note 196 плекс? Он же лопух, его вокруг пальца обвести пара пустяков, а ты — ты же можешь все. Ты дура, сказал ей Леня, я могу только то, что могу, но ты же книжки перестала еще в детсаде читать, набрала альбомов — хоть бы в живописи разобралась, не знаю, как он тебя терпит, с тобой говорить не о чем! И ее осенило — Леня догадывается! Что ты этим хочешь сказать? Изобразила оскорбленные чувства. А ничего. Ты знаешь, я вообще нравлюсь мужчинам, значит, во мне что-то есть такое. Я в сексе, если бы тебе изменяла, была бы королевой. Пойдем — покажу. Нет. Как нет?! У тебя что, кто-то есть? У меня, кстати, пропали новые трусы из шкафа, не ты взял для своей?! Я?! Да я такими могу грузовик заполнить, надо мне твои брать! А мне денег даешь пшик! Ты сама стала скупой, жадной. Я?!.. Ты!.. Я?!.. Ты! Ты!
У директора красивые руки, крупные красивые руки.
Она набрала номер Мити: вряд ли он прилетел, набрала скорее по привычке, и надо же — он взял трубку.
— Ритка? А я только что вошел. Телепатия в действии. Кроссовки еще не снял. Кстати, кроссовки Леня ему удружил.. Митька ничего не способен сам себе купить и не бережет вещи, нет чтобы хорошую обувь носить редко, а плохонькую — везде, он всюду в хорошей, еще и шутит: такие отличные кроссовки
— не роскошь, а средство для быстрой и удобной ходьбы. Но сердиться на него невозможно.
— Ну, нашли отца? Нет? Митя коротко рассказал.
— Приеду сейчас? Схвачу тачку и приеду?
— Приезжай, конечно. Она мигом примчалась. Миленький мой. Я соскучилась. Тихохонько отключила телефон, а то в самый интересный момент — дрынь-дрынь-дрынь!
— Мерзавец твой брат, — говорила она, покраснев от негодования, — тебе, выходит, ничего! Жалко, разумеетnote 197 ся, Антона Андреевича, он неплохой по-своему был человек, не злой, но все вы недотепы, и он, не тем будь помянут,
— она говорила точно о покойнике, — как так распределил, ну почему все этому психопату Сергею, ты не понимаешь, Митька, вот-вот может получиться так, что твоему ребенку некуда, а главное, не на что будет поехать отдыхать! Бабка собирается на историческую родину, вся ее родня уже свалила. Леня тоже собирается, он у меня тертый калач, он умный, мой Леня, немцы, кричит он, уезжая, увозят порядок, что вам-то останется, когда мы свои мозги увезем?
— Старшие братья в русских сказках тоже над младшим братом посмеивались, бранили его да ругали.
— Ну ты, мой сказочник, опять за свои небылицы! Леня мой прав! Что останется? Твоя дочь будет босая, голая, голодная, а тебе бы только сказочки пересказывать! Господи, да за что я так вляпалась, да почему затмение на меня нашло, да куда я смотрела, когда с тобой в одну постель ложилась…
— Кажется, Тома тоже ребенка ожидает, вот Сергей о ней и позаботился. И вообще, Рита, я больше не могу слышать всего этого, понимаешь? Меня от этой борьбы за частную собственность, которая теперь везде и у всех, просто тошнит!
— Сергей-то сволочь, сволочь, а ты!.. — Ритка махнула рукой, вскочила, забегала по комнате, сбила ногой стоящий у стула холст. — Так вот что я тебе скажу, я, конечно, не Царь-девица, я тебе не пара, да, не пара! я простая баба, мне нужно кормить детей, а ты витаешь в облаках, живешь, видите ли, высокими материями, сказочки почитываешь, картиночки пописываешь, хватит, достаточно, я тоже Майке «Конька-Горбунка» декламировала, но сначала ребенка накормила, а когда будет жрать нечего, потому что денег не будет, твой ребенок будет с голоду пухнуть, и Леня-то прокормит, а ты…
— Успокойся, Рита, — сказала он, поморщившись, — я прошу тебя, успокойся.
note 198
— …Ты ко всем безразличен, у тебя нет сердца, и твой отец бездушный был, грех так сейчас говорить, а этот ваш дегенерат, да знаешь ли ты, что у моего Лени есть также люди, за пять тысяч человека грохнут не задумываясь, а уж дачку поджечь для них дело плевое, то-то я посмотрю, как живописно она будет полыхать, создашь потом бессмертное полотно, намалюешь пепелище, пусть уж не достанется она никому!..
— Да вы все просто сошли с ума!
— Мы-то в разуме, мы о детях думаем! Мы хотим, чтобы они были не нищие, как мы, а имели все!
