Мама покраснела, я возмутилась: что за наглость?!

– У нас в доме нет никаких лишних ушей! – выкрикнула я.

– Извиняйте, – смутилась Вирка, – это туточки, у нас в Одессе, значит – с глазу на глаз. Откуда мне знать, шо вы не знаете?

– С глазу на глаз – можно, – усмехнулась мама, которой не хотелось, чтобы я из-за нее поссорилась с единственной подругой, которую завела здесь, и вышла из кухни.

– Надя, айда со мной! – заговорщически прошептала Вирка. – Тута такие дела…

Глаза у нее так и горели.

– Какие? – спросила я угрюмо: все еще обижалась на «лишние уши».

– Охота мне шляпку заказать, – сообщила Вирка. – Нужно, шоб кто-то понимающий посмотрел и одобрил.

Я вытаращила глаза. Вирка с ее вечно разлохмаченной роскошной черной гривой – и новая шляпка?! Это в моем сознании как-то не вязалось.

– С чего вдруг? – не скрыла я своего удивления.

– Охота понравиться одному человеку, – выпалила Вирка, и я только сейчас обратила внимание, что она прифрантилась: ее вечно пятнистая от грязи юбка с оборванным подолом выстирана и подшита (интересно, отец-портной помог или она сама потрудилась?), а вместо застиранной кофточки с дыркой под мышкой надета другая – ситцевая, неношеная, синяя в белый горошек, с залежавшимися складками от долгого хранения в сундуке, но все же новая и чистая. Похоже, Вирка и впрямь очень хотела кому-то понравиться.

– Я в таких буржуазных штуках, как шляпки, ничего не петрю, – продолжала она. – У тебя воспитание другое, ты их сама носишь.

«Их» – это было слишком громко сказано. Моей единственной шляпкой была самая простенькая, соломенная, над тульей которой я меняла ленты: то синюю нацеплю, то розовую, то зеленую, то белую. Шляпка то и дело слетала – улицы Одессы были пронизаны ветрами и сквозняками, – и мама подшила к ней резинку, так что шляпка по большей части болталась за спиной.

– И знаешь, где я иду? – загадочно взглянула на меня Вирка.

Я вспомнила, что в Одессе никогда не спрашивали «Куда идешь?» – это считалось неприличным, – и спросила ей в тон:

– Где?

– В «Парижский шик» на Греческой! – воскликнула Вирка торжествующе.

В самом деле – торжество было полным. Как ни мало я жила в Одессе, но уже успела заметить, что маленькое шляпное ателье было очень популярно среди местных модниц. В двери «Парижского шика» вечно входили и выходили оттуда шикарно (одесское словечко, одно из тех, которые ко мне прилипли!) одетые молодые дамы. Правда, на мой взгляд, они выглядели несколько вульгарно, однако на всей Одессе лежал отпечаток некоей очаровательной вульгарности, так что это воспринималось как должное.

Конечно, я согласилась. Вирка простилась с моими родителями, я сказала, что провожу ее «немножко», мы вышли из дому и почти побежали к Греческой. Кругом царило какое-то сонное спокойствие – жара стояла ужасная, про лето даже подумать было страшно! Я подумала, что давненько что-то не натыкалась во время своих прогулок на митинги. Наверное, в такую погоду горло драть и руками махать было лень даже самым пламенным революционерам.

– Хороши висюльки у твоей матери, – вдруг сказала Вирка. – Ой, как хороши! Настоящие брюлики?

Брюликами в Одессе называли бриллианты, поэтому я ответила тоже по-одесски:

– Или!

Вирка, оценив это, засмеялась:

– Ах вы буржуи! В толк не возьму, через шо я с тобой дружу, представительницей чуждого класса, да еще и с русской!

– Ну и не дружи, – надулась было я и даже начала поворачиваться, чтобы уйти, но Вирка цапнула меня за руку:

– Ишь, какая цаца, слова ей не скажи, сразу кипяток устроит! Ладно, я извиняюсь. Пошли, пошли!

Вот и Греческая показалась. Мы свернули с Пушкинской, перешли через трамвайные рельсы и скоро оказались у крылечка ателье. Здесь стояли три прехорошенькие нарядные барышни, оживленно обсуждавшие выставленные в витрине шляпки – на мой взгляд, слишком нарядные. Впрочем, в самом ателье, наверное, были и другие, поскромней.

