– А лишайники можно есть?

– Можно есть исландский мох. Это целебное растение, помогает от простуды, от болей в животе, оно годится и в пищу.

– Как определить, какой гриб ядовитый, а какой нет?

– Тут надо просто знать грибы. Понимаешь, выучить все триста съедобных или все триста ядовитых.

– Какие грибы растут в Арктике?

– В тундре растут…

– Нет, не в тундре. Я про…

– Ледовую пустыню? В ледовой пустыне ничего не растет.

По ее просьбе он принес свои учебники, и она увидела, что знания у нее хорошие, стыдиться не приходится. Герберт обогнал ее только по иностранным языкам, так как учительница разговаривала с ним по-английски и по-французски, а с Ольгой-то никто не разговаривал. На вступительном экзамене знания иностранных языков не спрашивали, но Ольге хотелось когда-нибудь поехать в Лондон и Париж, об этих городах она прочитала в Энциклопедическом словаре Майера и знала о них куда больше, чем Герберт.

Не меньше, чем слушать рассказы Ольги о том, что нового она узнала, Герберту хотелось делиться с ней тем, что занимало его мысли. Однажды он признался ей, что стал атеистом.

Он, как обычно, примчался бегом, остановился перед Ольгой, наклонившись вперед, упершись руками в колени, и, дыша тяжело, как загнанный, выпалил:

– Бога нет!

Ольга сидела, поджав ноги, положив перед собой книгу.

– Погоди…

Он отдышался, прилег в траве рядом с Ольгой, скрестив руки под головой и глядя то на Ольгу, то на собаку, Ольга была справа, собака слева от него, временами он смотрел в темно-голубое летнее небо с быстро летящими белыми перьями облаков. И повторил, но уже спокойно и твердо, так, словно он сделал открытие или, скорей даже, как будто раз и навсегда что-то решил для себя:

– Бога нет.

Ольга подняла глаза от книги и взглянула на Герберта:

– А что же?

– Что – что же?

– Что же вместо Него?

– Ничего. – Вопрос показался Герберту смешным, он засмеялся и тряхнул головой. – Есть мир. А неба нет, и Бога нет.

Ольга отложила книгу в сторону, вытянулась рядом с Гербертом на траве, глядя в небо. Она любила небо, и синее, и серое, и дождливое, и в снежной пелене, когда смотреть на летящие сверху капли или падающие снежинки можно, лишь сощурив глаза. Бог! Почему бы не жить Ему на небе? И не появляться иногда на земле, в церкви, а то и среди природы?

– Что ты сделаешь, если Он вдруг появится перед тобой?

– Как Ливингстон перед Стэнли? Я поклонился бы, слегка, и протянул бы Ему руку. «God, I presume?»[8]

Герберт, в восторге от своей остроты, хлопнул ладонями по земле и захохотал. Ольга вообразила эту сцену: Герберт в кожаных бриджах, клетчатой рубахе и Бог в белом тропическом костюме и пробковом шлеме, оба слегка ошарашены и оба держатся предельно учтиво. Она тоже засмеялась. Но вдруг подумала, что остроты на тему Бога недопустимы. И недопустимо смеяться, если кто-то позволяет себе остроты на тему Бога. Однако в эту минуту ей больше всего хотелось спокойно продолжать свои учебные занятия. С Богом, если Бог хочет ей помочь, а если не хочет, то и без Него.

Но Герберт не оставил ее в покое. Он только что открыл для себя вечные вопросы бытия! Через два-три дня он спросил:

– Скажи, бесконечность существует?

Они снова лежали бок о бок на траве, на лицо Ольги падала тень от книги, которую она держала обеими руками, лицо Герберта с закрытыми глазами и травинкой между губ заливал солнечный свет.

– Параллельные прямые пересекаются в бесконечности.

– Это все глупости, которыми нас пичкают в школе. А вот пойдешь ты по шпалам между рельсами, все дальше и дальше, и что же, ты думаешь, когда-нибудь придешь туда, где они пересекаются?

– Вдоль рельсов я могу идти только до какого-то конечного пункта, но не бесконечно. Вот если бы я могла бегать, как ты…

Герберт вздохнул:

– Да ты не смейся. Я хочу понять, имеет ли бесконечность значение для смертных людей в их смертной жизни, имеющей конец. Или Бог то же самое, что и бесконечность?

