Она всегда была одна. В деревне дети меньше играли, чем в городе, так как должны были работать. А когда они играли, то грубостей и тут хватало, однако Ольга сумела постоять за себя. Но она не стала по-настоящему своей среди них. Ее влекло к другим детям, которые тоже были не из этой компании. И такого друга она нашла. Он тоже был не такой, как все. С самого раннего детства.

Едва встав на ножки, он, малыш, устремился куда-то идти. Ему не нравилось ходить, это было слишком медленно, один шаг, потом другой. Не успев поставить одну ногу, он уже спешил сделать следующий шаг и падал. Он вставал, делал шаг и еще один, но так медленно он не мог и опять торопился со следующим шагом, толком не сделав первого, и опять падал. Вставал, и падал, и опять вставал – он нетерпеливо, упрямо повторял то же самое снова и снова. «Не хочет шагом идти, – думала мать, глядя на сына, – ему бы только бежать», – и качала головой.

И, даже усвоив, что прежде, чем шагнуть второй раз, надо закончить первый шаг, он все равно не хотел ходить спокойно. Он топотал, быстро-быстро перебирая ногами, вскоре родители стали водить его на помочах – это было модно, и часто смеялись, глядя, как их малыш на прогулке бежит трусцой, точно маленький пони. Но родителей смущало то, что другие дети все же лучше ходят «в упряжке», чем их сын.

В три года он бегал вовсю. Он носился по просторному дому, где было три этажа и два чердака, по длинным коридорам, по лестницам, по анфиладам комнат, с разгону выбегал на террасу, мчался через парк, из парка бежал в поля и лес. Когда его отдали в школу, он всю дорогу от дома до школы пробегал бегом. Не потому, что поздно просыпался или долго возился с чисткой зубов и прочим и боялся опоздать на урок. Просто ему нравилось бегать, а ходить шагом он не любил.

Вначале вместе с ним бегали и другие дети. Его отец был самым богатым человеком во всей деревне, и многие семьи имели заработок и хлеб благодаря тому, что он давал им работу у себя в поместье, он также улаживал споры, оказывал поддержку церкви и школе, во время выборов следил, чтобы мужчины правильно выбирали. Поэтому деревенские дети с уважением смотрели на его сына и во всем брали с него пример, однако почтительность, которую проявлял к нему учитель, а также то, что манеры, речь и одежда у него были совсем другие, – все это выделяло его среди них как чужака. Может быть, дети с радостью подчинились бы ему всей ватагой, пожелай он стать их предводителем. Но ему это было неинтересно, причем не от самомнения, а потому, что такая уж у него была своевольная натура. Пусть другие играют в свои игры – у него есть свои. Ему не нужны были никакие товарищи. И уж тем более для того, чтобы бегать!

Когда ему исполнилось семь лет, родители подарили ему на день рождения щенка. Они, англоманы, восхищались королевой Викторией, вдовой императора Фридриха[4], потому и выбрали для подарка бордер-колли, английскую пастушью собаку, – пусть бегает вместе с мальчиком и охраняет его, решили родители. Пес и бегал – всегда впереди их сына, часто оглядываясь и безошибочно угадывая, в какую сторону тот направляется.

Они носились по дорогам и полевым межам, по лесным тропкам и просекам, а нередко и по бездорожью, напрямик через заросли и луга. Сын любил открытое поле и светлый лес, а когда поля колосились, он бегал среди высоких хлебов, и ему нравилось, что колосья хлещут его по голым рукам и ногам, в лесу же он мчался напролом через заросли – здесь ему нравилось, что ветви царапают и колют, но он сумеет вырваться, если кустарник попытается его удержать. Потом бобры построили плотину, запрудив ручей, и он пробегал через неглубокий пруд от берега до берега. Ничто не могло его остановить, решительно ничто.

Он знал, когда на станцию прибывает поезд и когда отходит, он бежал к станции, бросался наперегонки с поездом и мчался, пока его не обгонял последний вагон. Он рос, и чем старше становился, тем дольше мог бежать наравне с поездом, не отставая. Но не это было важно. Он бросался за поездом, чтобы в этой гонке сердце билось и дыхание вздымало грудь так сильно и часто, что просто не бывает сильней и чаще. Он мог и в одиночку мчаться, пока не настанет этот миг предельного напряжения сил, но куда увлекательней казалось испытать его в гонке за поездом.

