«Мёртвые души».
Они идут по еле-еле видной во тьме лесной тропинке. Словно морды вокруг из кустов, словно вздохи и стоны — ночь. Митя видит, слышит, ощущает — точно прибор. Нажми кнопку и получишь нужный ответ, всегда интересный. Умный парень мой братишка Митька, думает о нём Наталья. Этакая — так характеризует сестру Сергей. Он рядом с ней чувствует себя стариком, она же — совсем как
note 6 девчонка. Медичка. Тру-ля-ля. Он медичек всегда любил. Школа, технический вуз, хоккейная сборная, хорошие характеристики — и вот позвали служить. Томка надавила
— надо, хоть будем жить, как люди. Теперь — капитан. Не его это совсем, говорит о брате Наташа. И чувствует: недоволен Сергей всем. Кроме, пожалуй, одного: здесь, на даче, ему хорошо. Он каждый вечер поддаёт — портвешонок какой-нибудь — и ловит кайф.
— Ой! — пугается Наташа. — Белеет что-то!
— Столб.
— Как темно кругом!
— Ты купаться будешь?
— Конечно!
— Я тоже! Они сбегают по крутому склону к воде. Шелестит, шепчет — слышишь? — шелестит море, шепчет. Наталья тоже шепчет, ей не хочется сейчас говорить громко; она сбрасывает лёгкую юбку, тапочки, белую мужскую рубашку. И Митя раздевается.
— Худой ты, ужас! — говорит она ласково, со смешком, и дотрагивается до его тёплой загорелой кожи. — Весь в мурашках! — И в воду бежит. То плечо её просияет серебристо, то сверкнёт белой скорлупой круглая пяточка; она плещется и смеётся…
— Ну, иди же, трусишка!.. Всегда Митя сначала немного медлит перед тем как нырнуть, идёт тихо, ему холодно, хотя вода тёплая, — наверное, мама в детстве мало обнимала его, и он замерзал в своей детской кроватке — но вот он, наконец, разрезает руками воду и плывёт, забыв обо всём сразу — и о том, и о том, кто он есть — имя свое он вряд ли помнит сейчас, качаемый материнской волной, закрывший зелёные свои глаза, на спину лёгший, доверившийся летней ночи…
«На даче спят, — бормочет Наталья стихи, когда возвращаются они в посёлок, — как флот в трёхъярусном полёте… как флот в трёхъярусном полёте… как флот…» Ей, наверное, нравится в жизни то, что и всем похожим на неё
note 7 её ровесницам: джинсы, стихи и Гребенщиков. Правда, она сама путается: то ли действительно всё это ей нравится, то ли ей только кажется, что всё это действительно ей нравится…
— Ты словно во сне, — говорит она вдруг Мите, — будто всегда не с нами. Так вот, бывает, скажешь — удивишься. Особенно странно — такое — и о Мите. А может, не о нём? О себе? Сомнамбулизм, хоть имя дико, но мне ласкает слух оно, — смеётся он.
— Пора спать.
— Пора, — соглашается он.
— Жалко…
— У пчёлки…
— Пчёлка на ёлке!
— Кто-то курит? «Кто?» — Наталья смотрит пристально, прищурившись: курит на веранде Сергей.
— Явились — не запылились, полуночники! — в его голосе досада. Они всё-таки обидели его вчера. Играли с Митькой в оперу — не говорили, а пели: Иди-и-и-и ко мне-е-е! или — Нале-е-ей мне ча-а-аю! — вдруг он из комнаты подпел сверлящим тенорком: — И мне-е-е-е! Они переглянулись, фыркнули — и игра закончилась. Митя бесшумно пролетает мимо Сергея. Разные миры. Разные планеты, вращающиеся вокруг одной, отцовской.
— Постой, не ложись, — внезапно просит Сергей Наталью,
— посиди со мной!
— Ветер, — тихо говорит она, облокотившись о стол. Она покачивается на стуле. Закрывает глаза. Словно вода, вновь обтекает её воздух июльской ночи.
— Шумит ветер… Сергей молча курит. Потом встаёт. Скрипнув, отворяется под его рукой дверца старого шкафа. Лунный блик стремительно стекает со стекла бутылки и ныряет в его глаза.
— Выпьешь? В бокалах чуть колышется вино. Колышется ночь. note 8 Июльская тёплая ночь обволакивает её. Июльская ночь.
* * * Он запнулся о них — иначе бы не заметил.