Ольга опустила раскрытую книгу себе на живот, но из рук ее не выпустила. По правде говоря, больше всего ей сейчас хотелось продолжать чтение. Надо учиться! До бесконечности ей не было дела. Но, повернув голову, она встретила тревожный и полный надежды взгляд Герберта:

– Почему тебя так волнует бесконечность?

– Почему? – Герберт сел. – Если что-то бесконечно, значит оно недостижимо. Ведь так? Но существует ли что-то недостижимое, не только в наше время и не только нашими сегодняшними средствами, а вообще? Просто недостижимое?

– Ну достигнешь ты бесконечности. И что дальше? На что она тебе?

Герберт молчал, глядя куда-то вдаль. Ольга села. Что он там видит? Свекольные поля. Зеленая ботва, коричневые междурядья, длинные и прямые линии, но дальше, за небольшой ложбиной они плавно поднимаются и уже у самого горизонта сливаются в сплошную зеленую плоскость. Кое-где высятся тополя. Крохотная рощица буков как темный островок в светлом зеленом море. На небе ни облачка: Ольга и Герберт сидели спиной к солнцу, от яркого света все искрилось и блестело – зелень кустов и деревьев и даже бурая земля. Что он там видит?

Он обернулся к ней со смущенной улыбкой, так как не знал, что ответить, хотя и был уверен, что на его вопрос должен быть ответ и что томительная тоска влечет его вдаль не напрасно. Ольге хотелось обнять его и погладить по голове, но она не посмела. Своей беспокойной тоской он растрогал Ольгу, как малое дитя, которое всеми силами рвется в большой мир. Но Герберт уже не ребенок – в его беспокойстве, в его вопросах, в его вечной гонке она почувствовала отчаяние, им самим еще не осознанное.

Спустя несколько дней Герберт пришел к Ольге с новым вопросом: существует ли вечность?

– Бесконечность и вечность – это одно и то же? Бесконечность мы относим к пространству и времени, а вечность связана только со временем. Но как? Одинаковым ли образом они, бесконечность и вечность, выходят за пределы того, что нам дано в нашей жизни?

– Некоторых людей вспоминаешь даже спустя много лет. Не знаю, вечно или нет. Однако Ахилл и Гектор уже две или три тысячи лет как мертвы, а мы все-таки помним о них. Ты хочешь стать знаменитым?

– Я хочу… – Он оперся на руку и повернулся к Ольге. – Я сам не знаю, чего хочу. Я хочу от жизни больше, гораздо больше, чем вот это все – поля, поместье, деревня, и больше, чем Кенигсберг и Берлин и гвардия… меня ждет пехотная гвардия, да не в этом дело, – хоть бы и конная, не важно. Мне нужно что-то такое, по сравнению с чем все это мелочь. Мне нужно что-то большее. Или нет, оно не больше. А выше… Я читал, что инженеры задумали построить аппарат, на котором люди смогут летать, и я думаю… – Он посмотрел поверх головы Ольги в небо. И засмеялся. – Когда летательный аппарат построят, когда заберутся в него и полетят, он станет обычной вещью, такой же, как другие.

– Хотелось бы мне иметь некоторые вещи. Пианино, вечное перо фирмы «Зеннекен», новое летнее платье и новое платье на зиму, новые летние туфли и зимние ботинки. А комната – это тоже вещь? Если комната не вещь, то деньги-то – вещь? Я хотела бы иметь деньги, чтобы у меня была своя комната. Быть может, ты просто…

– Избалован? – Герберт еще больше повернулся к Ольге, он смотрел на нее, упираясь одной рукой в землю, а другой теребил свои волосы.

– Извини. Нет, ты не избалован. Но ты не понимаешь, каково быть на моем месте. А я не понимаю, что значит быть таким человеком, как ты. Мне кажется, тебе живется легче, чем мне. Или нет, наверное, мне было бы легче на твоем месте и если бы у меня была такая жизнь, как у тебя или у Виктории, и я могла бы без всяких сложностей поступить в женскую гимназию, а потом в учительскую семинарию. Но может быть, если бы я жила такой жизнью, как у Виктории, я тоже не хотела бы чего-то большего, кроме как стать воспитанницей в пансионе для благородных девиц. – Ольга покачала головой.