своим, Он, который Единственен, и для которого Он единственен. Сын Солнца – властитель Красного Марса, величественный постоянством, живущий вечно, любимый владыкой неба. Он – первосвященник, ликующий над Горизонтом Хора в силу своего имени «Жар, что пылает». И было крайне необходимо, чтобы юноша, прежде чем, в свою очередь, покинет землю и продолжит солнечный род, ещё при жизни обручился с Исизой, которая становилась его Великой Супругой. Она будет повелительницей четырёх сторон горизонта Хора, она получала от Мелькарта прозвище «Прекрасней всего прекрасного».