— Ты что не спишь, шатаешься? — Сергей не выругался, сдержался. Запнулся, но ничего не понял. Так и прошёл сонный — туда и обратно. Холодили щиколотки влажные лопухи. Плюхнулся на матрас, набитый свежей травой, тут же заснул вновь. Ему нравилось спать и видеть сны. И приснилось ему, что наткнулся он в темноте на Сергея с какой-то девушкой, сплетённых на траве, и наклонился,
— и вдруг сердце так бухнуло, что он проснулся: тихая, тихая ночь. И вновь упал в сон. И другое приснилось: Наталья в крови. Грудь её залита кровью. И опять сердце так стукнулось о стену груди, что проснулся. Уже рассвело. А днём Наталья уехала на электричке в город. Торопливо покидала свои платья и юбки, спотыкаясь о столик и стулья, пролила чай, остывший в чашке с отбитой ручкой, чмокнула Митю.
— Провожу, — предложил он, хотя у них не принято было встречать и провожать. Излишняя сентиментальность.
— Нет, нет. — И уехала. * * *
…А знаешь ли ты, Наташа, почему твоя мать ушла от отца? Ты была совсем крошкой — года тебе не было, и Ниночка отказалась ехать с твоим отцом на дачу: нет, говорит, там нет горячей воды, ладно Серёжка, а Наташечка еще совсем малышка, а может, тебе полтора было, не помню…
Наталью вырастила бабушка, мать матери, Клавдия Тимофеевна, бухгалтер в прошлом. И дед был бухгалтером. Тогда называлось — счетовод. Волей случая или волей судьбы всех троих детей Ярославцевых — Сергея, Наталью и Дмитрия — воспитывали бабушки. Каждого — своя. Наташа, конечно, была уверена, что волей судьбы.
note 9 Иногда все трое собирались на день рожденья их общей бабушки, Елены Андреевны: тридцатого июля, на даче. Порой кто-то из троих отсутствовал — или Митя по рассеянности или Сергей из-за важной (все его командировки были «важными») поездки. Старушка аккуратно и элегантно одевалась, любила повспоминать свою петербургскуюе юность, родив сына Антона уже почти под сорок, она всем своим внукам годилась в прабабушки, и, пристально поглядывая на окружающих своими длинными светло зелёными глазами в жёлтую крапинку, так иронично улыбалась, будто давала понять — она знает давно всем людям — и несомненно, и внукам своим! — цену. Невысокая цена, нужно признать с грустью.
И только Сергей считал Елену Андреевну своей.
— Моя бабушка, — говорил он Наталье, — она мне и отца и мать заменила. Ты нашего отца знаешь… Наташа несколько обжалась за их вторую бабушку, Клавдию Тимофеевну.
— Ты её совсем мало видишь, и не представляешь даже, какая она хорошая.
— Блинчики она вкусно готовит. Факт.
— Обжора!
— А ты-то!.. …А такие худые и брат, и сестра, но для девушки Наталья высокая, Сергей же — средненький, щупловатый, хоть и жилистый, он сутулится и когда стоит, разговаривает, то коленкой острой дёргает — точно внутри у него всегда звучит нервная музыка. Но что-то в тебе, Серёжка, есть, что-то — есть. Наталья щурится. Ну, не удивительно ли, что, несмотря на различный цвет глаз: у Сергея — синие, у Наташи — светло-карие, ореховые, у Мити — зелёные,
— щурятся они все одинаково. Как бабушка Елена.
Митьку воспитала Юлия Николаевна: такая мощная старуха, как выражается сам Митяй.
Наталья отогнала комара, почесала ногу, приподняв оранжевую юбку чуть выше колена. И засмеялась.
note 10
— Комары…
— Ну, и не вижу ничего смешного.
— Так вот, Серёга, бабуля рассказывала, что мама наша ушла от отца потому, что ей, когда она осталась в городе, не поехав с ним на дачу, а ты, выходит, был здесь, с папашей, в общем, она была дома одна, а бабуля гуляла со мной в парке…
— Помню, тоже с тобой гулял. У тебя капор был смешной, какой-то старомодный. С бантом! И сумочка.
— …И какая-то женщина, тётка, приносит нашей мамульке записку, вам говорит, просили передать, и тут же исчезает, а в записке — ваш муж такой-то, пока вы в городе болеете, наверное, или ребёночек у вас младший болеет, а ваш супруг косой изменяет вам на даче с такой же точно уродиной кривой…
— Это он мог.
— …Я сама записку не читала, но бабушка рассказывает, что она была написана печатными буквами на листочке в клеточку, то есть из тетрадки вырванном. И мне, знаешь, что обидно? Отец-то косит совсем незаметно.