— Твой Леня скоро тебе дворец купит, успокойся! Эта старая дача тогда покажется тебе такой же нищей и убогой, каким уже представляется тебе твое пионерское прошлое! Это для меня дача — мое детство…
— …Никому не достанется! Нникому! — ее шея судорожно задвигалась, точно сейчас Ритка зарыдает.
— Кстати… — Митя вспомнил, что они с Натальей решили сегодня, ближе к вечеру, поехать на дачу и отдать Сергею дарственную отца.
— Что «кстати»?! — Ритка, уперев руки в худые бедра, стояла перед ним злая, в ее серых глазах чернели острые зрачки, губы стали еще уже, посверкивали чуть выступающие вперед ровные зубы. — Чего ты еще хотел мне сказать?!
— То, что привез Майке сюрпризы, — Митя был совершенно спокоен, — купил пустяки, конечно, разноцветные резинки для волос, босоножки-плетенки, юбку с орнаментом
— продают такую одежду вернувшиеся в Крым татары, орнамент ручной работы. Не длинновата будет? Хотя это такой стиль. Ритка с трудом улыбнулась.
— На дачу поедешь с нами? Мы с Наташей собрались ехать сегодня.
— Сейчас?
— Часов пять вечера.
— Нет, — сказала она огорченно, — не могу. Майка дома будет одна. Придется вам ехать без меня. note 199
— Жаль. Но она уловила: он лжет, ему не жаль! И пол поплыл у нее под ногами. Лицемер! Лжец! Но она сдержалась. Зря ведь ее, Ритку, считают все Ярославцевы такой глупой, она умеет скрывать все — боль, ревность, отчаянье. Она давно привыкла все скрывать — и с Леней, с которым просто, и с Митей, с которым так сложно. Но, Господи, с ним она жива! С ним каждая ее клеточка живет! Неужели он разлюбил ее?!
— Жаль, — повторил он. На улице Ритка постояла возле Митиного подъезда, раздумывая, поехать на такси домой или сразу в детсад за Майкой? Тогда можно и на автобусе, как раз ко времени получится… Но вдруг резко повернулась и вновь вбежала в подъезд. Нет, она все-таки сейчас скажет ему все! Она скажет, что он не любит, не любит, не любит.
Но она действительно умела сдерживать себя. И возле почтовых ящиков на втором этаже остановилась, решительно развернулась и, стуча каблуками, молниеносно сбежала по ступенькам, выскочила из подъезда, вырвалась из Митиного двора, похожего на колодец, и, перейдя бегом на другую сторону улицы, поймала такси. Дома, даже не переодевшись, только скинув туфли, она набрала номер своего директора.
— Николай Иванович, — срывающимся голосом выкрикнула она, — мне очень нужно с вами встретиться! Мне необходимо вас увидеть! Мне нужно сказать вам очень многое! — И услышав: приезжайте, — тут же договорилась с одинокой подружкой, работающей в том же клубе и неравнодушной к директору, чтобы та забрала из сада Майку и накормила ужином, снова выбежала на улицу и поймала машину. Адрес она выписала в отделе кадров давно. Что Митя, что Митя, она следила невидящим взглядом за пробегающим городским пейзажем, он будет вечно свободен и всегда нравиться женщинам, а у меня дети, я должна думать прежде всего о них, если бы кто note 200 знал, как мне плохо, как мне плохо, но я обязана позаботиться о детях.
Она дала водителю деньги и потребовала сдачу. Он посопротивлялся. Не таксист он, видите ли. А частник! Жулье! Расплодились жулики, разозлилась она. Наконец, водители зло ссыпал ей в ладонь серебрушки.
Район, где жил директор, сразу у станции метро, недавно построенной, понравился ей: дома кирпичные, полногабаритные, деревьев много, магазины. Она отыскала нужный дом — он стоял чуть в стороне от главного проспекта, но тоже кирпичный, добротный. Поднимаясь по каменным ступеням, она с острой болью вспомнила Митю и решила: дачу все равно она сожжет! Из принципа!
Директор в голубом спортивном костюме, открыл ей дверь.
* * *
Перешли через черное, подтаявшее будто шоссе, в теплую тень листвы и хвои, к домам поселка. Усатый пожилой мужчина с девочкой лет трех попался навстречу. Из магазина пахнуло хлебом. Поздоровались, обменялись парой привычных фраз. Промчалась легковушка, обдала пылью. Кваса не хочешь? Нет, забыла — я не люблю. А я хочу. Смотри, как постарел. Постарел. Крепись, геолог, держись, геолог! Говорят, он пьет. Как сапожник. Никогда не видела пьяного сапожника!