Я направилась было к крылечку, однако Вирка схватила меня за руку и заставила свернуть во двор. Дом опоясывала деревянная галерея, подпертая столбами, а в углу стояла цистерна для сбора дождевой воды с крыши, оставшаяся, видимо, тоже с доводопроводных времен. Не выпуская моей руки, Вирка потащила меня за цистерну, где обнаружились три ступеньки, спускавшиеся к тяжелой двери, окованной железом.

Я решила, что это черный ход, который ведет в ателье, хотя и не понимала, почему идти выбирать новую шляпку нужно таким таинственным путем. Однако мы оказались не в ателье, а в подвальном помещении, где собралось десятка полтора парней и девушек, которые оживленно переговаривались, освещенные несколькими керосиновыми лампами, стоявшими на тяжелом столе и на лавках.

– Вирка, где ты мотаешься? – сердито крикнул один из них. – Пора начинать собрание! Товарищи, прошу тишины!

Собрание? Так Вирка все же затащила меня на свое собрание!

– Ты меня обманула! – возмущенно прошипела я. – А ведь я тебе поверила!

– Ну и дура, шо поверила, – уничтожающе фыркнула Вирка. – Или не знаешь, что в «Парижском шике» заказывают шляпки только прошмандовки? Они снимают комнаты в гостинице «Пушкин» и водят туда клиентов, которых ловят где попало. Или шляются по номерам и обслуживают постояльцев. А я – революционерка, я презираю эти буржуазные глупости вроде шелковых шляпок, да еще тех, которые покупают всякие хабалки!

– Только не говори, что хозяйка «Парижского шика» тоже революционерка, – пробормотала я, – и она вам позволила провести здесь собрание.

– Не скажу, – хохотнула Вирка. – Она и знать не знает, шо мы туточки. Нас дворник пустил – он хороший человек, сочувствующий. И его сын с нами. Вон тот, рыжий, видишь? Мы здесь собрались, шоб создать первый в Одессе Союз революционной молодежи. Его организовал Сёма Урицкий. О, вот у кого голова наверху!

В Одессе, я уже успела узнать, это было высшей похвалой для умного человека.

– Но сейчас Сёма в Москве, – продолжала Вирка, – так шо собрание проводит его представитель. Он давно в Одессе, положение хорошо знает. Да ты только напряги голову: революционный Союз молодежи! Неужели это тебе не интересно?

«Совсем не интересно!» – хотела воскликнуть я, презрительным взглядом окидывая собравшихся, которые сгрудились вокруг какого-то высокого человека и наперебой что-то ему говорили. Он стоял в круге света, ярко освещенный лампой, и у меня сердце зашлось, когда я посмотрела на него повнимательней.

Это был Инсаров! Ни с кем другим я не могла его спутать! Его волосы, его глаза, его чуть горбатый нос, ямочка на подбородке…

– Ну шо, остаешься, нет? – сердито спросила Вирка.

В эту минуту Инсаров повернул голову и взглянул на нас. Прищурился, силясь рассмотреть получше, спросил:

– Девушки, вы что там у стенки топчетесь? Проходите сюда, садитесь ближе. Начинаем собрание!

Ну разве могла я теперь уйти?! Столько мечтать о встрече с Инсаровым – и наконец-то увидеть его!

Я все таращилась на него, не в силах тронуться с места. Вирка потащила меня за руку на первый ряд скамеек, но я вырвалась и села чуть поодаль. Вирка сердито фыркнула, но осталась со мной: наверное, думала, что я могу сбежать.

Сбежать! Да я ни за какие коврижки не ушла бы теперь! Сидела, сжавшись в напряженный комок, и смотрела, смотрела на Инсарова…

Может быть, дело было в свете ламп, который бросал неровные тени, но мне показалось, что он выглядит усталым и немного постарел. Но по-прежнему он казался мне самым красивым и волнующим мужчиной, которого я только видела в жизни. Мне и хотелось, чтобы он меня заметил, и в то же время я боялась этого. А вдруг он меня узнает? А вдруг он меня не узнает?! Я сама не знала, чего хочу.

Я почти не слышала, о чем идет речь, о чем говорят собравшиеся. Вдруг Вирка ткнула меня в бок:

– Ты шо, спишь? Нашла место! Приготовься! Надо назвать свою политическую платформу.

– Что-что? – испугалась я. – Это что такое?!

– Темнота… – простонала Вирка. – Надо сказать, какие твои партийные предпочтения. Ну, значит, в чьей партии ты состоишь! Большевиков, меньшевиков, эсеров, анархистов…