Он слышал свое шумное дыхание, слышал стук своего сердца. Он слышал свой бег, топот своих ног, равномерный, уверенный, легкий, и при каждом ударе ног о землю он отталкивался от земли, и каждое отталкивание было как взлет. Порой ему казалось, будто он летит по воздуху.

Родители дали ему имя Герберт: отец был до мозга костей военный человек, после сражения при Гравелоте[5] награжденный Железным крестом, он хотел, чтобы сын вырос «блестящим воином», ибо таково значение имени Герберт. Он объяснил сыну, что означает его имя, и Герберт своим именем гордился.

Он гордился и Германией, молодой империей, с молодым императором, гордился и своими родителями, и сестрой, и поместьем своей семьи, солидными владениями, красивым домом. Лишь асимметричность главного фасада его огорчала. Парадная дверь почему-то находилась не в центре, а правее, пять окон прямо над нею были расположены симметрично, а на последнем, третьем этаже опять-таки три окна были слева от двери и только одно справа. Никто не знал, почему при строительстве получилась такая несуразность – дому было больше двухсот лет, семья Герберта приобрела поместье не так давно.

Дед Герберта купил поместье у здешнего обедневшего дворянина в надежде, что будет пожалован дворянством, а если не он сам, то уж точно его сын, герой битвы при Гравелоте. Отец Герберта тоже надеялся получить дворянский титул – в придачу к дворянскому поместью и Железному кресту. Однако он так и остался просто господином Шрёдером, а вот Герберт позднее прибавил к своей фамилии название поместья, через черточку, ему не хотелось, чтобы его смешивали с однофамильцами, которых было немало[6].

При всех этих мечтах о пожаловании благородного звания дед и отец были людьми здравомыслящими и работящими. Они привели в порядок поместье, построили сахарный завод и пивоварню, они располагали достаточными средствами и для того, чтобы играть на бирже. Дом Шрёдеров был полной чашей, Герберт и его сестра Виктория ни в чем не знали отказа, если, конечно, желания были разумными. Так, не могло быть речи о пропуске занятий в школе или литургии в церкви, и, напротив, считалось разумным желание поехать в Берлин; читать романы – неразумно, читать книги по отечественной истории – разумно; желание получить в подарок английскую игрушечную железную дорогу с настоящим паровичком – неразумно, зато просить себе в подарок лодку и ружье – это разумно. Четыре года брат и сестра ходили в сельскую школу вместе с деревенскими ребятишками, затем перешли на домашнее обучение. У них были учитель математики и естествознания и учительница, обучавшая их языкам и предметам, расширяющим культурный кругозор. Герберт учился также игре на скрипке, а Виктория – игре на фортепиано и пению. Герберт, кроме того, выполнял некоторые поручения по управлению поместьем, для того чтобы, когда придет пора, он уже знал, чего можно требовать от управляющего и чего от батраков и батрачек.

Когда Герберт начал готовиться к предстоящей конфирмации, на эти занятия отправили и Викторию, хотя она была на год младше брата и ей еще рано было думать о конфирмации. Родители хотели, чтобы их дети ходили на эти занятия вместе с деревенскими, как раньше они посещали уроки в народной школе, но, кроме того, надо было позаботиться о том, чтобы старший брат защищал Викторию от грубости деревенской ребятни. Сама-то Виктория вовсе не боялась других детей. И брат, и сестра отличались надменным бесстрашием, столь свойственным людям, которые живут, не зная горя, и могут не опасаться бед в будущем. Впрочем, Виктории не помешало бы добавить к своим манерам очарования женской слабости, а Герберту – рыцарской мужественности и силы. Обоим их новые роли пришлись по душе. Герберт иногда нарочно провоцировал деревенских мальчишек на грубые выходки, чтобы защищать от них сестру. Но деревенские дети на провокации не поддавались. Никто не хотел связываться с господскими детьми.